Интервал с семнадцатого по двадцать шестой день, без определенного порядка. Взрослые мужчины в моей деревне заняты добычей руды. Выработки начинаются к северу от деревни, там, где известняк в скальной породе переходит в гранит. Как далеко пробиты штольни, пока не знаю. Куски руды размером от кулака до детской головы привозят в кузницу на телегах, влекомых мулами, и там переплавляют в металл. Металл местной выплавки тусклый и мягкий; солнечный свет он отражает хуже, чем лунный. Я имел возможность видеть медь, свинец, олово и серебро. Сегодня в деревне встречали гостей. С утра прибегала Лайла -- как обычно, похвастаться. Родители подарили ей на именной день новое ожерелье. Оно набрано из множества прозрачных стеклянных шариков, которые сверкают на солнце "как бриллианты", а насажены они не на нитку, а на всамделишнюю серебряную цепочку, и вся конструкция застегивается сзади, "по-взрослому", на крошечный замок из белого золота. Показывал ей спектроскоп. Кажется, она была счастлива -- несмотря на то, что оптический шлем налезает на нос и в очки ничего не видно. Обещала скоро вырасти и научиться самостоятельно дотягиваться до подставки с несущей трубой. Потом рассказывал ей про мой корабль, про то, как плыл по морю-океану три дня и одну неделю, и приплыл на пустынный пляж, и как меня приютили три бесплотных духа со звездой во лбу. Про океан Лайла слушала вежливо и внимательно, как волшебную сказку. Когда дело дошло до бесплотных духов, она неожиданно оживилась и начала задавать вопросы, один за другим, и совершенно конкретные: как именно меня встретили, да на что были похожи, да как себя вели. Не знал, что и делать. Зачем-то начал обьяснять смысл слова "галлюцинация", и -- что неудивительно -- позорно запутался в сложных аттрибутивах и косвенных падежах. Лайла быстро соскучилась. Некоторое время она честно пыталась меня понять, потом отвлеклась, думая о чем-то своем и чертя пальцем на столешнице невидимые замкнутые круги, потом вдруг подняла голову и, перебивая мой путаный монолог, быстро проговорила: -- Ой, Яргод! Извини пожалуйста! -- я совсем забыла: ведь уже много времени! Сегодня же придут гости! А у меня ничего не приготовлено! Надо мне скорее бежать домой! Уже на пороге она опять обернулась, вежливо, с расстановкой произнесла: -- Спасибо! Ты очень интересно рассказываешь! и убежала, сверкая голыми пятками. *** Потом пришел Харриан, и принес для меня важное поручение. По-видимому, ему кажется, что я вот-вот должен погибнуть от скуки, а Ладима -- которой он явно покровительствует -- останется молодой вдовушкой. Он постоянно пытается увлечь меня тем или другим полезным занятием. Так и теперь. Отвел меня к ручью, показал место возле моста, потом выдал мне общественные снасти и попросил наловить рыбы "для гостей". Скажу сразу, что рыбы я так и не наловил. Зато познакомился с довольно куръезным представителем местной фауны. Первые полтора полтора часа сторожил удочки, смотрел на ручей (довольно широкий -- сажени четыре) и размышлял о загадочных "гостях". Этимология слова "гость" -- melan-no nama -- мне непонятна. Не уверен даже, что правильно понимаю его смысл -- возможно, что здесь очередная омонимия. Помимо обычного употребления, слово может относиться к обычаю, на который я наткнулся дня три назад, беседуя с Ладимой о путешествиях в частности и перемене контекста вообще. Здесь считается неприличным жить постоянно в одном и том же месте. Сколь бы ни был некто привязан к месту своего обитания, профессией ли, природной ли склонностью, по крайней мере раз в год он (или она) должен покинуть дом и не меньше месяца провести в странствиях, причем по возможности посетить другие острова. Melan-no nama буквально означает "человек извне". Пока я сидел, пытаясь представить себе "людей извне", рыба ходила кругами в