ГЛАЗАМИ БАРБАРЫ СТИЛ

книга стихов

1997-98

Белое Братство.

Марии Деви Христос.

Среди уходящего в небо пространства
Луну обнесли стометровым забором.
Я, член Всенародного Белого Братства,
Такие веду по ночам разговоры.

Труба за трубой отмечают заботу
От Омска до Томска, от Брянска до Тулы,
Ведут непосильное дело работы,
Среди самоварного гама и гула.

Потехи нельзя, пусть откроется небо!
Снега потекут самозванно и громко.
Сто грамм самовольного белого хлеба
На каждую женщину или девчонку.

Никто, никогда не уйдет обойденным.
Пусть горы меняются, шило на мыло.
Распустятся сказкой на ветке знамена.
Мы каждыи кусок получили посильно.

Распустятся сказкой на ветке знамена
И гордо взлетят перелетные цапли.
На каждом растении светло-зеленом
Хрустальная чистая яркая капля.

Среди уходящего в памяти неба,
Среди обращенного в небо пространства
Взовьются ужом и останутся хлебом
Слова Всенародного Белого Братства.

Империя гаснет. Виктория регис
Лайнетта Фромм забивает масть
Упавший Стрелец не сумняшись влепит
Комету открытым созвездиям в пасть

И рушится небо на части и лепет
Как будто не гаснет, как будто не страсть
И валится сердце в котомку, и трепет
И ангел в тюрьме забивает масть.

Юля Фридман:
Ангел в тюрьме. Империя --- то есть небо с двенадцатью чиновниками --- рушится и падает, и сыплются тоже всякие метеоры, так что негде спокойно котомку собрать. Великие символы прошлого теряют силу, и, набирая карты из колоды, можно взять хоть пятьдесят королев; на тысячу рублей не купить хлеба.

Смертельный водолаз, второй этаж в реке,
И пароход гудит в насущном далеке
Нам видится июль, венки да пироги
А за калиткой тьма, спокойные круги

А за калиткой снег, и чудится там смерть
Как будто жизнь прожить -- как будто рожей в твердь
Нам снится водолаз, смертельные дома
А за калиткой снег, а за калиткой тьма.

И катится под нос последний океан
В глубинах бегемот, павлин и пеликан
Расходятся круги, как камешки во рту
И мерзнет часовой смертельный на посту

И чудится ему, венки до бороды,
Лягушки да трава, спокойные пруды,
И не схватить ружьё, не вытащить ножа
Он рухнет как тростник, собой не дорожа.

И катится под хвост холодная пурга
Смертельный водовоз, железная нога
Смирительный котел и едкая бурда
И мерзнет водолаз смертельный навсегда.

И звёзды, как топчан, ломаются под стол
Смятение и смерть -- чего ты там нашёл?
Я вижу лишь котёл, пыжа, пажа, еду
И мерзкую в котле несносную бурду

И катится под нос смертельный барабан
В ушах, как человек, стенает океан
Я выйду не дыша, собой не дорожа
И упаду в дверях под лезвие ножа

Один Единорог пытается заснуть.
К чему? Зачем? Замри и обо всём забудь.

Так всякой твари сна фундаменты изрыв,
Являюсь я во сне, доволен и красив.

А подлое во мне, что надо порицать
В сознании живёт, не в красоте лица.

Ещё скрываю я, что словно бегемот
Сложил себе еду в томительный живот,
И смело улечу один, в голубизну.
А тварь, сиди в тоске, и тявкай на луну.

И любовь выше меры
Краше знания, глаже стекла
Наподобие оспы холеры
Словно здание, нас подожгла

И не хочешь не веришь
Как за шкирку котёнка щенка
В руки валится атмосфера
Как открытая в небо щека.

И горы топорщатся мрачно вдали
Гляди, в глубине, под разводами рек
Лежит под покровом невзрачной земли
Как камешек в сердце, один человек

И было бы сладко лежать и смотреть
Как тихо проходят вдали племена
Но господи, это не лучше, чем смерть
И сна ускользает меж пальцев струна.

Что стоишь перед дверью
Твоя смерть тихой кошкой, как ниньдзя, крадется в углу
Удивленные звери
Повсеместный мороз и сугробы -- и холод -- уйди, уходи -- не могу.

