Во дворе нашего дома на Ореховом бульваре стояла школа. Она и сейчас стоит во дворе того же дома, конечно, хотя иногда приезжает милиция с собаками искать в ней мешок динамита. Мы тоже пришли туда с Симой и с Алешей в августе 98 года.
В школе мы первым делом познакомились с учительницей начальных классов. Ее звали Татьяна Александровна Святобог (такая фамилия). Алеша попал к ней в класс, первый, а Сима -- во второй, к учительнице по имени Лариса Алексеевна. Мы получили в библиотеке учебники, и скоро началась настоящая школьная жизнь.
Вокруг школы есть садик, и там растут одичавшие уже яблони, груши и сливы. На них созревают и сливы, и груши, и яблоки, только они очень маленькие, кислые и в основном зеленые, или сразу сухие и никакие. Но если самому залезть на дерево, их бывает вкусно срывать и есть. Дети пошли гулять в этот сад, а я вернулась домой работать на компьютере. Иногда я спускалась посмотреть, как они поживают там. В первый раз я не сразу нашла их, но Алеша увидел меня и закричал: ""О! Мама! Ты можешь подойти сюда поближе, прямо под ветки? А то ты не сможешь нас увидеть, как мы высоко сидим. Потому что мы ЗАМАСКИРОВАЛИСЬ." И действительно. Я подошла поближе, а Сима мне говорит: "Понимаешь, это я сюда от Алешки спряталась. Он меня все время догонял и мешал мне играть." Я говорю -- ага, а теперь вы что делаете? "А теперь, -- оба говорят, сидя высоко-высоко в листьях груши, -- мы играем в пиратов." Я подумала, что это с виду опасная игра, и решила на всякий случай спускаться почаще, но никто из детей не упал. Там и другие дети тоже сидели высоко на деревьях.
26 августа, перед началом учебного года, Алешина учительница провела родительское собрание. Недавно я нашла рассказ про него, разбирая старые письма. Там говорилось так.
Ее спросили -- а как, первого сентября, будут фотографировать?
Она сказала: "Ну конечно... Первое сентября! О чем вы говорите.
Ведь это праздник. Такое бывает один раз в жизни -- это все
понимают. Конечно, будут фотографировать. У нас тут вообще
все время фотографируют. И первого, и второго, и третьего
сентября -- каждый день. И вместе, и по отдельности, по
одному, то есть, и по-всякому, как вы только можете себе
представить. Уже, кажется, все исфотографировались, а тут
на тебе, приходит опять, стучится в дверь, а то и без стука,
невозможно работать. Говоришь: "Да не надо нам! Мы уже все
нафотографированные, дальше некуда." А они говорят, да мы
вас бесплатно сфотографируем, платить будете только если вам
понравится... мы вас особенно сфотографируем!.. И ведь,
пока не сфотографирует, не уйдет."
Это было мое первое в жизни родительское собрание; потом я ходила
на собрания еще несколько раз, и это всегда оказывалось интересно.
Родительское Собрание было скучноватое, но отличное.
Старенькая учительница на каждый Родительский вопрос Мам
начинала отвечать солидно и прилично, и через три фразы
вдруг сбивалась на быстрое-быстрое досадливое перечисление
слов. Особенно хорошо получилось с фотографами.
В письмах того времени попадаются и нешкольные истории про детей, например:
Но про школу историй все равно больше. Алеша в школе вел себя плохо: не застегивал воротник, терял ботинки и забывал называть на "вы" свою учительницу. Она сердилась и вызывала меня в школу для разговоров. Уроки в первом классе кончались часов в двенадцать дня, и Татьяна Александровна говорила Алеше: "Когда придешь домой, скажи маме, чтобы она сейчас же ко мне зашла." Алеша задумчиво отвечал: "Ну... если проснется, то придет." У меня и правда был в то время ночной режим.