прозрачной воде, смывающей отражения, и решительно отказывалась реагировать на мои крючья. По мосту то и дело проходил кто-нибудь из местных. Многие со мною здоровались. Потом ко мне прибился какой-то незнакомый мужичонка; уселся рядом со мной на траву и тяжко вздыхал, глядя на неподвижные поплавки. Он был похож на грустного клоуна -- низенький, неопределенного возраста, в широкополой шляпе с острым верхом. Вел себя скромно и тихо. Не сразу его и заметил. Глаза его были какие-то скользкие, но крайне почтительные. Он так робел, что решился представиться только через двадцать минут односложной беседы. Звали его Пекки. Видно было, что мое пустое ведро доставляют этому Пекки несказанное, почти физическое страдание. Когда солнце перевалило за полдень, он не вытерпел и предложил маленькое усовершенствование в процедуре, а именно: передвинуть одну из удочек на два фута влево и вглубь. Почти сразу же зазвенела натянутая леска, и я вытащил первую мою рыбину -- большую, сильную, и, очевидно, весьма съедобную. После двух или трех подобных удачных усовершенствований мужичонка собрал всю свою храбрость и выговорил: -- Простите покорно за неуместное замечание, милостивый господин... не желает ли господин, может быть, если нужно... перейти на другую сторону?.. Там, может быть, будет лучше... Мы вместе прошли пять саженей по резному деревянному мостику. Пекки как-то придирчиво посмотрел на воду и подул на нее. Вода пошла мелкой рябью, потом успокоилась. Я снова закинул удочки -- и, о диво, не успевал вытаскивать их, менять наживку и собирать добычу. Через полчаса оба ведра были полны крупными, черно-синими местными рыбами, напоминавшими породистых карпов. Крошечный Пекки радовался вместе со мной -- смотрел мне в глаза, как преданный пес, приговаривал: "Ах, господин! Как все хорошо, господин!" и постепенно расплывался в одну большую, сияющую улыбку. Потом и весь берег, с ручьем, с удочками, исчез в разноцветных и убаюкивающих солнечных бликах. *** Часа в четыре пополудни кто-то тронул меня за плечо. Я открыл глаза и увидел стоящего надо мной Харриана. Он улыбнулся широко и как-то недобро, и спросил: -- Яргод! Друг мой милый! Скажи мне, а что это ты здесь делаешь? -- Рыбу ловлю, -- по инерции пробурчал я. Харриан улыбнулся еще шире, и продолжал: -- Яргод! Скажи мне, а почему ты ловишь рыбу У ЛЕВОГО БЕРЕГА? Спросонья я ничего не понял; ответил первое, что пришло в голову: -- Но, Харриан! Ведь главное -- чтобы гости остались сытыми и довольными! -- Яргод, друг мой! -- сказал на это в ответ Харриан, -- скажи, а что это у тебя в ведре? Я окончательно проснулся. В ведре бултыхались здоровые, зеленые болотные жабы. Зловредного Пекки нигде не было видно. *** Мы пошли обратно, вдоль берега -- я сбивчиво объяснял произошедшее, Харриан кивал головой. На полпути он вдруг резко остановился и, не слушая моих объяснений, уверенно протянул руку в густую осоку, вытащил за шкирку мелкое существо, показал его мне и спросил: "Этот?" Существо было пока еще отдаленно похоже на человека, но быстро менялось. Оно как-то сморщивалось и одновременно вытягивалось. Через десять секунд обернулось обыкновенным упитанным речным угрем. Широкополая шляпа при внимательном рассмотрении оказалась самыми натуральными жабрами. Бывший Пекки, ныне угорь, пронзительно заверещал, выскользнул из руки Харриана в воду и был таков. -- И чуднО, -- задумчиво проговорил Харриан, -- ведь платили ему, в срок, три куньи шкурки, отрез сукна, девку соломенную утопили, а все того... озорует, да... Потом он вдруг повернулся ко мне и сказал: -- Да, Яргод-Чужемир! Странные у тебя друзья! Выдержав паузу, он рассмеялся, гляда в мои озадаченные глаза, и закончил: -- Ну да ладно! Рыба, не рыба, хватит им и мяса, не тот год, чтобы особенно разбираться. Пошли быстрее! Надо гостей