91й день после прибытия. Полдень. Я сижу за большим письменным столом. В полуфуте передо мной, в специальной выемке стоит крошечный, высотой в три вершка, железный вулкан. Вместо магмы он наполнен густыми чернилами насыщеного темно-синего цвета. Справа от меня лежит стопка бумаги. Молодой человек неопределенного возраста, по имени Амман ах-Харран, время от времени берет из нее новый лист, кладет его перед собой, разглаживает привычным движением и продолжает, аккуратно поскрипывая белым перышком, работать во славу Умара Вечно Бдящего, Видящего Сквозь Сон Огненными Глазами, Расположенного Точно в Центре. Молодой человек с головы до пят увешан атрибутами, указывающими на положение. Каждое его движение сопровождается мягким позвякиванием. Стол его приставлен к моему буквой "Г", и ниже на пол-вершка. Вместо стула он сидит на низенькой деревянной табуретке. Когда я отворачиваюсь, Амман ах-Харран бросает в мою сторону робкий взгляд, но ничего не говорит. Моя собственная работа задерживается. Через неизвестное мне количество времени из недр по винтовой лестнице поднимется неслышными шагами мастер рукописей, беззвучно отворит дверь и, тронув меня за плечо, положит передо мной толстый том в кожаном переплете. Порядки разнятся в разных канцеляриях Умара Пламенного, Дышащего Темным Дымом. Здесь, в отделении мертвых духов, только высшие по рангу имеют право ходить в тишине. Манускрипт, титул которого я тщательно внес вчера на лакированную табличку для запросов, есть том 6й свода Обитателей, Произошедших из Невыясненного Источника, при Отсутствии Явственных Указаний на Родственные Связи. Попросту говоря, книга содержит истории людей, прибывших на архипелаг извне. Однако "говорить попросту", согласно главному списку обязанностей, реестр 2й, внизу, относится к категории прерогатив. Мне же, с тех пор, как надел я трехцветный пояс служителя, и встал тем самым на подвижную лестницу в двух ступеньках от младшего послушника Амман Ах-Харрана, и до тех пор, пока я не пройду по ней так далеко, что его сгорбленная распорядком спина навсегда останется позади, за служебным поворотом, подобает следовать Точной Буквальности. Амман Ах-Харран берет очередной лист, проводит по нему рукавом, и начинает покрывать его мелкой уставной вязью. Дойдя до середины, он ставит жирную точку. Потом откладывает перо, стирает со лба пот и почтительно дует на невысохший лист. Откуда-то из глубины, по стенам доносится утробный гул обеденного колокола. Амман Ах-Харан встает со своей трехногой табуретки и отдает мне положенный полуторавершковый поклон, отчего я, вместе со своим столом и бумагами, подскакиваю в его мире вверх на полтора вершка. Потом, пятясь, он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Я остаюсь размышлять об особенностях моего теперешнего положения. *** Издалека, из пролива, остров похож на испорченную сырную голову. Кожа его утыкана черными крапинами провалившейся корки. Гнилой запах горящей серы слышен за несколько верст. Приближаясь, путник поднимает глаза над бортом тростниковой лодки, видит нависающий берег и замечает, что крапины увеличились и напоминают гнезда ласточек под обрывом. Но впечатление обманчиво. Через час, когда лодка и в самом деле подходит к берегу, путник, зачем-то отправившийся в опасное плавание, осознает истинный масштаб совершенной ошибки. Он должен или совсем растеряться, -- или признать, что ласточки, гнездящиеся на склонах Умара Всевидящего, Конического, как-то слишком уж велики. На поверку оказывается, что все они мужеска пола, вместо крыльев у них полы рясы, а поперек живота -- пояс из трех разноцветных полос. Гнезда -- бесчисленные, округлые, высотой сажени в полторы -- изнутри укреплены темными железными балками, и каждое заключает в себе, вместо насестов, несколько скамеек и два или три стола с письменными принадлежностями. Однако и это -- лишь видимость, лишь поверхность. На Умаре Пылающем, Малиново-Красном солнечному свету предпочитают сокрытое, подземное тепло. Всякая сколько-нибудь значащая ласточка здесь предпочитает зарыться глубоко внутрь. Гнезда уходят вглубь. Они сплетаются и образуют ходы. Навстречу им через тело острова натянуты звенящие от напряжения струны, по которым поступают сведения, реляции и ответственные поручения. Работа идет. Остров живет по странным образом вывернутой классической формуле: "что вверху, то и внизу". Чем глубже внутрь по винтовому корридору, тем ближе к тому центру, из которого исходят управляющие сигналы. *** Берега Умара скалистые, негостеприимные. Никто не попадает сюда просто так, без причины. Считается, кроме того, что тело Умара заселено многочисленными призраками, которые, питаясь горячей подземной энергией, раздуваются и вырастают особенно агрессивными и зловредными. Эти призраки могут быть подчинены только странной магией печатей и уставных букв. Поэтому всякому, исключая некоторое число сезонных паломников (которых, впрочем, не пускают дальше огороженного загона на берегу возле пристани), требуется для посещения Умара специальное приглашение. Мое, по милости Умара Многоокого, Заботливо Бдящего, приняло форму длинного, сложенного пополам письма. Письмо было запечатано грязным пятном свечного воска. Как, когда, какой породы птица доставила его мне, я так и не разузнал. Два с лишним месяца назад, когда я в первый раз вывалился из Рависсмара к порогу собственного дома, письмо уже лежало на столе, придавленное для надежности матово-черным камнем. Ладима помогла мне разобрать несколько странные, вывернутые наизнанку иероглифы и сложить воедино диковинные грамматические формы. Вот что удалось прочитать: "В день милости предсмотрящего от середины 16й, в третью стражу. Почтенному Яргоду, прозванному Чужемир, сыну и мужу, мудрейшей Ящерицей (Левой) изчревно порожденному, мудрейшей же Ящерицей (Правой) испольно усыновленному. Подписывается пламенехран, верховный, подножье установления. По милости и молчаливому соизволению. В день сей милости предсмотрящего от середины 16й, мы полагаем, рассмотрев и сверившись с Установлением, что место твое, назначенное тебе, почтенный Яргод, прозванный Чужемир, здесь, в обители Умара, да будет чуток его покой, мудрости безграничной, предустановленой. Да поделить с братьями Посему предлагаем исходящим посетить тебе, почтенный Яргод, прозванный Чужемир, означенную обитель, в течение месяца или двух обитель Умара. Да поделить с братьями сокровища знаний. Поскольку появление твое, почтенный Яргод, прозванный Чужемир, недавнее, и память о нем свежая, предполагаем исследование в части Мертвых Духов, об обстоятельствах вообще и особо о проделанном тобою пути. Назначенное тебе вспомоществование удельно предписано и определено, так же как и прокормление, и так же же как и пребывание и жилище, на указанное время, и более того, как прокормление, так и пребывание, буде увеличение будет потребно для подробнейшего исследования. Также и жилище. По соизв. и поруч. В день мил. пр. сер. 16й, мл. посл. <нрзб> на дежурстве при отделе письма." Весь следующий день Ладима, хлопоча по хозяйству, напевала себе под нос "мудрейшей ящерицей изчревно порожденному, мудрейшей ящерицей испольно усыновленному". При этом она посматривала на меня с самым невинным видом, а я усиленно изображал равнодушие. У меня не шло из головы упоминание о "проделанном мною пути". Потом бумага куда-то потерялась, и снова появилась месяца через полтора. Я освоил перемещение по верхним слоях такого близкого здесь Рависсмара, посетил деревню Безглазую, деревню Деревянную, деревню Складню, селение Скалокопов, еще добрый десяток деревень и поселков. Выучил знаки. Исследовал, с дотошностью, достойной лучшего применения, близлежащую карстовую систему. Никто не чинил мне препятствий. Никто не находил в моих занятиях ничего предосудительного. Жизнь моя приобрела некую равномерность, почти завершенность. Меня теперь считали за своего. Со своей стороны, я окончательно убедился в гуттаперчевой