II. Как Мадими исчезла неизвестно куда. 1. Говорят, что из всех дюлюнгов у Ианго самый веселый и ровный нрав. Не сравнится с ней ни гневный Умар-Огнедержец, ни всезнающий Хаттор, ни скорбная Ксела-Целительница, ни Тунга-Рыбак, ни меднокожий охотник Гайро, с хохотом загоняющий на обрыв антилопье стадо. Ианго добра и щедра; легко плачет, легко смеется. Еще говорят (так и записано в гадальных книгах), что слезы Ианго дают влагу многочисленным деревьям и травам, произрастающем на ее теле, а улыбка Ианго заставляет вызревать и наливаться соками плоды и зерна. Она обожает наряды и меняет их два раза в год: осенью и весной. Любимый цвет Ианго -- зеленый. День ее бывает в конце зимы. Готовясь к своему празднику, Ианго сбрасывает старое платье, окрашенное высохшими сосновыми иглами, и неделю стоит голая. В эту неделю ее кожа очень чувствительна. Поэтому те люди, что пользуются в это время ее гостеприимством, стараются без надобности не покидать дома. Ездить на повозках совсем нельзя. Семь дней нежная кожа Ианго, открытая солнцу и ветру, шелушится и покрывается рыжими пятнами; когда проходят семь дней, повсюду летит белый пух. Часть семян перелетает пролив, и к концу лета прорастает кустами на мудром сером лице Хаттора. Но к этому времени сама Ианго давно сменила одежду, и вместо тяжелой накидки из темной хвои щеголяет в легчайшем изумрудном платье, украшенном алыми пятнами тысячелистника, синими прожилками лесных ручьев, и золотым ободком песчаного побережья. Среди тысячи трав, выросших на щедром теле Ианго, некоторые цветут круглый год, некоторые -- два раза в год, а некоторые можно собирать только раз в году, в специальный день. И как раз эти капризные травы -- ценнее всего. Дрогго Дайтиме странстовал от одного дюлюнга к другому до двадцати семи лет, и не мог найти себе занятия по душе. Полгода он копал рыхлое известняковое тело Хаттора, научился определять направление гранитных жил и отделять истинные изумруды от медной обманки. Полтора года он вместе с Гайро учил языки диких зверей и хищных птиц, еще полгода провел у Тунги за починкой сетей -- старейшины рыбацкой артели посмотрели на него внимательно и решили большего ему не доверять. Побывал он в глубинах горячего Умара, где делают сталь. Едва убежал от строгих жрецов, что хотели надеть ему на шею трехцветную повязку умарова прислужника. Посещал и проворного Кныра, откуда его прогнали коромыслами -- нечего, мол, подавать малышам дурной пример своим бестолковым, неупорядоченным поведением. Дрогго только пожал плечами Ну что же, мол, деритесь пока, а потом будет у меня и жена-красавица, и собственные малыши. Последние же три года, с перерывами, Дрогго Дайтимме провел в учениках у Харрада Курносого, прославленного, всем известного главного аптекаря Лекарственной Кселы. Харрад вовсе не был курносым, или, вернее, был когда-то давно -- тогда и прилепилось к нему его прозвище. Последние двадцать лет нос его был сломан и кривился на один бок. Одни говорят, что Харрад не поладил с архидиаконом, когда тот в очередной раз приехал за данью -- высушенной, выдержанной на холоде сонной травой бальва. Другие думают, что Харрад получил по заслугам от какого-нибудь приезжего, которого он из-за собственного дурного характера отказался лечить. Дело прошлое. Теперь Харраду было пятьдесят лет. Он ходил повсюду в плаще с капюшоном, кряхтел, как ветхий старик, и жаловался каждому встречному на холод и промозглый воздух вечной осени, что царит во владениях Милосердной, Печальной Кселы. Характер его стал пропорционально дурнее. Дрогго Дайтиме получал по затрещине каждый день, но благодаря собственной несерьезной натуре совсем не обижался на вздорного старика. Один раз, в конце зимы, Харрад вызвал Дрогго к себе и два часа подряд водил его по углам и закоулкам своего аптекарского палисадника, от теплицы к теплице, от цветника к цветнику. Все два часа он проверял Дрогго, спрашивая его о свойствах растений и о названиях редких целебных трав. Знатный то был палисадник -- не зря Харрад почитался у Кселы главным аптекарем. Там были травы от живота и от головы, от болезней печени, недугов сердца и крови, легочных недомоганий, яды смертельные и несмертельные, средства успокаивающие, гербалии обезболивающие, пахучие, яркие цветы, вызывающие любовь, отводящие дурные сны, прогоняющие страх, -- и много еще всякого, чего Дрогго не знал, и за что исправно получал оплеухи. В конце Харрад вывел его к пустой клумбе и спросил: -- А теперь говори, дурень -- быстро говори -- чего у меня нет?? Дрогго вжал голову в плечи, готовясь к очередной оплеухе. И