встречать. *** Когда мы подходили к деревне, я услышал громкий звук армейской трубы и леденящий душу плач -- не то насмерть перепуганной женщины, не то ребенка. Одновременно со стороны главной площади потянуло гарью. Харриан ускорил шаги. Лицо его было спокойно -- но, как мне показалось, теперь я различал на нем оттенок досады. На площадь ворвались почти бегом. На всем квадратном пятачке перед домом собраний почти не было пустого места. Прямо на ровном земле горели костры. На них висели бурлящие котлы и жарилось мясо. Оставшееся пространство было заполнено телегами. Человек десять деревенских мужчин, из тех, что покрепче, сгружали с телег разнообразные свертки, коробки и предметы неясного мне предназначения, передавали все это по цепочке к дверям дома и складывали аккуратными рядами возле известковой стены. Мы пробрались через площадь, оставили в сарае ведра и удочки и вышли через другой вход, на небольшую поляну. Изменения продолжались. В дальнем конце поляны, у самого леса, возвышалось наспех построенное сооружение: нечто вроде шатра из плотной ткани, натянутой на полукруглый остов из свежеспиленных бревен. Стенка, выходящая на поляну, отсутствовала -- шатер имел форму раковины или грота. Поперек входа висела темная тряпка в человеческий рост. Перед шатром был деревянный настил, на котором стояло два человека в пестрой одежде. Один из них дул в большую медную трубу, а другой настраивал инструмент, больше всего похожий на скрипку, но с нелепо, насильственно вытянутым грифом. Поляна была полна народа. Собрались чуть ли не все местные жители. Справа стояли длинные столы со снедью. Люди ходили туда-сюда, беседовали, сидели прямо на траве. Повсюду с радостным визгом носились деревенские дети. На них никто не обращал внимания. Человек снова провел искривленным смычком по струнам. Скрипка надрывно взвыла, я рефлекторно поморщился. Харриан посмотрел на меня иронически и собрался было что-то сказать. Тут откуда ни возмись возникла Лайла, и немедленно принялась тянуть его за рукав, приговаривая: -- Харриан! Скорее! Опаздываем! Харриан повернулся, чтобы идти вслед за ней, но прежде чем уйти, произнес следующее: -- Вот что. Ты, Яргод, человек у нас новый, тебе, стало быть, и слово. Скажи, ты знаешь Историю? Лайла снова дернула его за рукав. Он закончил скороговоркой: -- Да я знаю, что знаешь; мне Ладима рассказывала. Ну, и отлично. Ты, главное, не робей. Все будет хорошо, -- и убежал. Я остался один. Осмотревшись, я понял, что "люди извне" уже здесь. Они передвигались в толпе, как заряженные частицы в густом биполярном растворе: каждый был окружен облаком нарядно одетых деревенских девиц. Всего гостей было человек двадцать. Сплошь взрослые мужчины -- ни стариков, ни детей. Несмотря на различие в одежде, всех новоприбывших объединяло слегка надменное, стереотипное выражение на лице -- то, по которому в любом порту можно узнать моряка, только что сошедшего на берег. Вообще, вся обстановка напоминала встречу корабля, вернувшегося из дальних стран. Впрочем, как я понял из разговоров, "извне" здесь не простиралось дальше соседней деревни. Влился в толпу и, постепенно перемещаясь, прибился к тому из гостей, которого легче всего было понимать -- он говорил четче других и как будто с небольшим акцентом. Был это совсем молодой паренек, безусый и похожий на девушку. Тем не менее он сидел, окруженный сразу тремя почитательницами, и с важным видом повествовал: -- Да нет, дорога была ничего, не страшная. Ну, раза два только попали не туда... это не в счет. То ли дело на прошлой неделе -- так в тот раз так накрыло, что даже старшой потерялся. Раз -- и все. Света совсем нет -- что твой лабиринт -- стены как деревянные, тени шевелятся, и ни встать, ни сесть, ничего нельзя... Нет, в этот раз все тихо. Вот только сны наводит...