природе местной топографии. Идти можно было куда угодно и сколько угодно. Учтивый дух, охраняющий геометрию, растягивал мягкое пространство до произвольной величины и ждал, все время оставаясь где-то там, за очередным холмом. Рано или поздно я уставал. Пространство тут же схлопывалось, заботливо возращая меня в исходную точку. Неделю назад, утром, будучи в очередной раз отброшенным от невидимого ограждения, я сидел за столом, размышлял о зловредной природе циклического движения, и механически водил по клочку бумаги синим карандашом. Кажется, я имел в виду изобразить траекторию моих блужданий по дряхлой, сморщенной коже многознающего Хаттора (тем более, что попавшийся под руку бумажный лист был какой-то шероховатый и грязно-серый). Вдруг я заметил, что рисунок стал похож не на график, нанесенный на карту, а на кривую звезду, которую морфейцы рисуют себе на лбу. Почему-то меня это крайне разозлило. Я с силой ткнул карандашом в самый центр картинки, и проткнул ее насквозь. Перевернув лист, я увидел перед собой потерявшееся было жреческое послание. Посередине, между словами "сокровища знаний" и иероглифом "появление" (который также может читаться "прибытие") теперь появилась жирная синяя точка. Прямо под ней стояло особое упоминание проделанного пути. "Вот ведь как", -- подумал я. В сущности, почему бы и нет. Дорогая моя Ладима, по-видимому, привыкла уже к моим экспедициям, сменяющим друг друга с предсказуемой упорядоченностью; когда я сообщил ей, что еду к Умару, она в ответ только пожала плечами и постучала по виску указательным пальцем правой руки. *** Вышел из дому налегке. Условия благоприятствовали. Тропинка услужливо вела меня через лес. Она петляла, огибая бурые от времени торфянные пруды, и постепенно спускалась вниз, к воде. Я шагал в преотличном расположении духа и насвистывал, кажется, "Песню о королевской дочери и неосторожном удильщике". Полупустая походная сумка в такт шагам похлопывала меня по бедру. Изо всех кустов поддакивали пересмешники. Где-то вдалеке зеленый дятел размеренно колотил по сосновому стволу, измеряя мое будущее. Отсчитывал, пока не сбился со счету. Получилось не менее двух сотен ударов: долгая жизнь. Где-то в полдень я преодолел последний крутой склон, и заторопился, услышав впереди человеческие голоса. Между опушкой леса и берегом оставался зазор -- саженей пятьдесят серо-желтого песчанного пляжа. Дальше, сквозь высокие стволы блестела на солнце темная вода межостровного пролива. На мелководье у берега плескались голые дети лет десяти: мальчик и девочка. Солнце палило вовсю. Девочка стояла по пояс в воде. Мальчишка носился взад-вперед вдоль берега, брызгал в нее водой и дразнился, выкрикивая во весь голос: -- На Умаре -- маркадары! На Умаре -- маркадары! Слева была полуразвалившаяся деревянная пристань. Команда гребцов готовила к путешествию большую тростниковую лодку. Возле лодки, лениво обсуждая то и се, сидели и лежали прямо на песке мои будущие попутчики. -- Всяко, какой рулевой, такая ему и команда. А если от горшка два вершка... Ой, не знаю... -- Да нет, посудите: если к Умару доверили людей везти, так значит и... -- Не знаю. А вдруг что?... А с детьми?... -- Ну, если дети... а где дети? Ваши, что ли?... ну да, стало быть; если уж и с детьми... -- Жара-то какая, хвост ему в рот! Я прошел дальше влево, пытаясь отыскать тень. Саженей через триста нашелся большой белый камень, и заботливо приделанная к нему покосившаяся деревянная скамейка. На камне было неуверенной рукой начертано: "Далида, единственная, люблю тебя больше, чем жизнь", с пририсованным сердечком, проткнутым фаллическою стрелой. Я присел, скинул сумку и как-то неожиданно задремал. Приснилась мне географическая карта с нанесенной на нее жирной синей линией сложной формы. Кто-то в рясе, видимый только со спины, непрерывно водил по ней указкой и комментировал гнусавым голосом: -- Начиная с этого места следует учитывать свойства как внешние, так и внутренние, крайне тщательно проводя между ними границу. Но возникает вопрос: каково формальное наполнение? Для ответа на этот вопрос удобнее всего рассмотреть предельную точку. В этой точке воздух приобретает свойства тумана, вследствие чего наиболее важной его характеристикой становится цвет: водный и розовый. Протагонист застывает в этом квази-органическом тумане и начинает чувствовать, как к его груди прижимаются две теплые упругие полусферы, а острые набухшие соски прикасаются к его собственным соскам, во сне увеличенным и крайне чувствительным. Одновременно мягкие ладони скользят по его бедрам, после чего одна рука начинает продольными движениями гладить его ягодицы, а другая перемещается вперед, и сильные, но чуткие пальцы аккуратно сжимают его полурасслабенный мужской орган. Протагонист чувствует нарастающую пульсацию и наполнение. Поэтому он слегка отступает назад и вслепую поднимает руки, затем проводит ими по теплой гладкой коже контрагента, но неожиданно натыкается на могучий ... -- звук перелистываемой страницы, движение указки, далее в том же духе. Спал я часа полтора. Тень успела уйти. Когда я проснулся, я был на самой жаре. Со стороны лодки доносилось заунывное пение. У пристани собралось уже человек тридцать, плюс к тому -- положенные десять гребцов и рулевой. Команда стояла в круг и фальшиво и вразнобой совершала ритуал, охраняющий от урагана. "Лха-а могучая, прими наше подноше-ение..." Лодка раскачивалась на воде. Прямо посередине в днище была воткнута мачта, на которой вместо паруса красовался большой деревянный щит. Отплывающие, одетые чинно и празднично, молча и тщательно смотрели на щит. Я встал рядом и прислушался: "Гри-ида батюшка, не прогне-евайся..." Волны шелестели о берег. Все молчали. В конце каждой фразы шум воды собирался в едва различимый, но весьма четкий рефрен: "На Умаре... На Умаре..." Обернувшись, увидел давешнего мальчишку. Он стоял, держа за руку строгую женщину в закрытом темном платье, и как все старательно смотрел на щит. Заметив мой взгляд, он хитро сверкнул глазами. "Вра-ажьему делу проти-ивник..." -- особенно жалостно протянул рулевой, потом как-то махнул рукой, оборвал песню и деловым голосом произнес: -- Загружаемся. Пятнадцать минут. Тюки и свертки для устойчивости положили на дно. Люди расселись на поперечных скамейках, недоверчиво поглядывая по сторонам и отодвигаясь подальше от борта, и принялись коротать время, ожидая конца пути. Лодка шла равномерно, слегка раскачиваясь. Плыли часа два. Всю дорогу я слушал, под шум тяжелой воды за бортом и равномерные возгласы немногословных гребцов, как мальчик стращает сестру разными ужасами. -- А еще, на Умаре -- маркадары! Они все про всех знают. Как только ты родилась, так сразу про тебя и узнали, и в специальной книге записали. Они особенно девчонок записывают. Видела, как в лодке около берега плыли? Обходят по водам. Потом и записывают. Умар горячий, поэтому они его кормят специальной травой. А девчонки им потому нужны, что если травы нет, то надо его все равно кормить. Тогда берут они девчонку, привязывают на веревке, ну и к нему спускают и ждут. Потом хлоп, треск -- и все! Веревка легкая, можно вытаскивать. А конец у ней всегда измочаленный, как будто жевали. Сожрал! Сестра смотрела на него широко распахнутыми глазами и ничего не говорила. Ему надоедало. Некоторое время он сидел, как все, тихо, потом начинал снова: -- А еще, чтобы не задохнуться, они специально собираются и кровь пьют. Каждый месяц пьют. На худой конец можно козлиную, но это так, когда недород. Вообще же надо алую, человеческую. А лучше всего младенца, от роду месяца или двух. И прижигать каленым железом. Называется "маркадарский пряник". А иногда они самого Умара начинают доить. Пробьют, значит, ему кожу до крови, ждут, пока потечет; потом собирают, охлаждают в воде и режут на пластинки такие... вроде как живой камень, прозрачный... Где-то на полпути Хаттор окончательно расплылся в нечеткое серо-зеленое пятно