Если хочется чуда
То закройся рукою от солнца и смотри в облака
Обнаружишь верблюда
Кашалота, гориллу, моржа, осьминога, кота...

Зубами шевеля, шурша и шепелявя
Немного вниз и вбок -- рабы они, не мы
Все вовремя и в срок, и если кто не в праве,
Я шмель, а может тля, времен Великой Тьмы.

Нам снится крестный ход, овеянный ветрами,
Долина и холмы, ущелие меж скал...
Солдатской душный сброд грохочет сапогами
Из здания тюрьмы -- Интернационал.

Открыта наизусть ветрам моя столица
И вьётся поперек -- рабы они, не мы
Скрипеть зубами в долг, и пятнами на лицах
Назло тебе и всем, в колодце удавиться
И слаще дома нет, чем здание тюрьмы

...Дневник гробовщика времен Великой Тьмы.

Раскроено небо, звериный оскал
И бритва дождя дрожит в рукаве
-- Ты знаешь? Ты знаешь? -- Я знаю, я знал
Как страшно, и капли на мокрой траве

-- Ты знаешь? Ты знаешь? -- Я узнаю
В колодце -- звериный оскал
И черного склепа, земли на краю
Ты знаешь? -- Я знаю, я знал...

И карлики мрачно шуршат по траве
Разрежешь и влажно в руке
Как капли, и бритва дождя в рукаве
И ржавое небо в реке

И кажется, только мозги соберешь
И снова, как вилы в бок
Собачий железный пугающий нож
И жесткий смертельный сапог

И капли как мысли дрожат в рукаве
И жадные карлики в бой
Как можно, мне страшно в моей голове
Что делать, что делать с собой.

Разбейся на части и выплюни рот
Засохшие губы в котел
Ты знаешь, ведь воздух закрыт на учет
И небо зовёт в комсомол.

И тайной приставкой к ночной глубине
Высокая лестница в душ
Веселая бритва сверкает в окне
И скалятся тени из луж

Возьмешься за горло -- и вытащишь нож
Так значит, он вот ты какой
И сильной рукой его в сердце воткнешь
Пусть в небо стреляет другой

Пусть катится долгая лестница вниз
И тени молчат на висках
А город, кальмаром свернувшийся приз,
Ребенком дрожит на руках

И душно, и хочется вниз или вверх
Не важно, куда ты уйдешь
А я буду трепетный розовый червь
Креветка, омар или вошь

А я хочу гробик себе изо льда
Окошки чтоб были -- янтарь да слюда
Но спиздили гномы слюду
Не важно, мы вместе, в аду
Послушай, я буду один, навсегда
"Я был похоронен" -- стучат поезда
В горячечном страшном бреду
Улиткой в несметном саду
Где стонет и хлещется кровью вода
И ржавой иглою сверкает звезда
И влажной рукою играет беда
Убийцей у всех на виду
И чудятся ворону сеть, невода
Ловушки, силки, голоса, провода
Какою рукою он брошен туда
Где лучники метят в звезду
И гномы едят лебеду
И корчатся тени в пруду
Как черти в кромешном аду.

Ложь и терпение, кружится лето
Долго на части столицу делить
Стало почетом и чудится бредом
Роза азорова, рабство и стыд

Колется острою бритвой лопата
Будто хоронят, осиновый кол
Кровные деньги --- немалая плата
Кажется, в руку возьмешь --- и пошел:

Мертвые в руку берутся и скачут
Огненный ангел и крепкая нить
Тихо сторонятся, медленно плачут
Любят, жалеют, стремятся забыть

И никому, никогда не забудут
И никому, никогда не простят
Вертится небо ночное, и будит
И незаконные деньги хрустят

После полуночи в Доме Советов
Ангелы, небо, сирень и кусты
И на руках бездыханного лета
Кружится ангел, волшебный, как ты.

Кристальное лето, и цапли, и ивы
И стынет вода голубого разлива
Шумит гаолян, виснет небо на пальцах
И хочется плакать, у бога на пяльцах

И хочется рыбой уйти в неизбежность
И звездным ударом в груди тлеет нежность
Так страшно в жару, всюду белки и пиво
И стынет вода голубого разлива

И катятся в уши железные горы
Мы варвары, детка, средь лунного сора
Кого-то ведут, барабаны и флейты
И катится в уши железное лето

Мы варвары, детка, соль сахар да пиво
В стакане вода голубого разлива
Уходят олени, и прячутся зайцы
И хочется плакать у бога на пяльцах.