чуднЫе. Не знаю, как и рассказать... Тут паренек выдержал паузу. Три его слушательницы -- между прочим, сестры, и все три -- большие красавицы (особенно старшая, лет девятнадцати, в свободной малиновой юбке и белой блузке, которые волшебным образом не скрывали, а, наоборот, подчеркивали ее формы) -- смотрели ему прямо в рот и сосредоточенно ждали, что будет дальше. -- Да вот, снилось, будто я вовсе не здесь. Ну, как будто какой-то чужой дюлюнг. Маленький совсем -- как эта поляна -- и никуда не уйти. И больной, сильно больной. Весь оброс деревом, что твоя чешуя. И кругом вода, и все время течет в одну сторону. А я, как бы, у него в брюхе. Паренек обвел взглядом аудиторию, как бы проверяя произведенное впечатление. Пока все было благополучно. -- Ну вот. Там переходы, по ним можно ходить; и еще совсем закрытые норы, как будто мешки -- но тоже из дерева. Воду пить можно только из бочки. Дюлюнг все время вздрагивает -- как будто совсем концы отдает. И там были люди.... только какие-то не такие -- тоже больные, или ненастоящие... только я тоже был какой-то не такой: я, а вроде и не я. А один мужик был совсем страшный -- низенький, раскоряченный... и по глазам видно, что -- точно колдун. Девушки ахнули почти хором. Парень поднял глаза. Его лицо картинно побледнело, как у человека, увидевшего привидение, и резко, щелчком приобрело знакомые очертания. Передо мной был Р.Т. Нильс, младший помощник и адъюнкт второго ранга е.и.в. военного флота. Нильс вытянул палец, показывая на меня, и страшным голосом прокричал: -- Вот он! Все три сестры разом повернулись ко мне. Две младшие в ужасе закрыли лица руками. Старшая испуганно вскрикнула, подмигнула мне из спины несчастного Нильса и принялась утешать его: -- Да нет, что ты, это совсем не колдун, это Яргод-Чужемир; он наш, здесь живет. Что ты! тебе показалось... Нильс зарылся лицом в ее полную грудь и покорно вздыхал, не в силах ни оторваться, ни выговорить ни единого слова. Девушка гладила его по голове, приговаривая: -- Бедненький!... и смотрела на меня, будто бы извиняясь. Нильс всхлипнул. Плечи его затряслись, а левая рука, как будто по своей собственной воле, потянулась вверх, к девице под юбку. Я отошел, ошеломленный и озадаченный. Раздался негромкий смех. Обернувшись, увидел Ладиму, которая, по-видимому, наблюдала за мной последние минут пять. Мы пошли к шатру. По пути пытался объяснить ей произошедшее чудо, но не мог сформулировать ничего вразумительного -- а только и делал, что повторял: "Ладима, я же его знаю! Он же из моего мира, понимаешь?" Ладима понимающе кивала головой и тихонько посмеивалась. По-видимому, от волнения я перевирал слова и склеивал их в одну неразборчивую, неразделимую кучу. Раздосадованный, собрал все свое знание языка в один комок и четко, по слогам произнес: -- Этот человек -- не отсюда! Тут Ладима расхохоталась во весь голос, и я сообразил, что "человек неотсюда" и "человек извне" выражаются на местном наречии словосочетаниями не просто похожими, но тождественно совпадающими. Отсмеявшись, Ладима покачала головой и строго сказала: -- Ох, Яргод! Ведь должен бы понимать. Девица на выданье, ей сейчас самое время. А ты то? Ведь не молод уже. Не стыдно, а? Я посмотрел ей в лицо и понял, что она совсем не злится. Что, впрочем, не помешало ей -- уже на самом краю поляны, возле помоста -- прибавить решающий аргумент: -- Когда ты был ящерицей, ты был гораздо умнее! *** Через полчаса шатер пришел в движение. Начало действия обозначил глубокий звук медной трубы. Звук тут же повторился, но на этот раз он был громче, и разнесся по всей поляне. Разговоры смолки. Все, включая гостей, повернулись к импровизированной сцене. Из глубины шатра вышел староста. Он постоял полминуты, величественно обвел взглядом притихших сограждан, хлопнул в ладоши и удалился. Вместо