вдруг Ианго Благословенная сквозь чуткий сон послала ему подарок. Совершенно неожиданно для себя самого Дрогго вспомнил далекое, волшебное детство, рыжие прогалины, белый пух, и выпалил одним духом: -- А нет у вас травы-козодоя, что помогает от размягчения мозга; растет на груди у Ианго и больше нигде, зацветает и отцветает на праздник Ианго; так только начнется весна, тут же и собирать! Старик резко повернулся к Дрогго, глянул на него удивленно, потом улыбнулся. -- А ведь ты, парень, прав. Не зря учил. Тут улыбка Харрада стала ехидной, и он продолжил: -- Вот как раз тебе ее и собирать. Отправляйся сегодня же. Привезешь мешка три, до следующего года должно хватить. Дрогго Дайтиме изобразил на лице почтительное согласие, а внутри головы поморщился. Старик Харрад хоть и ноет на каждом углу, жалуется на холод, но ведь врет он при этом нещадно. Всякий знает, что золотая осень царит у Печальной Кселы, круглый год можно не надевать зимней одежды, а когда нет дождя, то даже накидку можно оставить дома. То ли дело сестра ее -- когда зима уже кончилась, а весна еще не пришла. Дрогго вспомнил голое, озябшее тело Ианго, пронзительный вражий ветер, и поежился. Но -- делать нечего. А раз делать нечего, надо придумать себе какое-нибудь веселое занятие у Ианго в гостях, собрать подарков знакомым, и отправляться в путь. Всю дорогу Дрогго Дайтиме вжимался в тесное брюхо тростниковой лодки, перебирал в руках серебряное ожерелье для Фариды, в которой когда-то души не чаял, и вспоминал, как ему было четырнадцать лет и как он жил с дядюшкой и тетушкой в дважды прибрежной деревне Хайтта -- одним боком к озеру, другим к морскому проливу. Когда же лодка причалила к берегу, в голове у него был готовый план. Закутавшись в куртку оленьей кожи, Дрогго сошел на берег и первым делом направился в деревенский трактир: поприветствовал хозяюшку, договорился с хозяином о комнате и о еде. Потом погулял туда-сюда по главной улице, пока не стемнело, и спокойно лег спать. Наутро он взял ожерелье и пошел к Фариде в гости. Фарида была все такая же строгая, как когда-то, и все такая же стройная и нарядная. Она носила длинные переливающиеся платья, оторченные синим и желтым, и перехватывала светлые желтые волосы цветной лентой. Все в деревне ее любили и уважали, -- даже больше, чем самого старосту Найвилу, ее мужа. И все желали им добра, согласия и долгих лет. Да они и жили в добре и согласии, и все у них было хорошо -- вот только детей пока не было. Увидев Дрогго Дайтиме, Фарида обрадовалась ему, как старому другу. От его рассказов у нее блестели глаза. Она никак не хотела его отпускать. "Э, да ведь она, почитай, нигде и не была толком, кроме своей деревни!" -- сообразил Дрогго Дайтиме, -- а потом подумал: "эх, хорошо бы все получилось, как я хочу." План его был совсем простой. Еще у берегов Кселы он вспомнил про Хеля, и решил пойти к нему в гости -- подарить что-нибудь и упросить его пойти в лес, собрать для Дрогго нужной травы. Ведь Хель и так живет в лесу. Для него это совсем не трудно. А Дрогго проведет три дня в тепле и приятствии, попивая в трактире согретое яблочное вино и рассказывая разные небылицы жадной до страшных и удивительных приключений Фариде. На лседующий день Дрогго встал рано-рано, и отправился в лес искать Хеля. Если бы время было другое, если бы повсюду росли травы и цеплялись за одежду колючки и ветки моршанника -- нипочем бы ему не найти лесной хижины. Ведь даже деревенские жители почти не помнили, кто такой Хель и где он живет. Но деревья стояли голые. Сквозь черные стволы и мокрые ветви каждый мог видеть, куда идет. Точного пути Дрогго не помнил, и это тоже было хорошо. Ведь в лесах Ианго точный путь меняется день ото дня; кто полагается на свою память, первым теряет дорогу. Поэтому Дрогго определил по солнцу примерное направление, а дальше пошел наугад. Через час или полтора он заметил вдалеке легкий дымок, что подминался над деревьями и растворялся где-то в сером, белесом небе. Дымок был чуть в стороне. "Смотри-ка" -- подумал Дрогго -- "старик-то даром времени не терял. Обзавелся хозяйством". Еще через полчаса показалась и сама хижина. Она была меньше, чем он помнил, но и опрятнее. Вместо мутной пленки, извлеченной из акульего живота, окно было заделано прозрачным стеклом -- Дрогго сам делал такое когда-то, когда гостевал у Хаттора Искусного. Изнутри окно было теперь закрыто сиреневой занавеской. Когда Дрогго подходил к хижине, ему паказалась, что за деревьями скользнула быстрая черная тень. Дверь была чуть приоткрыта. Дрогго Дайтиме постучался, как вежливый человек, и