Средь народного шума --- прореха
На вокзалах и площадях
Человек, одинокий от смеха
Побеждает сомнением страх

Чтобы виделась ясно дорога
Чтоб не страхом, а силой рвалась
Человек, одинокий немного
Починяет небесную связь

Как наложницей первой султана ---
Чем тебе оправдать ее труд
Диким золотом трех океанов
Серебром неразведанных руд

Тки, челнок, одинокий от смеха
Починяй неразумную связь
Человек, среди шума и спеха
Неразменного воинства князь

Летучее небо и море в осадок
Раз будет так было, и будет вовек
И кружится море, повсюду упадок,
Смятенье, рекою покрыт человек

Пускай открывается мокрое небо
Здесь двери и окна, потоп как потоп,
А в городе тьма, и смешно и нелепо
Когда словно мясо кладут тебя в гроб.

А в городе вши, и барсук-белошвейка,
И белка-ткачиха, кузнец-попугай
Среди бесконечного неба потеха
Заоблачный тихий и солнечный край.

Смеётся и руки кидает о землю
Теряется небо зачем, подавай
А всё же не любишь, а всё же приемлешь
Томительно-солнечныи облачный край

(то самоцитата) А знаки всё те же,
Всё те же привычки, холмы, имена
Повсюду спирали, и раньше и прежде
Миледи и плаха, земля и волна.

Растут не касаясь земли абрикосы
Земля словно небо а звёзды фасоль
Трясут патронташ и смеются матросы
А солнце молчит как на небе мозоль.

И так же томительно тянет трясина
И также медлительно тянется даль
Я в землю проник, и в могиле старинной
Есть логово птиц, грызуны и хрусталь.

Как список семейств подчиняющих дёрну
И крылья пожара легки, широки
Я в землю войду, как апрельские зёрна
И сбудутся камни и света куски.

Неровности, гулкие словно абсцессы
Откатятся медленно, ночь и рассвет
На небе спирали, кресты, поэтесса
Новелла Матвеева, семьдесят лет(*)

Терпение устриц, и в руку и в ногу
Сомы, осьминоги, усы, красота
Хватает жирафа за хвост осьминога
Скрещение мускул -- и нету хвоста

И всё сокрушаются двери острога
Носы на пружинках, глаза на стекле
В глазах беспричинная бьётся тревога
И дверь как дорога на долгой земле

Пусть небо дрожит, и землянки и хаты
Пусть двинется вдаль и застынет дугой
Сжимают ружьё неподкупно солдаты
И небо зажато пружиной тугой.

Я знаю дома: как кристально и пенно
И солоно, снежно и томно живёшь
И катится небо, одно, непременно,
Не уголь, не сахар, не небо а дождь.

Ругаются тихо сквозь зубы понтоны,
Гондоны сияют, пространство и медь
Я знаю слова, и степенно и томно
И хочется плакать, когда не успеть

Старается в небо ушла атмосфера
И сфера пространства, и неба слова
Слезами горючими катится эра
И пятится раком, неправда, жива,

Стыдись облака, пухни раком пространство
Лети выше облака, выше стола
Прекрасных хором золотое убранство
Нам вспомнятся стёкла -- и нету стекла

И словно и не было жизни как меры
Сплетение дней в бесконечный батут
К чему нам луна и к чему нам холера
Когда будет нужно, тогда позовут.

Я в стену войду, словно окунь в пространство
Усилий, уроков, усилий, молвы
Пусть в небо уйдёт золотое убранство
Убранство уйдёт -- пусть останется вы.

Я в землю войду, выйду в стену и сгину
Как будто сомненье в зашитой груди
И тянет за палец, холодный и длинный
И катится громом по влажной сети.

Она превосходна и катится дальше
Высокие волны и долгая пыль
Уйти рано утром, а может быть раньше
Комедия ждёт -- узкогрудый ковыль.

Растаявший лёд и размокшее пламя
Смеётся в распаде, мигает в огне
Распухший герой молодыми руками
Стремится в ладони и стонет во сне

И словно мгновенье внизу, оболочка
Срывается с вешалки, бьётся в руках
Медведи, олени и устрицы в бочках
Медведи, олени, огни в облаках...