него возник Харриан. На правой руке у него почему-то была повязка из синей ткани. Харриан взмахнул руками и объявил: -- Танец со змеей! Затем он тоже исчез за тряпичным занавесом, и на помост вышла Лайла. На ней было длинное, светлое платье из какого-то переливающегося материала, перехваченное кожаным поясом. Она казалась старше своего возраста. Вступила музыка. Лайла сняла пояс, встряхнула плечами и начала танцевать. Потом, по высоте солнца, я смог определить, что странный ее танец длился не больше, чем полчаса. Пока же Лайла была на сцене, время двигалось то замедленно, то головокружительными скачками, -- следить за ним не было ни возможности, ни желания. Происходящее поглощало внимание без остатка. В танце участовала не одна, но две фигуры: тоненькая Лайла, -- и длинный, хищный пояс из темно-коричневой скользкой кожи, который она держала в левой руке. Пояс был как будто наделен собственной иллюзорной волей. Он свивался в кольца, распрямлялся, как сломанная пружина, вытягивался и делал мгновенные выпады. То, что было объявлено, как танец, выглядело как борьба не на жизнь, а на смерть. Лайла то отступала, еле-еле успевая отразить нападение, то вновь наступала, загоняя враждебную силу в угол -- но ни разу не могла подчинить ее до конца. Музыка состояла из ритмичных ручных барабанов, иногда сопровождаемых низкой трубой или протяжной скрипкой. Где-то в середине танца в глубине шатра, за занавесью, зажегся маленький огонек. Видна была только мечущаяся по сцене четкая тень. Потом, когда солнце почти зашло, тень приобрела какую-то совсем уж неподобающую материальность. Далеко не сразу я понял, что на сцене присутствует другая девочка -- мне неизвестная, и похожая на Лайлу, как отражение в темной воде. Она была в черном платье, волосы ее тоже были черные. Ее движения повторяли движения Лайлы, меняя знак. Когда Лайла отступала, отбиваясь из последних сил, незнакомка приближалась к ней с властной, хищной усмешкой; когда же Лайла переходила в наступление, та отходила, сжималась и смотрела на нее испуганно -- по-прежнему не отводя глаз, как послушная тень. В конце труба и скрипка вступили одновременно. Лайла закружилась, как будто подхваченная водоворотом, а потом обессиленно опустилась на доски. Ее пояс взвился вверх и точным движением ужалил ее в шею, после чего немедленно осыпался на помост безжизненной и безопасной полоской кожи. Огонек внутри шатра погас. Труба и скрипка умолкли, осталась только барабанная дробь. Черная незнакомка подбежала к поверженной своей хозяйке, наклонилась над ней, подняла голову и резко, по-вороньи захохотала. Затем она опустилась на колени и замерла. Огонек снова вспыхнул и начал перемещаться. Из глубины шатра появился староста. В руках он бережно держал бумажный фонарик со свечкой внути. Он отдал фонарик подоспевшему Харриану, вышел на середину помоста и размеренно хлопнул в ладоши, заканчивая церемонию. Обе девочки как ни в чем не бывало вскочили, поклонились публике и быстро убежали к своим, делиться впечатлениями. За Лайлой по земле волочился длинный кожаный хвост. Староста подождал еще пол-минуты, потом снова хлопнул в ладоши и скрылся за занавесом. Харриан повесил горящий фонарик на шест в левом углу сцены, вышел вперед, взмахнул руками и торжественно объявил: -- История! Потом он выразительно посмотрел на меня и отошел вбок, уступая мне место. Ладима подтолкнула меня за локоть. Я неловко взобрался на сцену и повернулся лицом к собравшимся. На меня одновременно смотрели несколько сотен глаз. Где-то там был мой бывший коллега Р.Т. Нильс. Все как будто чего-то от меня ждали. Я вспомнил, как утром пересказывал Лайле свое путешествие, подумал про Нильса и -- не знаю до сих пор, почему -- принялся излагать, переводя на ходу на местный язык, полузабытую историю о зеркале Анеллана.