на горизонте. Прямо по курсу возник вертикальный столб дыма, который вскоре разросся в конический силуэт. К этому времени почти все в лодке уже дремали, убаюканные плавным движением. -- Вот он, Умар! Дымит-то как! восхищенно прошептал мальчик, и замолчал. Еще через полчаса, затыкая с непривычки носы от сульфурной вони, все желающие смогли различить на огромной крапчатой туше вулканического дюлюнга темную кляксу пристани. Мальчишка вдруг подался вперед и проговорил, показывая пальцем: -- Смотри! Вон, маркадар! Вон, прямо на пристани встречает! И действительно: на пристани, повернувшись к нам лицом, неподвижно стояла фигура в рясе и протягивала к нам сухую руку в какой-то пародии на приветственный жест. До берега оставалось саженей пятьдесят. Можно было рассмотреть в мельчайших подробностях черты лица встречающего -- огромный клювоподобный нос, поджатые тонкие губы, все это -- абсолютно неподвижное, как будто высеченное из мертвого камня. Я полез в сумку и, порывшись, вытащил на всякий случай свою пригласительную бумагу. Когда я вновь поднял глаза, все в лодке, даже и гребцы с рулевым, как-то подтянулись и выпрямились, и смотрели теперь вперед, на встречающего, таким же неподвижным каменным взглядом. Мальчишка едва слышно и очень серьезно прошептал: -- Интересно, а если ему перышком в носу пощекотать, он чихнет? Сестра его, в первый раз за все два часа, широко улыбнулась. У нее не было двух передних зубов. Мальчик торжествующе подмигнул было мне, но, заметив у меня в руке серый лист с печатью, отшатнулся. Лодка чуть изменила курс. Мы прошли в трех саженях от встречающего. Он так и не изменил позы. Я вдруг понял, что то, что мы приняли было за человека, на самом деле базальтовая статуя, поставленная, чтобы давать подплывающим лодкам ориентир. Потом гребцы бросили весла, крепко привязали борт веревками к пристани, и люди начали по одному сходить на обитый железом берег. Как только сгрузили последний мешок, лодка отчалила и ушла. Пристань представляла собой железный помост, высотой в пол-сажени, шириной сажени в три, и отгороженный от собственно берега небольшим бордюрчиком. Люди стояли, сбившись в кучу. От меня с моей бумагой как будто шли волны отталкивающего поля. Вокруг образовалось пустое пространство. Постояв, все взяли свои вещи и молча прошли друг за другом вдоль по пристани, к лестнице в ее дальнем конце, которая вела вниз на галечный пляж. Кусок пляжа, примыкающий к пристани, был огорожен высоким глухим забором. Прямо у лестницы была деревянная будка. В будке сидела фигура в рясе, очень похожая на ориентир, но несомненно живая, и осматривала проходящих механическим взглядом бухгалтера, пересчитывающего счетные палочки. Спустившись, люди расселись на тюках и стали чего-то ждать. На пристани я остался один. Монах -- по-видимому, это был монах -- повернулся ко мне и посмотрел на меня вопросительно. Я подошел и протянул ему свой документ. Лицо его как будто растеклось и расплавилось, подобно капле свечного воска. Секунду оно было совершенно гладким. Потом, неуловимо быстрм движением, собралось в приятнейшую улыбку с добрыми морщинами вокруг глаз. -- Ах, милостивый марк-ад-ар! Вот, стало быть, не признал! Примите почтение, с возвращением! Промурлыкав это, монах выскочил на пристань и принялся дробно кланяться чуть ли не до земли. Я поклонился в ответ. Он выпрямился, деловито взял у меня бумагу, сунул ее за пояс и начал пояснять: -- Четвертая дорога нынче закрыта; так же седьмая и пятая. На третьей ловят духа из Окраинной канцелярии: было развоплотился, а тут собрался опять и сбежал. Лучше всего вторая-бис, или шестая. Пятнадцатому призраку как есть сейчас не сезон; есть еще второй, восьмой и девятый, но это из категории несмертельно-малообременительных; но вы уж с ними поосторожнее. Потому что если что, то по новому распоряжением с нашей секции удерживают штраф временем, в случаях большого размера также и послушанием, -- монах огорченно вздохнул и добавил: -- очень большой штраф. Позвольте... с этими словами он взял мою левую руку и поставил на нее только что извлеченную из-под рясы увесистую печать. Кажется, он забыл смочить ее краской. Несколько ошарашенный потоком информации, я только и смог, что спросить: -- Э-э...любезнейший...а идти-то куда? Но послушник уже отвернулся и принялся с трудом закрывать тяжелую чугунную решетку, которая отделяла пристань от лестницы и окончательно отгораживала от тела Умара бывших моих попутчиков. Они все так же молча сидели на берегу. Издалека их можно было принять за попорченные морским ветром каменные обломки. Я перешагнул через бордюр и спрыгнул с помоста на плоскую землю, невольно ожидая, что из-под помоста выскочит нечто цепкое, многорукое и агрессивное. Но ничего не произошло. Даже если и была тут какая-то местная нечисть, невидимая печать на моей руке явно удерживала ее на почтительном расстоянии. Я повернулся спиной к воде и пошел вглубь острова, по едва заметной тропинке между скал. Тропинка резко поднималась вверх. Вскоре, перевалив через невысокую гряду, я оказался в долине, направленной под углом к берегу. По дну ее тек ручей. Справа долина заканчивалась провалом саженей в десять, и дальше начинался пролив. Тропинка вела влево, по-прежнему вверх. Почвы почти не было. Под ногами была голая скала, только иногда покрытая пятнами лишайника и кустиками чахлой травы. Повсюду валялись камни, самые разнообразные -- от маленьких остроугольных булыжников до валунов в полтора человеческих роста. Попадались похожие на капельки крови оплавленные куски минерального стекла. Быстро темнело. Кое-где на скалах начали проявляться фосфоресцирующие пятна неправильной формы -- не то активные многоклеточные колонии, не то минеральные выбросы. Верхушки скал отблескивали в пурпурном ночном свечении. Саженях в трехстах передо мной, на горном склоне пастух пас стадо овец или коз. Закатные тени удваивали и утраивали силуэты, у животных самым причудливым образом отрастали лишние конечности и рога. Я подошел поближе и поздоровался. Пастух повернулся ко мне и, кажется, кивнул: лица его не было видно под глухим капюшоном. Животные собрались в кучу у его ног. Некоторые -- увы, только некоторые -- из лишних конечностей при внимательном рассмотрении исчезли. Какие-то особи оказались лысыми и блестящими. Две или три, кроме того, имели на спине явные признаки костяного гребня. Я повторил свой вопрос: -- Милостивый...э-э...мардакар? Я здесь недавно, только что прибыл. Не подскажете, в каком направлении ближе всего к дороге? Пастух покивал головой и вдруг проговорил каким-то клокочущим голосом: -- Это замечательно! Но, извините, хотелось бы разузнать -- почему вы говорите, что вы здесь недавно, что только что прибыли? Меня очевидно принимали за кого-то другого. Следовало, по-видимому, объясниться -- даже и рискуя в результате остаться на ночлег на голых камнях. -- Уважаемый, мое имя (я на секунду запнулся) Яргод, по прозванию Чужемир. Я прибыл по приглашению, делиться познаниями. Положены мне, вроде бы, стол и жилище. Не подскажете, куда идти, чтобы выйти к дороге? Боюсь, что мое приглашение осталось на пристани, но... -- я виновато развел руками. Пастух некоторое время помолчал, снова кивая головой, потом проклокотал: -- Рад познакомиться! Это замечательно, что вы прибыли по приглашению, делиться познаниями! Положены вам, вроде бы, стол и жилище. Но хотелось бы, извините, разузнать -- почему вы говорите, что не подскажете, куда идти, чтобы выйти к дороге? Я несколько опешил. -- Позвольте, милостивый маркадар! Но ведь я не знаю, куда идти! Напротив -- это я надеялся узнать у вас, куда мне идти! -- и на всякий случай повторил: -- Я ведь здесь недавно, только что прибыл. Мое имя Яргод, по прозванию Чужемир. Я с Хаттора. -- Рад познакомиться! -- немедленно подтвердил мой собеседник. -- Но, если позволите, оставим это. Хотелось бы, извините меня, разузнать -- почему вы повторяете, что ваше имя Яргод, по