Кресты и спирали, устали и меркнут
И небо уходит одно, на восток
Врывается в дверь, бьётся в дымке вечерней
Сливается в неразличимый кусок.

Я в стену вошёл, повернулся и выйду,
Пройдусь коготками по влажной траве
Мелькну тут и там, незаметного вида
Как белка, как парусник, вдаль, в синеве

Сливается в дымке корзинка и планка
Скрывается небо в закатной пыли
Нам выпала жизнь, как консервная банка
(so shiny, so bright...) но пустая внутри

И словно безумные, катятся годы,
Как липкие пальцы (рассудок исчез)
Как кролики лета, мы ждали восхода
Дождались, дождались, и делу конец.

И небо кровавое, редкие звёзды,
И мёртвые боги, сухие мозги
Не веришь, не любишь, не веришь а резко
Закрутится солнце -- и нету тоски.

И словно заклятие, падают в реки
Зеленые звёзды, спирали, кресты
Я плакал, просил -- поднимите мне веки
Но веки прибиты, и дождь, и кусты.

И время придёт, будет больше и лучше
Вам кажется небо, а видится ночь
И сладкие, липкие, черные тучи
Как скажешь и выйдет, и будет точь-в-точь.

И всё упирается в спинку бумаги
И небо и время и тучи во сне
Моя королева, Летиция Крагге,
Возможно ли это, что видится мне?

Мосты или монстры, тачанки и тучи
Колы и колодцы, давай подавай
Пускай самый первый, пускай наилучший,
Пускай самый сладкий вобще каравай.

Почудилось лето, тачанки и кошки,
Колы и колодцы, коты, имена
Смеётся себе господин нехороший,
Мигнёт и исчезнет -- вот на тебе на!

А мир этим летом -- затихни и скройся
И смерть если вместе -- нежна, не страшна,
За руки схватились -- а ветер уносит
И видно далёко, страна как страна.

Нам выдано время одно -- проморгали
Спустили его, как игрок казино
Растратили искры, и дни потеряли
И кажется странным и вещим оно.

В пещерах и рощах, в гробницах и травах
Живут незаметные волкокиты
Мы стали такими же, Господи правый,
И сдохнем одни, незаметно, как ты.

И всё же, и всё-таки крутится время
Дворы как колодцы, и небо и тишь
Вставать рано утром -- такое же бремя
Как спать, если сбудется, что ни приснишь.

А в Африке холод, мороз и сосульки
В Австралии пальмы, холмы, кенгуру
Рукав закатай, красной краской забулькай
Пускай это вспомнят, когда я умру.

И всё-таки катится вдаль атмосфера
Роса на снежинке, вода на стекле
Любовь, крематорий, надежда и вера
Бреду в колумбарий, один на селе.

Жгутом перетянут рукав и польётся
Посыпется камнем как лето тропа
Я видел гроза, словно эхо смеётся
И катится влажно босая стопа.

Пришедшему в мир не пристало молиться
Как гость на пиру, ты глотаешь слова
Горит человек, умирает девица
Моржи, осьминоги, шакалосова.

А я только краской кровавой расправа
И вдаль словно сахар уходят слова
Раскинулась жарко под небом держава,
И если могучая, значит права.

Так катится долгая лестница в небо,
Так жалит в пампасах затейливый рой
Возьмешься за дело -- и вытащишь репку,
Обласкан гостеприимной землей.

И горы несут непомерную тяжесть
И реки текут, неизвестно куда
По горло войдёшь в искромётную пряжу
А выйдешь нескоро, один, в никуда.

И реки текут по земле как морщины
Я таю как свечка и скоро уйду
Я врос прямо в землю, один, без причины
Моржи, пылесосы, ущелья, долины
Рукав заверните мне до половины
Я яблоня в тихом вечернем саду
Но выели черви мою сердцевину
И ветви опали, и листья зарыли,
Шакалособаки плоды растащили,
Корней и верхушки никак не найду.
И больно, и стыдно от этой картины,
И слёзы незванные тонут в пруду,
И видится небо, и вольно и чинно
Несутся дороги по небу, как льдины
Сожмите мне веки -- я здесь, я в аду.
Меня нарисуйте на тощей холстине
Я вырвусь из ткани, весь в ряске и тине,
Как будто болотный лежалый сундук.
Я буду как кролик, и важный и чинный
Смотрите как брат мой висит под осиной
Я всё потерял, что поймал на уду
И тянитолкаем сижу на виду.
Примерился тварью, холодной и длинной
Любовь -- это озеро с вязкою тиной
Я знаю свой ужас и я его жду
И волкошакалы смеются в бреду.