• Случилось так, что из всех детей государя лишь один достиг зрелости, и этот единственный сын не проявлял никакого желания занять трон. Напротив: он любил своего отца безраздельно, и всякое участие в управлении почитал для себя невозможным. Поэтому он боялся столичной жизни, и предпочитал проводить время в странствиях. Однажды, вернувшись из путешествия, принц узнал, что его отец тяжело заболел. Никто не знал причины болезни, потому что с самого начала государь удалился в запретные покои, и взял с собой только несколько самых надежных слуг. Некоторое время он поддерживал связи с приближенными чиновниками, отдавая распоряжения из-за войлочной занавески. Затем он перестал принимать еду и погрузился в растительное оцепенение. Душа его удалилась. Тело лежало без движения на подстилке из королевского пурпура, как опустевший маскарадный костюм. Мудрый Ахион говорит: "Государство и государь связаны тысячей невидимых нитей. В сущности, они есть лишь отражения друг друга, и друг без друга не могут существовать." Целый месяц государство управляло само собой. Потом жизнь его начала замирать. Дороги оставались пустынными; управление и торговля происходили замедленно, как в тяжелом сне. Государственный совет собирался каждый день и выслушивал тревожные новости: неурожай в центре и на западе, ураганы на побережье, на юге -- движение вечных льдов. С востока глухо сообщали о каком-то непонятном вторжении и о мятеже. Затем собравшиеся слушали лекарей и мудрецов, которые прибывали во дворец со всех сторон света, и ни один из которых не мог сообщить ничего дельного.

• Ночью, после бесплодного заседания, принц долго лежал без света совсм один в своей комнате, перебирал в памяте длинные речи ученых мужей и находил за ними только звенящую, пугающую пустоту. Наконец он почти заснул. Вдруг женский голос отчетливо произнес за его спиной: "зеркало Анеллана". Эти два слова были упомянуты во время дневного консилиума мельком и как-то сбоку, посреди длинного бессмысленного спора. Кому именно принадлежал голос, принц вспомнить так и не смог. Наутро, справившись в архиве по Большой Книге, принц снарядил лодку, выбрал двадцать человек надежного экипажа и, спешно покинув столицу, отправился вверх по реке. Путь его, указанный в историческом своде, вел высоко в горы -- туда, где среди скал когда-то билось гордое сердце его державы. Лодка день за днем шла на веслах вверх по течению. На ночь останавливались у берега и разбивали лагерь, на рассвете отчаливали и продолжали путь. Погода стояла безоблачная. Целые дни принц проводил на носу лодки, смотрел в тяжелую темную воду и вспоминал то, что сообщали о зеркале Анеллана противоречивые дворцовые летописи. Одно было более или менее несомненно. Зеркало Анелана обладает совершенным знанием и, более того, умеет отвечать на правильно заданные вопросы. Число вопросов, позволенных одному человеку, колебалось по разным источникам от трех до семи. Про Анеллана, создавшего зеркало, говорили только, что был он мудрецом, жившим в незапамятные времена, обладал невероятно сильными магическими способностями и столь же невероятно скверным характером.

• Через неделю принц и его спутники покинули пределы густо заселенной центральной области и поднялись над столицей на высоту в двести саженей. Деревья, которые сплошь покрывали берега реки в нижнем ее течении, отступили вглубь. Вместо них по берегам стояли причудливые каменные нагромождения, поросшие серо-зеленым лишайником. Потом лес и вовсе исчез. Приходилось ночевать без огня. С самого начала экспедиции люди жаловались на то, что кто-то неотступно держит лодку под наблюдением, скрываясь в зарослях на берегу, но принц не обращал на жалобы никакого внимания. На восьмой день, ближе к вечеру, он в первый раз сам почувствовал на себе цепкий, назойливый чужой взгляд. В ту же ночь, прямо перед рассветом, двое дежурных ушли из лагеря в утренний туман, и больше их не никто не видел. Принц разделил людей на три смены и вовсе прекратил останавливаться по ночам. Ощущение чужого взгляда было теперь непрерывным, и всем в