прозванию Чужемир? Почему вы говорите, что вы с Хаттора? Я внимательно посмотрел в черное пространство под капюшоном, из которого доносилась речь. Пастух вдруг заверещал на два тона выше и гораздо быстрее: -- Позвольте! Не следует так говорить! Рад познакомиться! Почему вы так говорите? Потому ли, что ваше имя Яргод, по прозванию Чужемир? Потому ли, что положены вам, вроде бы, стол и жилище? У меня появилось нехорошее подозрение. Я подошел еще ближе, собираясь сдернуть капюшон и посмотреть, есть ли внутри вообще что-нибудь, но в последний момент передумал и решил попробовать еще раз, по слогам: -- Уважаемый -- куда? мне? идти? Крупная, шерстистая коза, в холке доходившая мне до пояса, которая до того мирно паслась у ног моего собеседника, подняла рогатую голову и ласково посмотрела на меня двумя влажными глазами. Потом складки кожи на ее лбу разошлись, и открылся еще один глаз, третий -- большой и почти человеческий. Коза подмигнула им и низко проблеяла: -- Пря-а-амо!! Пря-а-амо иди-и-и!! Я пошел прямо. Через полчаса совершенно стемнело. Если бы не Вурлово свечение -- впрочем, почти скрытое темным силуэтом горы -- наверняка споктнулся бы на каком-нибудь остром камне и хорошо, если бы дело ограничилось порезом на коже. Воздух был сухой и жаркий, наполненный почти физическим напряжением. Каждую минуту то здесь, то там верхушка скалы вздрагивала, извергая фонтан голубых искр. С трудом, проклиная все на свете, я вскарабкался вверх по осыпи и выбрался на небольшое плато, где смог наконец оглядеться по сторонам. И не поверил своим глазам. Оказалось, что фосфоресцирующие пятна лишайника были рассыпаны по скалам отнюдь не случайно, но в строжайшем геометрическом порядке. Они сливались в практически ровную пунктирную линию, похожую на то, как на картах отмечают высохшее русло реки. Пунктир упорно шел с самого берега, вверх, проходил прямо под моими ногами, а затем исчезал за поворотом. Оставалось проследить эту разметку до ее источника. Через два поворота линия уперлась в скалу и ушла внутрь, в разинутую пасть черного провала. Я вслепую протянул вперед руку и нащупал решетку, составленную из тяжелых вертикальных прутьев. Я толкнул. Решетка со скрипом повернулась и приоткрылась. Тоннель, совершенно пустой, уходил куда-то в чрево горы, тускло светящееся темно-красным. Из глубины тянуло теплом. Я проскользнул внутрь, задвинул за собой решетку и прошел дальше, за поворот. Тоннель был освещен чем-то вроде Меродиевых ламп -- горячими на ощупь, но не оставлявшими дыма. Стены его были какие-то чешуйчатые. Справа и слева, через неравномерные интервалы, были расставлены закрытые деревянные двери с надписями. "#15" "Серрак Ак-Сакр, мл. аккр. ц.в.п." "Кари Кайно-Алиан ар-Радх, мл. ст. выб. х.в.п." "#12" На девятой по счету двери я прочитал: "Яргод, н.п.в.п., по прозванию Чужемир". "С прибытием, уважаемый" -- сказал я себе. За дверью оказалась на удивление милая комната, сажени в три длиной, -- застеленная кровать, окно, стол и два стула. Отодвинув занавеску, я увидел далеко внизу пристань, темную поверхность межостровного пролива, по которой бежали еле слышные на такой высоте волны, и две или три точки костров. Пахло сульфурным дымом. Прямо передо мной, в фиолетовом ночном небе висели огромные, яркие звезды. *** Спал дурно -- всю ночь мне мешали какие-то свисты и вздохи, глухо доносившиеся из глубины огромного скального тела. Казалось, что дюлюнг ворочается в беспокойном сне. За стеной непрерывно звучали шаркающие шаги. Потом кто-то начал кричать. Проснувшись, обнаружил, что окно выходит на восточную сторону. Над окном нависал карниз в ладонь шириной. С самого раннего утра на карниз прилетали белые чайки. Вся поверхность скалы саженей на пять вниз была густо обмазана птичьим пометом. Я недовольно отошел от окна, глянул на незамеченый вчера низкий деревянный столик возле кровати, и обнаружил на нем документ. "Приветствуем тебя, милостивиый марк ад-ар! Да будет вечен Умар, да будет всеблаг Великий его Отец. Да хранит он, первый, чуткость к смиренным вшам, попирающим его Тело. Да глядит он, второй, благоприятственно на поверхность вод Огненными своими Глазами. Да будет краток твой путь, милостивый марк ад-ар. Да будет крепок свод, да будут прочны Основы, да будет совершенно Служение, да будет постоянно Внимание. Также и мы полагаем от нашего братства. Служим с Вниманием, осуществляем Почтение. Служим вместе. Да паче того дабы увеличить благоприятствование, будь решителен, милостивый марк ад-ар, соблюдая простые правила, ниже перечисленные числом семь. 1. Надлежит служить со регулярностью, отдавая честь Часам и Минутам. Посему в Третьем Часу не надлежит быть здесь, в сей самой келии, но прогуливаться, либо заниматься службою, либо иными делами (кроме таковых, какие запрещены прочими Пунктами и Правилами настоящего Уложения), и так вплоть до Третьего Часа с Половиною. 1а. Разрешается без поощрения не более Раза в Месяц посвящать уединенному Размышлению, для чего прилагается вывешенный Трафарет. См. также пп. 5, 6а и б. 2. По прибытии следует, никак не замедляясь, определить важное и важнейшее, как-то: принадлежность к канцелярии (см. Приложение пп. 4--7), обзаведясь Определяющими Табличками. 3. Пояс носи постоянно! 4. Разрешается, при полном соблюдении предыдущих пп., воздерживаться от ношения пояса в Ночные Часы. 5. Книги суть письменные источники, данные братии, также и вся письменность; отъединение книги влечет обрыв Связей. Сие дает почву для нарушения стабильности, неорганического либо же органического. Также возможно и проявление в появлении неописанных призраков неупорядоченных, так же как и высвобождении описанных или же упорядоченных, с последующим случайным блужданием. Посему иметь письменность в частном владении невозможно. Штраф согласно Средне-тяжелому тарифу. См. также п. 1а. 6. Нельзя употреблять в пищу ничего из найденного за окном!! 6а. В случае выпадания пищи за окно с последующим уловлением, разрешается употребление, но только в случае, если уловление произведено на уровне не ниже Двух Ладоней, а по времени в два малых круга, и ни в коем случае не в четные дни. 6б. В случае попадания пищи в комнату через окно, разрешается уловление с последующим Выбрасыванием, кроме Часов Уединенного Размышления, в которые следует, вопреки вышеизложенному в этом п., прибегать к вспомоществованию (в случае наличия такового). 6в. Выкидывать мебель за окно запрещено!! 7. Напоминаем, что вызов суккуба с Соизволения дозволен раз в месяц в Ночные Часы раз в месяц. Для осуществления рекомендуем к использованию правила 6го Общего Свода пп. 6,7, также Примечание пп. а-г; или же Упрощенное Изложение пп. 1, 3, 5. 8. Совместное служение есть прямой путь! Упорядочивание есть благой путь! 9. См. также Приложение и Схему, расположенную на Обороте." Никакого приложения я не нашел. На обороте большого картонного листа с виньетками по краям была от руки нанесена сложная диаграмма из кружков, квадратиков и прямоугольничков, связанных длинными перекрестными ссылками, причем в некоторые были вписаны соответствующие п. и пп. Кроме того, к тексту прилагалась темно-серая ряса и трехцветный пояс, украшенный металлическими бляшками. Моя собственная одежда за ночь загадочным образом исчезла. Я пожал плечами, надел рясу и отправился определять важное и наиважнейшее, согласно п. 2. Сразу за дверью меня встретил давешний, основательно уже подзабытый мною сон. Лампы теперь горели ярко и ровно, изображая солнечный свет. Коридор, насколько хватало глаз, имитировал поставленную на ребро лужайку из королевского ботанического сада. Обе стены были в случайном порядке заклеены разноцветными, искрящимися бумажными квадратиками размером с ладонь. Я подошел вплотную к стене и обнаружил, что квадратики на ощупь гладкие и холодные, и сделаны вовсе не из бумаги -- вернее всего, использовалось тончайшим образом отшлифованное минеральное стекло. Из-за этого создавалась иллюзия