На следующем родительском собрании Татьяна Александровна Святобог сильно жаловалась на Алешу. Она рассказывала: "Ребенок каждый раз в школу опаздывает. Он входит в класс, когда другие дети уже сидят, и быстро идет к вешалке. Я говорю ему: "Здравствуй, Алеша!" -- он мне отвечает: "Ну, здравствуй," -- и идет к вешалке. Я говорю: "Здравствуй, Алеша!" -- он опять: "Здравствуй," -- я ему: "ЗДРАВСТВУЙ, Алеша!!" -- он помолчит-помолчит и: "Здравствуй..." Я говорю: "КАК НАДО СКАЗАТЬ?" -- и только тогда он вспоминает... я, конечно, всегда помню, что он еще маленький, но не до такой же степени!" (Алеша был на год младше, чем положено.)
Еще рассказывала, говорю, мол, ему: "Отчего это у тебя под партой горы пыли?" -- а он мне: "Отчего-отчего, а ты думаешь -- от чего? От ботинок, конечно!"
Или, говорит, обращаюсь к классу: "Назовите мне слово. Любое слово. Алеша Вербицкий!" -- "А какое ты хочешь слово, -- отвечает Алеша, -- я же не знаю." -- "Как обращаются к старшим?! Ты думаешь, я тебя младше?" -- ну и он мне: "Я ошибся. Простите."
Я тоже просила прощения за Алешу и обещала, что этого больше не повторится. Но вместо этого повторялось что-то другое, и в школу меня вызывали все чаще и чаще.
У Симы в классе все было иначе. Ее учительница Лариса Алексеевна никогда не вызывала меня в школу, и даже не очень любила проводить родительские собрания. Но все-таки проводила, и говорила родителям примерно так: "Девочки у меня все хорошие. Девочки у меня золото. А мальчики... мальчики... ну, сами знаете. Мальчики... серебро." И поясняла: "В конце перемены дежурные старшеклассники их в класс не приводят, а приносят, такой охапкой (показывала руками). Говорят -- это ваше? Мое, говорю, оставляйте тут."
Вот еще из письма к друзьям про тогдашнюю жизнь:
У Симы в классе я стала вести кружок английского языка. Алеша ходил туда тоже. Мы собирались часов в шесть вечера, когда в школе оставались уже только уборщица и охранник. Уборщица была добрая, а охранник -- в военной куртке с пятнами всех оттенков зелено-коричневого, тоже добрый, но немного похожий на толстого леопарда. За окнами уже темнело, а мы на всю школу и еще громче пели хором:
Are you sleeping,
Are you sleeping,
Brother John,
Brother John?
Morning bells are ringing,
Morning bells are ringing,
Dinn-dan-donn!
Dinn-dan-donn!
("Братец Яков, братец Яков, спишь ли ты? К заутрене звонят...") Почему-то эта песня одноклассникам Симы очень понравилась, и они старались ее спеть по всякому поводу.
Вот еще, из другого письма, где-то уже в ноябре:
А вот из длинного письма (это уже декабрь):
2) Собравшись в классе, чтобы позаниматься английским, школьники у меня на кружке подрались. Это произошло так. Алеша и Дима, дважды второгодник, двигаясь волнообразно, сломали парту. Из нее выскочил болт и упал на пол. Парта стала хромая. Все смеялись. Я спросила, нельзя ли ее починить. Алеша и Дима с готовностью принялись чинить парту, к ним присоединился Женя (просто хулиган). Они нашли болт, совместили отверстия двух разных частей парты, для чего Женя лег на пол и сообщал, когда потолок ему виден в дырочку, а когда нет. Но когда Женя встал, оказалось, что он хочет сам вкрутить болт, а это с самого начала собирался сделать Дима, ведь он же его и выкрутил. Женя и Дима подрались. Я сказала им, чтобы они сели на место (два раза). С разных концов класса они продолжали угрожать друг другу: "Я тебя убью!" -- "Я сам тебя убью, как только мы выйдем отсюда!" -- "А я тебя убью прямо сейчас!" На этом месте оба вскакивали и страшно смотрели. Я предложила, что, может быть, лучше я сама убью их обоих, а то кто-нибудь из двоих может случайно выжить. Оба на это согласились