лодке стало вполне очевидно, что невидимые наблюдатели имеют нечеловеческую природу. На четырнадцатый день лодка прошла между двумя нависшими скалами в сотню саженей и, преодолев последний участок реки с особенно быстрым течением, заскользила по бескрайней, ровной поверхности кристально чистого горного озера. Вода в озере была небесно-голубая, холодная, словно лед, прозрачная на всю его глубину, и вязкая, как память припадочного. Весла исправно погружались в воду, но уже в десяти саженях от лодки поверхность озера была идеально гладкая, будто бы выплавленная из хрусталя. Отражение в этой воде ничем не отличалось от оригинала. Под ногами плыли рваные белесые облака, а прямо по курсу, в голубой глубине горел нестерпимо яркий шар второго солнца. Прибрежные скалы, преломленные разреженным воздухом, вскоре совсем скрылись из виду. Лодка шла вперед по бесконечному двойному небу, сопровождаемая только собственным отражением. Потом начал собираться густой туман. В тумане незримые наблюдатели подошли вплотную. Они стояли теперь прямо за бортом лодки, и едва слышно разговаривали с каждым из ее обитателей на его родном языке. Туман удваивал и утраивал каждый шорох и всплеск. Усиленные туманом, голоса стали отчетливее, и принц начал их узнавать. Не имея собственной плоти, стражи озера заимствовали чужую речь: принц как будто слышал своих товарищей, бесконечно и механически повторяющих те или иные фразы. Один из голосов, неприятный, надрывно-самоуверенный, был ему незнаком. В той бессмыслице, которую повторял этот голос, принц узнал собственные команды, распоряжения, и обрывки мыслей, которые -- принц был в этом уверен -- он никогда не произносил вслух. Лодка начала еле заметно раскачиваться. Туман поредел. Всплески весел за спиной стали совсем шумными, потом пошли на спад и постепенно совсем прекратились. Всматриваясь сквозь разрывы в тумане в мутно-серую воду, принц понимал, как ограничены и нелепы все прочитанные им летописи. Их авторы описывали явление, не подозревая о его настоящих масштабах. Все озеро было одно большое зеркало. Когда принц понял это, туман окончательно рассеялся, и в серой предрассветной мгле нос лодки мягко ткнулся в твердую землю. Принц осмотрел свое судно и увидел, что на борту он один. Он взял с собой самое необходимое и сошел на берег. В десяти саженях от кромки воды он нашел вкопанный в каменистую почву деревянный столб. К столбу была прибита табличка, указывающая направление, и корявая надпись: "Зеркало Анеллана".

• Принц прошел вглубь пляжа по дорожке, вымощенной светлым камнем, обогнул небольшой холм, и через полчаса увидел перед собой неказистый каменный дом. Дом был серый, высотой в два этажа. От старости он осел на один бок. Внутрь вела темная арка, в которой когда-то была дверь. Перед входом стоял одноногий карлик с огромным кривым носом, скособоченный, как и охраняемый им дом. Заметив принца, он радостно запрыгал к нему, опираясь на деревянный костыль, и приветствовал его такими словами: -- Здг'аствуй, путник! Г'ад встг'етить тебя! Тебя ждет... Затем карлик сделал паузу и, расплывшись в многозначительной гримасе от уха до уха, торжественно провозгласил: -- ЗЕГ'КАЛО АНЕЛЛАНА! Принц вошел в арку. Карлик запрыгнул вслед, в полупоклоне указал принцу на противоположную стену, и пропал с глаз долой. В комнате было темно. На противопожной стене было смутно видно какое-то колыхание. Приблизившись, принц сперва увидел перед собой размытое черное пятно; потом пятно собралось в одно целое и приобрело форму. Принц узнал собственное отражение. Оно было одето в тронный наряд государя. Отражение повернулось к нему лицом, и задало первый вопрос: -- Скажи, а почему ты хочешь, чтобы твой отец не болел? Поборов внезапную слабость в коленях, принц принялся отвечать. Для того, чтобы ответить честно и прямо, ему пришлось вспомнить всю свою жизнь. Он рассказал, как пятилетним мальчиком воровал яблоки из запретного дворцового сада, был пойман и передан слугам небрежным кивком отцовской головы; как с тем же бесстрастным кивком отец принимал и рапорты о его