вошел внутрь. Внутри никого не было. Впрочем, в очаге тлели теплые угли, а возле очага стоял на медной подставке большой котел с теплой водой. Дрогго уселся на деревянную лавку, положил локти на стол и принялся ждать. Не прошло и десяти минут, как в комнату, сгорбившись, вошел седой старик в неброской темной одежде. Дрогго посмотрел на него и сразу же определил: "костная водянка, ломота в суставах. Наверно, еще и бессоница." Не давая старику времени удивиться, Дрогго вскочил, низко поклонился ему и быстро проговорил: -- Достопочтенный господин Хель! Позвольте представиться: Дрогго Дайтиме, младший лекарь, милостью Кселы Лекарственной; умею врачевать всяческие недуги, знаю травы, имею познания в медицине симпатической и минеральной. Я вижу, что вы немного сутулитесь. Не беспокоит ли вас что-нибудь? Не могу ли я быть полезен? К вашим услугам! Старик выслушал молча эту тираду, и на удивление вежливо, изящно предложил Дрогго Дайтиме сесть за стол. Дрогго почти не помнил Хеля. Он видел его вблизи один раз, много лет назад, ночью. И освещение тогда было дурное, и обстановка, по правде сказать, страшноватая -- если бы не задиристый, угрюмый Аввила, Дрогго убежал бы тогда не оборачиваясь и со всех ног. Он не мог сказать теперь, тот же ли это человек. Что же -- человек жил в лесу и отзывался на имя "Хель". Большего Дрогго и не хотел знать. Каков бы ни был старый Хель, новый нравился ему все больше и больше. Говорил он мало и коротко, но по делу. И не совсем не понадобилась заранее сочиненная, не очень правдоподобная история о том, как лекарь с Печальной Кселы оказался посреди леса Ианго в тоскливый, неблагоприятный сезон. Судя по всему, Хель принимал Дрогго Дайтиме, как явление природное и не требующее объяснений. Раз он здесь, значит, это для чего-нибудь нужно. Через полчаса, к огромной радости Дрогго, они пришли к взаимовыгодному соглашению. Хель получил два пузырька с превосходной суставной мазью. И правда превосходной -- ведь Дрогго Дайтиме никогда не обманывал без крайней нужды. Взамен Хель обещал собрать в нужный день четыре мешка цветущей травы-козодоя, и принести их в деревню через три дня. Когда уже собрались бить по рукам и скреплять договор чашкой горячей сливовой настойки, Дрогго вдруг услышал удивленный возглас, и обернулся от неожиданности. Говорили у двери, и, что самое удивительное, голос был женский. И точно -- в дверях стояла высокая гибкая девушка, в черном платье, с черными волосами. И глаза ее тоже были черные-черные -- и такие глубокие, что не видно дна. Дрогго, несмотря на незнакомую обстановку, возможно, опасную, возможно, смертельную, совершенно забыл обо всем -- и о планах, и о договорах -- и смотрел на девушку, не мог отвести от нее глаз. Даже если бы в эту минуту на него напали озверевшие духи из Темной Пещеры Хаттора, или Умаровы жрецы собирались бы накинуть ему на шею трехцветную волосяную петлю -- все равно бы он смотрел и смотрел. А если бы его спросили, почему же он смотрит, он не смог бы ответить -- разве что сказал бы, что чудо бывает только один раз, вечное, неизменное, и только несчастный, круглый дурак может отпустить чудо, спасая свою глупую жизнь. Через секунду, которую Дрогго Дайтиме принял за вечность, девушка бесшумно выскользнула из дверного проема и скрылась за деревьями. Дрогго обернулся и увидел, что Хель протягивает ему кружку сливовки и улыбается, как будто не произошло вообще ничего. Почему-то в голову Дрогго Дайтиме пришла одна мысль. Хотя он и не мог понять, откуда она, он не сомневался в том, что мысль пришла правильная и своевременная. Мысль эта предупреждала. Дрогго Дайтиме был уверен, что стоит ему хоть чем-то намекнуть на свое удивление, хуже того -- восхищение, то не сносить ему головы. "Ну что же," -- подумал Дрогго, -- "чудо -- чудом. Пришло -- и ушло. Надо теперь занятся делами обычными." А вслух он сказал: -- Доброго здоровья, господин Хель! Да оставят вас все недуги, живите еще столько же, и еще столько же, и пусть никогда не ломит ваши кости, не подкрадывается к вам старость. За ваше здоровье! Обратно в деревню Дрогго Дайтиме добрался за час -- вдвое быстрее прежнего. Хель на прощание показал ему на тропинку, да еще дал лукошко лесных орехов, баловать деревенских детей. Дрогго шел, разгретый сливовой настойкой, широко улыбался и совсем не чувствовал холода. Мысли у него в голове были понятные и простые: "Ах, хорошо!" Иногда он вспоминал чудесную черноглазую девушку. Тогда он останавливался, удивленно покачивал головой и улыбался еще шире. Потом он шел дальше. Ничего не скажешь -- план его удался.