сразу, напомнив мне анекдот про рыбаков, рыбку и яйцо. Все это время девочка Катя стояла у доски, рисуя Семью, которая состояла из довольно поразительных человечков, как-то: М (мама), П (папа), ПОДРУГА (мамина, очевидно: непомерных размеров во всем), и какие-то, видимо, дети, а также многочисленные домашние животные, похожие на помесь броненосца и черепахи (интересно, чем их кормят). Дима заметил это все и сказал ей: "А что, это твоя мама? Тогда она должна быть гораздо толще! Толстая, как бочка. Нарисуй ей большой живот!" Катя (кстати, это странно, ведь она сама очень маленькая и тоненькая) потемнела лицом и спросила: "Что ты сказал?" -- "Ну мама твоя, она же толстая, жирная!" Катя сказала: "А твоя мама -- противная белобрысая мымра! Доволен?" -- "Живот нарисуй, сделай ее побольше!" -- Дима настаивал. Катя отложила мел, подошла к Диме и стала его сильно бить, а потом и душить его безо всякой жалости, зло приговаривая: "Получил? Хочешь еще?" Но Дима не мог ей отвечать, потому что ему не хватало воздуха. Я подошла к Кате, тихонько оторвала ее от Димы и напомнила, что мы можем не успеть обсудить Семью. Катя извинилась и пошла было спокойно к доске, но тут оказалось, что, пока она била Диму, Женя успел незамеченным пробраться к доске и пририсовать МАМЕ круглый живот.
Вторая история, наверное, о том, как мы проходили тему "Семья": как называется по-английски семья, каждый из родственников, домашние животные, и что еще об этом можно сказать на другом языке. Заниматься с детьми было интересно, но раз в неделю -- слишком редко, оказывалось, что они к следующему занятию почти все успевают забыть.
А вот еще, может быть, про ту же самую Сашу:
Тем временем Алешина учительница вконец рассердилась на Алешу, а заодно и на меня, или наоборот. Она продолжала вызывать меня в школу и бранила по-всякому. Она говорила: "Алеша неаккуратно пишет в прописи, у него будет плохой почерк. Не просто плохой почерк, а это нечто: должна вам сказать, что я такого ужаса в жизни не видела." Я соглашалась, что это ужасно, и оправдывалась, что у Алешиного папы, дяди и дедушки почерк совершенно такой же, а у меня другой, но тоже не очень. Учительница сердилась: "Ну, мы же всегда можем воспитать детей так, чтобы они не имели наших недостатков!" (Учительница Симы тоже однажды сказала мне, что Сима пишет неаккуратно. А за Алешу меня как раз тогда уже много ругали, поэтому я огорчилась и честно сказала, что Сима у нас в семье самая аккуратная. "Ну, -- сказала Симина учительница, -- тогда уж что делать. Тогда это ничего," -- и каким-то образом научила Симу писать без помарок, удивительно ровными буквами. Не знаю даже, как это вышло.)
Еще Алешина учительница, по имени Татьяна Александровна Святобог,
говорила сердито: "И скажите ему, чтобы он не удивлялся моим вопросам!"
Я спрашивала: "А как это?" -- "Что значит, как? -- удивлялась
учительница. -- Допустим, я спрашиваю в классе, сколько будет
шесть плюс четыре. У одного, у другого спрашиваю, наконец, говорю:
-- Алеша Вербицкий!
Он поднимает на меня глаза:
-- Что?
Я спрашиваю:
-- Сколько будет шесть плюс четыре?
Он смотрит на меня, как с того света, и говорит:
-- Ну... десять...
Вы ему объясните, что у меня в классе не все обязаны это знать.
Те, кто знает слишком много, мне даже мешают. Мне мешают даже
дети, которые умеют читать... вы меня понимаете?"
Учительница сердилась все сильней, и я спрашивала у нее, не забрать ли мне Алешу обратно -- может быть, ему лучше пойти в школу на другой год. Но она отвечала: "Нет, что же ему сидеть дома!"
Один раз вышло так, что Алеша сказал мне сам: "Я не очень хочу ходить в школу. У меня в классе совсем нет друзей."