7-8 дек. 96
(*) В ночь на 8-е декабря мне приснилась Новелла Матвеева. Не знаю почему.

поэма

Воздух зеленый, и кладбище символов
"...But, what remains, when the symbols shatter?.."
Вольному воля, в желудке России
Славно пожили, хватит.

Вольному воля, а низкому плеть ---
Тем, кто стоит на коленях.
Панночке снится железная клеть
Миргород, гипсовый Ленин,

Волчие дни, классицизм и ампир
Крепко и точно, в фундаменте
Панночка с глазами Барбары Стил
Мир отражается в пламени.

Грудь поперек --- и звенящую тварь
Руку в движении к смерти
Встать во весь рост, улыбнуться как царь
Рвущимся призраком встретить

Лед --- после смерти, все ж лучше, чем стыд
И после смерти награда
Панночка с глазами Барбары Стил
Огненным ангелом ада.

В памяти осами кружат мосты
Ласточки отражаются в пламени
Панночка с глазами Барбары Стил
Спит, словно ангел, в фундаменте

Панночка, воздух зеленый, кусты
"...But, what remains, when the symbols shatter?.. "
Панночка с глазами Барбары Стил
И неба свинцовая скатерть.

После полудня в Доме Советов
Вьются в копытцах пивные рожи
Варится варево мрачное --- это
Клетки снуют под твоею кожей

Может, хоронят кого-то, а трубам
Выдан заказ на судьбу пионерки
Прячутся в марше неверные губы
Кружатся в тесной печурке фанерки,

Бьется в буржуйке, ширяется в строчке
Тесные ангелы, очи как блюдца,
Широкоскулые, с кочки на кочку
Все остопиздело --- грустно смеются

Взять бы с собой это лето и осень
Патриархальный порядок под кожей
Гулкое кладбище, где тебя носит
Ленин не Ленин, а кто-то похожий.

Ночью вода вертикальная в залежах.
Радость течет приговором по водам.
Политбюро и другие товарищи,
Освободите меня от свободы

Виснет звезда, в государственной комнате
Мечутся предки под тонкою кожей
А на земле, в историческом омуте
Бьется с копытцами кто-то похожий.

Он принесется с востока и выстрелит,
В радостном танце закружится с нами
Празднично стелет, и мягко же выстелит
Жаль, что придется нам спать в общей яме.


Дробью пробьет по мензуркам и баночкам,
Как в заведенном быту перемена
И на глазах обезумевшей панночки
Радость пройдет приговором по венам.


Миргород, кладбище, спиртовой завод
С протянутой рукой --- попрошайка Ленин
Верной дорогой идете --- который год
То ли хоронят кого-то, то ли очередной пленум

Век мне свободы, а видится, что ни день
Глаза с поволокой коз и сельских красавиц
Многая лета, товарищ еловый пень
Верной дорогой идете, товарищ заяц,

Что-то лягушка в колодце ищет -- луна
И металлической бляхой в лоб черепица
Век мне свободы, космическая жена
Родина жидких снов --- северная столица

Как алхимическим браком сойдутся с тобой облака
Так и не видел покойный, отчего умер
Как при замедленной съемке вянет щека
Дергается рука, клетки тела как крысы в трюме

Елочкой шрамы, а в коже обмякшей сна
Пусть говорит она, небо не любит косных
Вертится дерево, тонет в костре луна
И топором в облака --- суп из любви и розни,

Миргород, девки, дома в оцепленьи туч
Свиньи ушли, козы еще не проснулись
Где-то доносится бум бум бум --- местный птюч
Длинный подвал, среди полувымерших улиц

Незачем верить, когда в полуметре смерть
Можно проверить, а можно с улыбкой в пламя
Как приговор рвется пульс, словно хлещет плеть
Хищного неба жуткий кусок, как знамя.

И перед замершим небом не соберешься в круг
Песню не спляшешь, не приготовишь ужин
В доме повешенного не говорят про крюк
Да и зачем говорить, он уже не нужен.