успехах, и жалобы на его непослушание; вспомнил, как часами ходил по бесконечным коридорам возле отцовских покоев, изнывая от скуки, и боялся зайти внутрь; вспомнил мать и невыразимо прекрасную, только что выданную замуж двоюродную сестру. Отражение в магическом зеркале оказалось лучшим собеседником, какого принц мог себе пожелать. Оно понимало его с полуслова, подхватывало мысль и развивало ее смелее и лучше, чем принц почитал возможным. Логика его была безукоризненна, схемы выверены и точны. Через какое-то время принц понял, что зеркало, в сущности, пользуется его собственными словами, меняя порядок и повторяя некоторые по нескольку раз -- и не реагирует на возражения, как будто вовсе не слышит их. Принц остановился на полуслове. Он подошел вплотную к зеркалу и четко, по слогам спросил его: -- Как мне излечить от болезни мое государство и моего государя? Отражение умолкло. Гладкая поверхность зеркала покрылась рябью, потом пошла волнами, и вдруг будто бы совершенно растворилась в пыльном воздухе. Принц прошел за зеркальную грань и оказался в соседней комнате. Комната эта была светлее, и украшена богатыми коврами и мебелью. На пороге принца опять встретил перекошенный карлик с широкой, самодовольной, плотоядной улыбкой. Он объявил: -- Путник! Ты настоящий гег'ой! Позволь пг'едставить тебе... снова помолчал секунду, и, прежде чем вновь исчезнуть в каком-то тайном лазу, склонился и восхищенно указал вглубь комнаты: -- ИСТИННОЕ! НАСТОЯЩЕЕ! ПОДЛИННОЕ ЗЕГ'КАЛО АНЕЛЛАНА! В зеркале стоял человек, одетый в точности как принц, но непохожий на него, и на вид двадцатью годами старше. Он повернулся к принцу лицом и сказал: -- Оставим шутки. Почему ты считаешь, что твое государство не должно болеть? И принц увидел, что гобелены, украшавшие стены комнаты, изображают те или иные предметы Истории -- истории державы или, что то же самое, истории его рода. Деяния предков, от недавних до отдаленных, были беспристрастно запечатлены в ярких волокнах шерсти и колыхались в потоке воздуха. Каждая сцена, если посмотреть на нее пристально, оживала и приобретала объем -- казалось, что время схлопнулось в тугую петлю, и принц парит над событиями на высоте орлиного взора, наблюдая в мельчайших деталях как будто происходящее здесь и сейчас. И принц обнаружил себя обсуждающим с собственным отражением историю государства. И когда, пробираясь вглубь сквозь толщу родовой памяти, принц дошел до самого ее основания, фигура в зеркале вдруг приобрела хорошо знакомые черты. И тогда принц размахнулся изо всел сил и ударил по зеркалу пустым кулаком. Раздался противный, квакающий смех. Зеркало тут же пошло трещинами, потом вспыхнуло и исчезло. За ним была небольшая, современного вида комната, заваленная книгами и ярко освещенная тремя чудесными бронзовыми светильниками в форме трех богинь древнего северного пантеона: Гильды, Хильды и Мидалены. За эти самые светильники, месяцем ранее, принц отдал на рынке возле Ван-ти тридцать фунтов золота и впридачу -- подписал пожизненный именной патент на беспошлинную торговлю. Принц вошел в свой собственный кабинет в угловой башне дворца, с любимым мягким ковром на полу и с видом на главную площадь ненавистной столицы. Он пересек комнату и подошел к стеклянной двери, которая вела на балкон. В темном стекле мелькали неясные блики. Распахнув дверь, принц шагнул наружу. Была ночь. Под ногами простирались до самого горизонта редкие огни сонного города; еще ниже, вместо домов, улиц и площадей бурлил голубыми сполохами первозданный хаос. Принц вцепился руками в балконную решетку. Полузнакомый женский голос за спиной отчетливо произнес: "Повернись". Принц повернулся налево и увидел перед собой все того же одноногого карлика -- впрочем, костыли тому теперь были совсем не нужны. Карлик увеличился в размерах по меньшей мере в два раза и парил в воздухе в полфуте над несуществующей более балконной площадкой. Он глядел на принца сверху вниз с нескрываемым злорадством. Заливисто квакая, карлик проговорил: -- Дуг'ачок! Что же ты сюда смотг'ишь! Ты напг'аво, напг'аво повег'нись!