глубины. Камень казался живым. Если всмотреться, внутри каждой панели можно было увидеть фантастическое мельтешение. Бессчетные яркие искорки сновали туда и сюда без видимой системы, то собираясь на секунду в подвешеную в воздухе фигуру, или знак, или несколько строк бегущего текста, то снова рассыпаясь в хаотический водоворот. Зрелище было почти гипнотическое. От наблюдений меня оторвал звук двери, распахнувшейся за спиной. Оттуда вышло крошечного роста существо в рясе и с кожаной папкой в руке. Существо некоторое время постояло, оглядываясь, потом подошло к стене, постучало пальцем по пластинке зеленого цвета и недовольно уставилось на нее. Через несколько секунд, сказав "Ага!", карлик повернулся и деловито потопал влево по коридору. Проходя мимо, он вежливо отодвинул меня, чтобы освободить путь. Как только он скрылся за поворотом, из дверного проема возникла обнаженная женская рука, взялась за ручку и плотно затворила дверь изнутри. Я посмотрел на мой документ. Первоочередные пп. 4-7 Приложения значились в верхнем правом углу, обведеные рамкой и густо закрашеные малиновой тушью. "Будь решителен, милостивый марк ад-ар", -- сказал я себе, и постучал по ближайшему малиновому квадратику на стене. Крошечные искорки в стеклянной глубине заметались, как будто застигнутые за неподобающим занятием, и тут же сложились в большую, четкую указующую стрелу. Полчаса или час я шел по бесконечным разветвляющимся коридорам, на каждой развилке проверяя направление по указателю. Экзотические кварцевые пластины кончились, как только я вышел за пределы гостевого крыла; дальше стрелки были самые обычные, неподвижные, выбитые в камне или намалеванные углем на стене. Однако же они были, были на каждом углу! Я шел и радовался. В первый раз на этих вывернутых наизнанку островах я видел удобную, рациональную архитектуру. Возможно, помещение имело план! Я вспомнил несчастного, безумного Грогинера, двадцать лет жизни потратившего на всеобщий проект переустройства города Форт-е-вея; как каждый год, в начале зимы, он приходил в соответствующую секцию академии с рапортом о внесенных за истекший период усовершенствованиях, взбирался на кафедру и полчаса развешивал повсюду огромные рулоны шуршащей розоватой бумаги, в которых заключались его чертежи; но рулоны норовили упасть и рассыпаться, и к концу доклада Грогинер неизменно оказывался погребен под планами будущего своего творения, чем он каждый раз бывал трогательно, по-детски сконфужен. Потом в памяти всплыл непреклонный Карл Карлтон, мужественный теоретик абсолютного знания. И тут сердце мое как будто резануло острым железом: перед глазами в полную свою многолюдную, трехмачтовую величину встал погибший "Архон". Подумав, я понял, что воспоминание не случайно. Чем-то -- не то слишком низкими потолками, не то слегка наклоненным полом -- внутренности Умара напоминали не столько подземный чертог, сколько трюм абсурдно большого и очень старого корабля, поставленного на прикол. Иллюзия усиливалась тем, что базальт под ногами время от времени вздрагивал, а тоннели, несмотря на искусственное освещение, никогда не уходили далеко вглубь. Один раз я вышел практически на поверхность. Вместо ламп здесь были полукруглые окна в стене. Я заглянул в одно из них, и иллюзия стала полной. Окно выходило в пролив. За ним была только вода. Тут меня толкнули, потом взяли за локоть и передвинули на два фута влево, так что я оказался лицом к глухой стене. Я оглянулся. Вокруг меня кипела работа. Служители Умара, всех видов, размеров и возрастов, сновали по коридору туда и сюда в своих темных рясах, как не знающие отдыха землеройки, или как черные муравьи. Большинство были с папками или портфелями. Когда два монаха встречались нос к носу, они на секунду останавливались и, позвякивая бляшками, несколько раз кланялись друг друг, будто бы исполняя опознавательный ритуал. Установив надлежащим образом собственную принадлежность, оба продолжали движение. Меня никто не замечал. "Воистину, милостивый марк ад-ар", -- сказал я себе, -- "не следует пренебрегать. Определить важное и наиважнейшее, сразу после прибытия. И обязательно обзавестись Определяющей Табличкой." Я пошел быстрее, автоматически отмечая иррегулярности в потоке ряс и в расположении дверных проемов. За поворотом, в самом конце коридора, был огромный портал, в который как раз втягивался хвост длинной черной змеи. Последние в очереди видимым образом торопились. Когда я достиг середины коридора, раздался громкий, протяжный гул. Дверь захлопнулась. Как оказалось, в ней было маленькое окошко. Сквозь него я увидел большой зал, амфитеатром спускавшийся вниз, к чему-то вроде кафедры. Зал был сверху донизу набит молоденькими послушниками. Они сидели, упакованные в плотные ряды, все без исключения в поясах. По кафедре взад-вперед расхаживал здоровенный толстый монах, похожий на курицу. Периодически он помогал себе взмахами рук, облеченных в широкие рукава. -- Верх подобен низу. Что вверху, то и внизу. В центре, объединяющем верх и низ, расположен Умар, да будет спокойно его имя, да будет сладок его бдительный сон. Умар одновременно спит и не спит. В теле Умара соединяются противоречия, как видно из приведенной схемы: За его спиной, на доске, был изображен мелом большой круг, а по бокам еще шесть кругов поменьше. Кто-то, по-видимому, хотел украсить рисунок, для чего пририсовал меловому Умару глаза, тоже круглые, пуговку носа и извилистую черту плотно сжатого рта. В верхнем левом углу доски было также солнце, показанное как круг с лучиками. Надо всем парили галочки редких чаек. Монах прокашлялся и продолжал: -- Закон подобия управляет всем и царит надо всем. Ежеминутно, со всех сторон внешнего, мертвого пространства, -- монах неопределенным жестом обвел края доски, -- всплывают неоформленные воспоминания, сиречь мысли, увиденные Умаром во сне. Они упорно стремятся к центру, как пузыри в темной воде, которые рвутся наверх, к солнцу. Всплыв, они лопаются и выпускают наружу свое содержание. Содержание, лишенное оболочки, некоторое время висит в воздухе, и со временем рассасывается. Мы обозначаем его словом "призрак". Запомните -- призрак есть сон Умара, увиденный нами после того, как сам Умар успел о нем позабыть. Происходила какая-то невероятная, несусветная дикость: как будто кто-то взял целую университетскую аудиторию, не прерывая курса, засунул ее в трюм корабля и отправил плыть без управления, по незнакомым морям, неизвестно куда. Я почувствовал, что задыхаюсь, и рванулся прочь, не разбирая дороги. Пробежал несколько десятков шагов, распахнул какой-то люк, и выскочил из него, как пробка из перегретой винной бутылки. В глаза мне ударило солнце. Я понял, что выбрался на поверхность. Оказалось, что я стою на узком карнизе над горной долиной и должен, прежде чем снова попасть в тоннель, перейти пропасть по подвесному мосту. Склоны ущелья были серо-зеленые. Далеко внизу, справа плавали цветные дымы. Еще дальше можно было различить следы обитания -- не то ремесленные выработки, не то убогие поселения. Мост раскачивался и скрипел. Идти по нему можно было только вцепившись обеими руками в перила из толстого, сильно натянутого каната. Если тут и была указательная стрелка, я ее пропустил. Впрочем, беда небольшая: судя по моей диаграмме, главная, административная часть здешнего монастыря начиналась как раз за мостом. Однако когда я с облегчением нырнул в черный проем двери, за ней нашелся только глухой каменный колодец и винтовая лестница, ведущая вниз. Пролеты лестницы сменялись едва освещенными плоскими площадками. Сворачивать было некуда. Первая дверь встретилась мне только минут через пять, и она снова вывела меня на повехность -- в ту же долину, но гораздо ниже. Мост остался далеко вверху. Обратная дорога пересекала ущелье по дну. По-видимому, когда-то здесь текла речка, и на воспоминании от исчезнувшей влаги выросло несколько чахлых деревьев, кое-где покрытых грязными, темно-зелеными