Между пустых домов идолом встанет смерть
Хоть приговор неясен, но с песней туго
В доме повешенного не говорят про плеть
Мысли, как волки в клетке, идут по кругу

Власть как всегда права, здесь фаворский свет
Глянь ей в глаза --- словно призмы две с хрусталями
Бойся ее руки, и ее штиблет
Мерзкого лапсердака и шляпы с полями.

Ебаная тоска, мысли-волки в круг
Пальцем заткни в стене, он все равно не нужен
В доме повешенного не говорят про крюк
Чтобы, заговорившись, не позабыть про ужин.

Ебаный врот, головою вперед и в смерть
Злится в сосудах кровь, хлещет горлом пламя
Нежная смерть, как любовница, меня встреть
От цианида в воздухе пахнет снами.

Панночка, нежная, ласковая как сны
Золотом застывшим в глазах, Миргород, Миргород, с нами,
В маске литого железа, Россия, ее глаза не видны
И небо дрожит и качается, словно знамя.

Смертельный постовой, в восьмом костре рука
Нам чудится --- пожар идет издалека
И катится мне в грудь, простая как стрела
Над оболочкой сна железная пила

По бездорожью сна, такой же как и все
Иди как человек, по средней полосе
Пусть папоротника цвет, и кобальтовый шум
И соколиный глаз пронзит усталый ум.

Свернется постовой, и свалится в глаза
Вам нравится в лесу, подруга стрекоза?
Вам нравится в лесу, товарищ лиходей?
В глазах куски стекла, а может быть идей.

Тиха моя печаль, печаль моя тиха
По смерти не найдут последнего стиха
Он легкий как печаль, и крепкий как алмаз
И светится в ночи, как выколотый глаз.

Камнем в колодец пасть, и через сотню лет
Выпуклый ум пчелы, зайца неспешный ход
Крутится небо в такт, черное колесо,
Мертвого тела стать, нёба спокойный лёт
Каждому дана власть, на перекрестке бед
Черное небо в такт, мертвого тела сок.

Каждому дана власть, варварский праздник сон
Небо в одном куске, море в одном куске
Руки в одном куске, терпкого сердца кровь
Черного тела страсть, небо со всех сторон
Руки в одном куске, ноги в одном рывке
И после смерти чуть, неба печальный кров.

Вверх и вперед не смей, небу платить под стать
Каждому дана власть, и головой в золу
Корни вперед и вниз, ветви вперед и вмиг
Небо вперед и в такт, хоть подавай к столу
Выпуклый мозг пчелы, зайца кривая страсть
И через сотню лет камнем в колодец прыг.

А в городе этом разбитые груди
И доктор проезжий, дорогою в Крым
Зайдет, подивится, ведь жили же люди
Обрывок плаката --- Москва Tретий Рим.

Осколок стекла, на пороге победы
Дивитесь потомки --- еще иль уже
Наш город как знамя посмертного бреда
И Ленин как пламя застыл в витраже

И месяц распят на мерцающих картах
Кровавое море и небо в упор
Проносится Гоголь в сияющих нартах
Ах Русь моя тройка --- о чем разговор

Но небо проносится мимо, как птица
Тепло и нестрашно смотри благодать
А ветер крепчает, а ночью не спится
И доктор выходит колени размять.

Когда в одночасье попрячутся вещи
И небо в темнице на птичьем ходу
На куричьих ножках железные клещи
Мой дом моя крепость, у всех на виду.

И лают собаки, и крошатся зубы
Квадратное небо пылится в углу
Случайный попутчик, небритый и грубый
Увидит и вздрогнет, и мордой в золу.

А ночь как игрушка, с седым ветераном
В дверях разминувшись, выходит один.
В углу разговор, затихающий странно
Молчит у ворот пожилой господин,

И небо молчит и недобро кривится
Квадратные стены как мертвые птицы
А мысли, как жабры в груди у солдат,
Кремлевским огнем потаенным горят.

В глазах открываются сложные окна
Он видит, как солнце кривится и сохнет
В плену у амнезии гаснут слова
Ухмылка луны непристойно крива.

И выбиты окна в небесном сортире
Небритый швейцар косит глазом и дико
Ревет, спотыкаясь о рваные дыры
И жирным плевком демонстрирует лихость.