Я спросила: "А почему у тебя нет друзей?"
Алеша сказал: "Потому, что я плохой ученик."
Тогда я удивилась, говорю: "Ну и что? Ты же можешь дружить с другими
плохими учениками."
"А у нас, -- Алеша сказал, -- с плохими
учениками дружить нельзя."
Я спросила у Симы: "А у вас, -- говорю, -- с плохими учениками можно дружить?" -- "Конечно, -- сказала Сима, -- у нас это всем можно. Я, например, отличница, а дружу с Витькой. А Витька двоечник. Я даже сижу с ним за одной партой, потому что он, как всем известно, в меня влюблен." Тогда я спросила у Алеши, хочет ли он учиться у Симы в классе, и он очень обрадовался. Симина учительница, хоть и настороженно относилась к мальчикам, Симу очень любила, и поэтому согласилась устроить Алеше проверку. Алеша решил задачи из учебника, а предложение по членам разобрал не целиком, но все-таки Лариса Алексеевна взяла его к себе в класс. В новом классе Алеша стал хорошо учиться, писать аккуратнее и дружить со всеми плохими учениками, кроме, кажется, одного.
В январе, когда я опять писала в письме про кружок английского языка, Сима с Алешей были уже одноклассники:
Тут Алеша пошел к доске рисовать Колдунью. Дима посмотрел на это и сказал: "А у него вышло гораздо больше похоже на Бабушку. Да, настоящая Бабушка." Дети все с этим согласились, пояснив, что у Алеши Бабушка в юбке, а Димина, как настоящая Колдунья, одета в штаны. Я возразила, что многие Колдуньи до самого последнего времени ходили в юбках, точь-в-точь как Бабушки, и привела примеры. Тут Дима сказал: "Да! Я забыл нарисовать моей Бабушке нос." И он вышел к доске и подрисовал ей совершенно архетипический Нос. Ничего больше я не скажу.
Ну, я стала составлять слова и предложения, чтобы все их повторяли хором, как положено на уроке. Дошло до Бабушки. Дима вдруг вскочил и говорит: "Мне моя Бабушка не нравится. Можно, я ее переделаю?" Я говорю -- ну зачем же, хотите, ваша будет Колдунья, а вот эта -- Бабушка? "Нет, -- говорит, -- Колдунью я не хочу!" Я говорю, ну что же, тогда исправьте Бабушку. Но Дима Бабушку стер совсем, и стал рисовать новую Бабушку. Я в это время говорила что-то, все повторяли или предлагали варианты; Дима увлекся и опять позабыл о Бабушках. Он нарисовал огромного человечка, с большим животом, с огромными же ногами, и очень тщательно вырисовывал на каждой руке большие жирные пальцы, похожие на свиные сардельки. Человечек был голый. Нос у него был обыкновенный, крючкообразный. Про волосы Дима забыл.
Тут все договорили предложения и увидели новую Бабушку. Стали смеяться опять. Дима был расстроен: "У меня не получается Бабушка! Можно, я кого-нибудь еще нарисую?" Я сказала, что Бабушка годится вполне, и что-то начала говорить про розы в горшочках. Дима спросил: "Можно, я нарисую цветы?"
Я сказала -- да, можно, мол, только уже в другой раз. Дима так и остался у доски, я договорила последнее и обернулась. Дима стоял огорченный и автоматически пририсовывал Бабушке посреди живота жирный круглый пупок.
Вот еще и школьная, и нешкольная история, из письма (тоже дело было в январе):
Что же до английских занятий, то ближе к весне одна из девочек переехала, другая заболела, третья вовсе уехала из Москвы, а хулиган Женя просто так бросил ходить на занятия, и наш кружок с картинками на доске заглох сам собой. Сима с Алешей продолжали учиться вместе, закончили начальную школу и из-за новой школьной реформы вместе с остальными ребятами из третьего класса сразу же угодили в пятый. Про это тоже есть всякие истории, но их мы отложим на потом. А вот картинка, которая у Симы получилась на уроке рисования, во втором классе:
19 января 2000 г.