иглами. Между ними и шла дорога. Она была отмечена кусками белого кирпича. Прямо посередине ущелья стоял в задумчивости человек в рясе. -- Милостивый марк ад-ар! -- бросился я к нему, -- видите ли вы меня? Помогите! я кажется, потерял направление. Человек кивнул, но ничего не ответил. Когда я подошел ближе, он оказался, тот-в-точь как маяк на пристани, хорошо сделанной каменной фигурой. Голова была деревянная. Она могла крутиться на специальном шарнире. Большие стеклянные глаза глядели прямо на меня с каким-то безысходным, безмолвным отчаянием. К животу фигуры был прикреплен указательный минерал. Я справился по указателю и пошел дальше. Фигура повернула голову и долго смотрела мне в спину, между лопаток. Очередной тоннель был совсем короткий -- шагов пятьдесят. Почему-то мне показалось, что я здесь уже был. Тоннель заканчивался тупиком, упираясь в закрытую дверь. Я прикинул направление. Вовсе не исключено, что, доверившись указателям, я совершил полный круг и снова оказался в гостевом крыле! По крайней мере, здесь были кварцевые пластины, несколько штук. Я привычным движением постучал по малиновой. Искорки внутри нее собрались было в стрелку, указывающую налево, но тут же снова рассыпались. Затем они собрались в стрелку, указывающую направо. Через пару секунд и она, задрожав, распалась в сверкающий водоворот. Я постучал по пластине еще раз. Искорки заметались, как пчелы возле горящего улья, и наконец собрались в большое, малиновое кольцо, которое висело в воздухе, медленно вращаясь против часовой стрелки, и не хотело никуда исчезать. В центре его была темная точка. По-видимому, она символизировала конец пути. Я вздохнул и вошел. *** За дверью начинался тропический лес. Тропинка, выложенная белой плиткой, исчезла через два шага. Под ногами была жирная черная земля, покрытая пышной зеленой травой. По обе стороны начинались заросли. В горячем воздухе щелкали и свистели невидимые птицы. Где-то журчала вода. Вдалеке, между деревьями мелькнула черная тень рясы. Шагов через двадцать тропинка вынырнула из-под широких листьев папоротника и свернула за ближайшее дерево. Дверь в скале -- да и сама скала -- теперь совершенно скрылись из виду. Вокруг были только деревья. Я прошел дальше, отодвигая рукой длинные ленты плюща и не обращая внимания на жару. Тень снова появилась, будто бы ниоткуда, саженях в десяти прямо передо мной. Она приняла обличье невысокой, темноволосой девушки абсолютно не монашеского вида, в черном платье едва-едва ниже пояса. Девушка была полногрудая, разрезом глаз похожая на северянку. Я протянул ей свой документ. -- Э... госпожа.. не могли бы мне помочь? Вот документ... кажется, я сбился с дороги... Девушка улыбнулась как-то загадочно и в два шага преодолела разделявшее нас расстояние. Она подошла вплотную, прижалась ко мне упругой грудью, потерлась о мое плечо и совершенно недвусмысленно провела языком по губам. Пальцы ее были тонкие и цепкие. Документ упал на траву. Моя рука, направляемая маленькой ладошкой, заскользила вниз, под темное платье, легла на горячее бедро, погладила его, как бы изучая форму, потом переместилась на внутреннюю его сторону и начала подниматься вверх. Я затаил дыхание, каждую секунду опасаясь наткнуться на спрятанный под плотной тканью мужской орган. Однако ладонь ползла вверх, встречая лишь пустоту. Потом она осторожно добралась до жестких волосяных колечек. Ниже не было ничего. Странное наваждение как будто оставило меня. Рука снова приобрела способность двигаться независимо. Я как-то неожиданно и резко, спинным мозгом осознал, что под моими пальцами -- живая, упругая женская плоть. Я слегка сжал пальцы. Девушка повела бедрами. Короткий подол ее платья задрался, и должен сказать, что открывшееся зрелище было весьма соблазнительным (даром что северянки почитаются в империи узкобедрыми и ниже пояса наделенными мужской фигурой). В воздухе стоял какой-то странный запах -- приятный, но трудноопределимый. Вездесущего серного зловония не было и следа. Девушка отстранилась, поправила платье, приложила палец к губам и стала уходить дальше по тропинке, жестом приглашая меня следовать за собой. Вскоре тропинка стала шире. Заросли расступились, образуя затененную пустую площадку. В центре ее был устроен фонтан. Возле фонтана, на каменной скамейке, спиной ко мне сидела еще одна девушка. Ей было на вид лет шестнадцать. Из-за жары на ней были только штаны и рубашка из какого-то тонкого полупрозрачного полотна. Длинные льняные волосы рассыпались по плечам. Моя новая знакомая опять приложила палец к губам и, велев мне оставаться на месте, прошла дальше. Присмотревшись, я заметил, что к белому столбу в центре фонтана прислонено большое темное зеркало. Девушка чуть наклонилась вперед и глядела в него сквозь текущую воду, шепча магические слова: -- Сердце возьми, лицо отдай! Лицо возьми, имя отдай! Все что хочешь возьми, все, что хочешь, сотвори! Зовусь Эллена, отец мой ветер, мать моя сыра земля, сестра моя буйная волна! Покажись в огне, покажись на коне, покажись на земле, покажись на корабле! Зла не держи, судьбу мою покажи! Северянка как-то незаметно оказалась у нее прямо за спиной, закрыла ей руками глаза и сказала низким, грудным голосом: -- Угадай, кого я тебе привела? Бесстрашная заклинательница образов, зовущая себя, судя по всему, Элленой, встрепенулась: -- Мани!... разве ж так можно? и тут же спросила: -- Ну как? Получилось? Северянка обогнула скамейку и встала к ней лицом: -- Ну, нет! Так не договаривались! Сначала поцелуй! Что-то в ней было сомнительное, хотя что именно, я никак не мог определить. Я был совершенно уверен, что имя "Мани" не настоящее и все неспроста. Как бы подтверждая мою уверенность, она слегка ударила ладонью по поверхности воды, смазав, по-видимому, всю картинку в зеркале. Вдруг я с ужасом вспомнил про потерянный документ. Меня не было несколько минут, за это время про меня как будто успели забыть. Когда я вернулся, засовывая бумагу в карман рясы, девушки стояли возле фонтана и целовались взахлеб. Груди их соприкасались. Ловкие пальцы Мани тончайшими, почти незаметными движениями гладили белую кожу, едва прикрытую полупрозрачной тканью. Они то поднимались вверх, перебирая прямые светлые волосы, то опускались вниз, до самого пояса и ниже, под пояс. Эллена, по-видимому, не возражала -- наоборот, увлекалась все больше. Через некоторое время она, не прерывая поцелуя, чуть отстранилась и развязала какую-то тесемку. Воротник темного платья разошелся, показались гибкая шея, ключицы, округлые плечи. Рука Эллены скользнула в открывшееся пространство и принялась ласкать большие груди подруги и теребить соски. Ее собственные груди, ничем не стесненные, раскачивались в медленном ритме под рубашкой, взад и вперед. Я перевел взгляд на зеркало, забытое, все так же прислоненное к столбу. В нем прилежно отражались колышущиеся силуэты и темная вода, по которой расходились круги. По поляне будто бы пробежала теплая волна. Мне показалось, что время начало двигаться с какой-то иррегулярностью: оно то стояло, как подвешенное, то прыгало вперед резким скачком. Я снова посмотрел в зеркало и заметил, что силуэты в нем отражают реальность симметрично. В зеркале Эллена стояла почти неподвижно, крепко закрыв глаза. Мани же действовала со страстью впервые выпущенного на свободу первокрусника. Сперва она целовала шею и плечи, потом, расстегнув рубашку, приникла к груди. Руки, не зная удержу, мяли и гладили мягкую спину. Они то забирались глубоко по пояс, то, на секунду переместившись вперед, сжимали в горсть торчащий розоватый сосок. Эллена вздыхала и всхлипывала. Я попробовал найти в зеркале себя, но безуспешно -- на моем месте была только расплывшаяся темная клякса. Я на некоторое время закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Когда я решил, что мне это удалось, и снова открыл глаза, Мани сидела у фонтана, лицом ко мне, на невысоком каменном бортике. Эллена успела