Промчится оркестр умельцев на домбрах
Небесный швейцар улыбнется недобро
И кажется, в Миргород входит весна
И важно проходит по кругу луна

Но "God bless America" слышится с неба
И кладбище смотрит недобро и слепо
И небо чудовищной крови полно
И лето уходит, волна за волной

И голый прохожий, в кустах у аллеи
Над небом смеется разрезом на шее
И жадное небо и землю в цвету
Лежит человек и глядит в пустоту

Стоит наркоман, разгоняющий скуку
Жгутом замотав некрасивую руку
Гогочут подростки в вонючем поту
Загадив плевками вокруг красоту.

На кладбище грязь, здесь железные стены
Изъело теченье небесной реки
Кресты и решетки, как ржавые вены
И жирные звезды, как чьи-то плевки.

В кустах до бесчувствия пьяное тело
Но доктор проходит, ему что за дело
И входит в сомнительной давности склеп
И трогает крышку, смешон и нелеп

Внезапным кошмаром раскрошатся зубы
Он бросится к двери, в холодном поту
Веселые зайцы, и грубые зубры,
И черные звезды стоят на посту

Смеются пронзительной дробью цикады
Прострелена ночь, теплой кровью в рукав
Он бросится к двери, не надо, не надо
Ты плачешь, товарищ, и значит ты прав.

Но полночь пробьет на коммерческих банках
И черное небо зажжется войной
И руки и ноги в запекшихся ранках
И птицы уходят, одна за одной

И капли как плети играют на коже
Смеется товарищ облезлою рожей
И черная правда как правда права
Играй пока спишь и имеешь права.

Но в небе пятно человечьей работы
Решетки и трубы небесной охоты
Все ближе и ближе небесный проем
А в горле застрял кристаллический хром

Но голубю мира не нужно зарплаты
А небо как карта --- сплошные заплаты
И крутится в небе голодный ракшаса
Двуглавый орел геральдической расы
И песни как танки гремят на ходу
Кривое сознанье в посмертном поту.

Курчавое небо и ночь на просторе
Картавая боль шелестящая грусть
А панночке снится спокойное море
Широкий как песня Советский Союз

Обрывки сознания чувствуют бурю
Под Арго заснув летним вечером чтоб
Губами из воздуха выплюнуть пулю
Открытого неба смертельный микроб
И доктор сомнамбула трогает гроб.

И глухо над берегом ухает цапля
Сквозь дымку процессия клоуны цирк
Жестокое золото мелкою рябью
Нам страшно с тобою блистающий мир

И сумрачно красным подернутся губы
Прозрачною пленкой слепые глаза
Небесной охоты трещетки и трубы
И ветер и первые капли --- гроза

Как Белого Дома прищепки и клещи
Над берегом мелкая азбука плещет
Шаг влево, шаг вверх --- разорвут на куски
Протяжные ангелы липкой тоски

Седой паутиной подернутся вещи
И кажется небо клевещет и блещет
Как грустные птицы в холодном соку
Молчит человек и висит на суку

А раньше дороги охватывал клевер
Холмы осторожно смотрели на север
И парусным парком смеялись горнисты
Как плоть осторожны, как ветер струисты

Глаза как повадки испуганной птицы
Синюшный загар проступает на лицах
Хома как игрушку берет кочергу
И хитрые танки стоят на лугу.

Нам видится, небо смеется устало,
Кривое стекло человеческой рвоты,
Фаллических призраков узкое жало,
И с кровью маца через день по субботам.
В чужие потемки заглянешь тайком ---
И жалок и сир человеческий ком.

В глазах просыпаются едкие блестки
На серых щеках по-мальчишески слезы
Развозит Харон в ежедневной повозке
По паперти гулкой завядшие розы
Потоки сознания в жадных руках
И в каменных урнах грохочущий прах.

Навстречу луне и планетам навстречу,
Несется Россия в небесной карете,
В раздробленном сне воспаленные речи,
Сквозь прутья обиженно мертвые дети.
На смену науке приходит печаль
И горы устало топорщатся вдаль.

С седым ямщиком по дороге в Алушту
Слегка задержался --- сошлется на пьянство
И чище и лучше в степи, потому что
Москва третий Рим, а четвертый пространство.
                                

Somnambulist Cesare was