опуститься перед ней на колени. Ее голова скрылась под подолом темного платья. Там же была правая рука. Мани вскрикивала и мотала головой, разбросав по ветру черные волосы. Потом по ее лицу потекли слезы. Она застонала протяжно и в полный голос. Эллена медленно, как во сне, отодвинулась, поднесла руку ко рту и, вложив в рот указательный палец, начала сосать его, словно соску. Постепенно движения Мани стали тише. Она уже не кричала, но едва постанывала, утомленно закрыв глаза. Мягкие волны возбуждения, растекавшиеся по поляне, становились все слабее, спокойнее, и сливались в равномерный, убаюкивающий удовлетворенный фон. Когда все закончилось, Эллена вынула палец изо рта и произнесла: -- А теперь показывай мне моего суженного. А не то -- все отцу расскажу. Мани лениво приоткрыла глаза и промурлыкала: -- Нет, милая, не расскажешь... больно он осерчает, отец... Эллена улыбнулась во весь рот, как ребенок, довольный своей хитростью, и выговорила, специально растягивая слова: -- Да-а... пожалуй что ты и права. Лучше я вот что сделаю -- пойду к Ярику и расскажу ему, какая ты... на вкус. Между ног. Мани резко подняла голову. -- Интересно, он сам-то знает? Мани показала ей язык: -- А вот уж этого я тебе не скажу! -- а потом погладила ее примирительно по плечу. -- Да ты не сердись! -- сказала она спокойно и веско, -- Я же его уже привела. Вот он! Потом легко соскочила со своего каменного насеста и, вытянув руку, показала прямо на меня. Златовласая Эллена повернулась ко мне всем телом. Очевидно, я ошибся, определяя ее возраст -- несмотря на развитые формы, ей никак не могло быть больше четырнадцати. Вот только глаза были слишком взрослые, причем разноцветные -- один зеленый, второй синий. Лицо излучало легкий страх. Мысли мои постепенно замедлились, а потом резко понеслись в неожиданном направлении. "Ну", -- подумал я, -- "раз так, почему бы и нет..." -- и осекся. Что-то здесь было не так. Мани мгновенно оказалась возле меня, и ее рука сразу же, ничуть не смущаясь трехцветным поясом, отправилась ко мне под рясу. Найдя требуемое, она откинула мешавший подол рясы, взялась двумя пальцами за корешок и продемонстрировала находку. Эллена шагнула вперед. Теперь она была от меня совсем близко. Тяжелые, налитые груди, ничем не удерживаемые, раскачивались в каком-нибудь дюйме от моих глаз. Становилось весьма трудно сохранять хладнокровие. В этот момент Эллена опустила вниз тонкую руку и нерешительно взяла в ладонь мой мужской орган. Противу ожидания, я вздрогнул. Мои руки, почти что по собственной инициативе, преодолели последние разделявшие нас пол-фута. Одна легла на идеальной формы живот, другая, чуть замешкавшись, распустила шнурок, придерживающий полупрозрачные шаровары, пробралась под пояс и поползла вниз. Мои пальцы раздвинули увлажненные складки и проникли внутрь, вскоре встретив невидимую преграду. Эллена вздохнула. Потом она слегка сжала ладонь, отчего по моему телу пробежала мелкая дрожь. Эллена хрипло прошептала: -- Мани... Помоги мне... Та одним легким движением освободила ее от штанов, обняла за талию и посадила на каменный бортик, укрыв его предварительно свои платьем (бог весть, когда она успела его снять). Потом глянула на меня и восхищенно заметила: -- Смотри! Сбесился! Ее большие груди гордо торчали чуть в стороны, увенчанные коричневыми сосками. В правый, как выяснилось, было продето золотое кольцо. Не давая мне опомниться, северянка схватила меня прямо за напряженный орган и подвела вплотную к своей подруге. С какой-то трепетной нежностью она раздвинула в стороны ее ноги, развела чувствительные оболочки, напитанные горячей кровью, и ввела мой орган между ними, напоследок шлепнув меня легонько по заду: "Ну, давай!" Я подался всем телом вперед. Эллена вскрикнула, -- я проник в нее на всю глубину. И тут я, по-видимому, в самом деле сбесился. В памяти всплывают только какие-то обрывочные картины -- разметавшиеся волосы этой отчаянной полудевочки-полуженщины, ее груди, ее сведенное сладкой болью лицо, ее пальцы, вцепившиеся в мои плечи, и ритмическое, пульсирующее, заполняющее собой все на свете движение. Мои ощущения собрались в один комок, который ходил взад и вперед, вспарывая влажную глубину. При этом, что странно, наступил практически полный паралич воли. Я чувствовал, как во мне растет и рвется на волю что-то опасное и необьятное, как будто кто-то завладел моим телом и производит некий противоестественный акт творения. Но я не мог ни помочь ему, ни помешать, ни даже изменить темп. Даже испугаться толком не мог. В таком состоянии я пребывал неопределенно долго -- может быть, много минут. Потом каким-то обрывком сознания почувствовал, что нахожусь на самой грани. Я еще сильнее подался вперед, наклонился и увидел прямо перед собой темное зеркало. В нем отражалась обезьяна в черной рясе, которая самозабвенно елозит по самому краю фонтана, держа в обьятиях пустоту. От неожиданности я потерял равновесие и свалился в холодную воду. Самое неприятное -- это то, что было слишком поздно: реакцию чисто физиологическую не смог остановить даже холодный душ. *** На некоторое время силы совершенно оставили меня. Со всех сторон была темная, холодная вода. Я погружался в нее долго, медленно, все глубже и глубже. Становилось трудно дышать. Мне все было безразлично. Потом что-то постороннее схватило меня за пояс и потянуло вверх. Вскоре голова моя оказалась над водой, а глаза -- вровень с каменным бортиком. За бортиком были две волосатые ноги. Откуда-то слева хриплый мужской голос произнес: -- Эк же она его! Ну, дает! Хоть не насмерть? Владелец ног наклонил надо мной большую голову в широкополой шляпе и внимательно посмотрел на меня, потом ответил: -- Нет, вроде живой. Невидимый мужчина заговорил быстро и рассерженно: -- Да что ж ты творишь, мерзавка? Как же так? Ведь так всю деревню заморозят из-за тебя! Целую месячную аллокацию за два дня -- и хоть бы что! Ты вообще думала о чем-нибудь? Думала, нет? Наверняка опять с этой шалавой связалась, да? Ох дрянь блудливая! Ох говорил же я Ярику, -- куда только он смотрит! Тьфу на вас. Сил моих нет. Второй остановил эту гневную тираду одной фразой, произнесенной с каким-то вневременным крестьянским фатализмом: -- Ну, что же поделать тут... нехорошо, конечно, -- ну да ведь дело известное... Ярика теперь считай что нет. -- Как нет? -- Да так, нет. Поставили указателем еще третьего дня. Отпусти ее! помоги лучше... Вдвоем они схватили меня за форменный пояс, выдернули из воды и посадили на бортик фонтана, темный и покрытый белесой слизью. Фонтана, впрочем, никакого не было -- была лужа зацветшей воды. Еще были камни и грязные пятна лишайника. Передо мной стояли двое мужчин, небритых, старых, одетых в грубые одеяния неопределенной формы. На шее у каждого из них была тяжелая железная цепь. Чуть правее, на корточках сидела Эллена, закутанная в рваную тряпку. Глаза ее смотрели совершенно бессмысленно. Больше всего она напоминала мокрую кошку. Северянки нигде не было видно -- только вдалеке, между камнями, мелькало быстро удаляющееся черное платье. Я поклонился своему спасителю: -- Милостивый марк ад-ар!... Лицо его сморщилось, как от удара. Он потерял весь свой фатализм и залопотал, захлебываясь и глотая слова: -- Кто же это вам говорил?? Я ничего такого не говорил! Вот он свидетель! ничего не говорил, и он тоже ничего такого! не говорил ничего! Товарищ успокаивающе похлопал его по плечу: -- Да ты не бойся, это он так, перепутал.. от волнения.. Потом он обратился ко мне: -- Милостивый марк ад-ар! Вы бы, право слово.. это.. поосторожнее! Какие же мы, право слово, маркадары? Знаете же ведь, как стать... если что, то двести плетей и немедленное развоплощение... и понимающим жестом указал на свою цепь. -- Уважаемые... но кто же вы тогда? спросил я. Мужик в шляпе приободрился, выпрямился и заученным голосом бодро отрапортовал: -- Деревни н/а 348, седьмой канцелярии, приписанные по уложению, упорядоченные, Призраки шестой и одиннадцатый! К вашей службе! Делать было нечего. Я соскочил с бортика, кое-как привел себя в подобающий вид, вытер руки о рясу и обратился к новообретенным моим слугам со следующими словами: -- Ну что же, шестой и одиннадцатый, рад познакомиться! И как же нам теперь быть? *** -- Блестяще! Просто блестяще! ответил мне громкий, раскатистый бас. Он возник где-то сзади, за моей спиной, но немедленно заполнил собой все окружающее нас пространство, которое под давлением как-то неуверенно сжалось. Сразу же стало гораздо темнее, будто бы кто-то погасил большую часть ненужных теперь ламп. Я обернулся. Над моей головой нависал каменный карниз. За спиной, от фонтана и вверх, -- там, где раньше мое воображение разместило декорации в виде тропических деревьев и длинных лиан, -- поднимались сухие ряды узких скамеек, высеченных прямо в скале. Они были сплошь заполнены молодыми послушниками. Давешний монах стоял у подножия амфитеатра, вполоборота к аудитории и хорошо поставленным предподавательским голосом обьяснял: -- Обратите внимание на удивительное стечение обстоятельств -- реальность Умаровых грез в который раз, предвечною милостию, преодолевает и уточняет голую схему! Голодный дух, предвидя сложности, заранее вызывает себе на помощь напарника. Вместе, используя остаточные взаимодействия, они субвертируют указательного стража, и лишь затем предпринимают атаку. Сама атака тоже проходит в два этапа. Заметьте, как слажены их действия! Все как будто указывает на наличие разума -- хотя, как мы уже знаем, такового разума духи первых трех категорий полностью лишены. Не следует, однако, недооценивать природный инстинкт! Монах строго покачал в воздухе указательным пальцем. -- А теперь, все вместе, ответим на вопрос: какое именно правило, даже и при этом неблагоприятном стечении обстоятельств, обеспечило безопасность протагониста, и, вследствие этого, укротило голодных духов и привело, как и должно, лишь к укреплению его служения? Нестройный, но громкий хор ответствовал ему тысячей срывающихся мальчишеских голосов: -- Пояс! Носи! Постоянно! Пояс носи постоянно! Монах удовлетворенно кивнул головой. -- Совершенно справедливо. Правило распорядка за номером "3" -- пояс носи постоянно. В этом и заключается сегодняшний ваш урок. Поставив точку, он сложил руки на груди и несколько секунд стоял молча. Затем, как будто вспомнив о чем-то, будничным тоном проговорил: -- Все свободны. Не забудьте -- через пятнадцать суток финальный зачет. Мальчишки вскочили и наперегонки бросились прочь, вверх, туда, где в закатном небе неожиданно открылась черная дверь. Дождавшись, пока аудитория опустеет, монах рассеянно щелкнул пальцами и повернулся ко мне. Призраков нигде не было. Повинуясь движению пальцев, они как будто растворились в сгустившемся, затхлом воздухе. Монах поклонился приветственно и сказал: -- Прошу вас, милостивый марк ад-ар! Рядом с ним в скале была еще одна дверь, поменьше. Она вела в преподавательскую комнату. *** Следующие два часа я провел в канцелярии, где маленький, иссохший старичок в рясе задавал мне бесчисленные вопросы, и аккуратно заносил ответы в разные формуляры. Он был добрый и тщательный, как хорошо настроенный письменный аппарат. Сбой произошел лишь однажды. Когда я по какому-то поводу помянул только что приключившееся со мной происшествие, старичок вдруг прикрыл толстую книгу, и выговорил сочувственно и от себя: -- Не переживайте, милостивый марк ад-ар! Так трудно с непрывычки сдерживаться... Но по правилам, раз в месяц с каждым такое может случиться. Штрафа за это не полагается. Разве что если отягчающие причины; а так -- ничего. Определив меня в конце концов в канцелярию мертвых духов, он тут же выдал мне соответствующую идентификацию и проводил в трапезную. В трапезной имел место банкет. Сперва я, ничего не понимая, решил было, что банкет устроен в честь моей новоупорядоченной персоны, и принялся лихорадочно изготовлять в голове приличествующие случаю приветствия и ремарки. Как назло, "сокровища знаний" куда-то растерялись за прошедшие полтора дня, и делиться с братией было нечем. Но ничего не потребовалось. Банкет был ежевечерний, и не по какому-то особому поводу, а, -- как впоследствии я имел случай много раз убедиться, -- без повода вообще. Кормили до отвалу. Кроме того, подавали неплохое вино. День проведенный в работе, требовал скромного, но ощутимого вознаграждения. Еда и питье, как мед в улье, были расставлены по всей зале на квадратных столах. Вокруг каждого роились фигуры в рясах разного достоинства. Я понял, что голоден, и что зверски устал. Единственное, что портило мне с непривычки пищеварение -- это необходимость каждые пол-минуты исполнять привественные поклоны и называть свое имя. К счастью, дальше этого дело не шло. Беседа вспыхивала и тут же затухала, быстро и без последствий. Разговоры ходили кругами, не задевая ничего лишнего, -- как мелкие смерчики, что образуются по поверхности большого бидона с песком, который кто-то медленно и лениво раскачивает из стороны в сторону. Передо мной прошествовали, в том порядке, в котором я был им представлен, марк ас-сан Аггелло, Архидиакон, затем марк ал-абр Риггехард, Заведующий Канцелярий, затем марк ас-сан Деммо, Мастер Письменности. Марк ад-ар Греддар, Старший Наставник, задел меня толстым брюхом и заговорщически подмигнул. Затем были еще не менее двадцати различных чинов, но обильная пища произвела на мой пустой желудок свое неизбежное действие: все оставшиеся имена смешались в моей памяти в колючий клубок, из которого торчат только приставки -- бесконечные "ад", "ас", "ак", "ах". В конце концов я отошел с наполненной тарелкой к стене, присел на трехногую табуретку и задремал. Уже под конец банкета ко мне пробился канцелярский старичок и, растолкав меня, спросил: -- Марк ад-ар Яргод! воля ваша, совсем запамятовал -- скажите, есть ли у вас формальное наполнение? И какого объема? Ничего не соображая, я уверенно ответил первое, что пришло в голову: -- Три литра. Не могу обьяснить, почему я решил, что "формальное наполнение", чтобы ни обозначалось этим словом, измеряется в литрах. Однако же канцелярист был удовлетворен. Аккуратно записав на листе бумаги "три литра", он еще раз кивнул и удалился. Домой, в келью, возвращался в темноте, плохо держась на ногах. Со всех стен малиновыми глазами подмигивали указатели. Кое-как добравшись до правильного коридора, я распахнул дверь и повалился на кровать, не раздеваясь и не зажигая огня. Кровать подо мной робко, неуверенно зашевелилась. Почему-то я решил, что в мое отсутствие в комнату через окно проникла змея. Отпрыгнув на два фута к ближайшей стене, я повернул фитиль лампы. Темное покрывало продолжало шевелиться. Потом из-под него возникла тонкая рука и откинула край. В неярком свете Меродиевого светильника я увидел, что в кровати лежит маленькая и абсолютно голая девочка. Было ей лет десять. Она придерживала покрывало одной рукой и старательно изображала двусмысленную улыбку. На запястьях у нее были стальные браслеты с обрывками цепей. -- Ты кто? -- спросил я растерянно. Девочка приосанилась, присела на кровати, попыталась -- безуспешно -- собрать покрывало на груди, и гордо проговорила: -- Я суккуб! Лампа мигнула. -- Суккуб? на всякий случай переспросил я. -- Ага! Суккуб, подтвердила она кивком головы. Я автоматически подкрутил фитиль лампы и подумал, не может ли увиденное представлять собою галлюцинацию. Потом спросил: -- А в животное превращаться будешь? тут же спохватился и строго добавил: -- А ну вылезай! Девочка пулей вылетела из-под покрывала на середину комнаты. Ее щеки вспыхнули от возмущения: -- Как в животное -- я же предписанный! Меня же по правилам прислали! Как будто опомнившись, она встала в какую-то дикую позу и заученно исполнила несколько танцевальных па, вертя ладонями и позвякивая приделанными цепями. Я молча сел на кровать. Девочка как-то потеряла воодушевление, сникла и глянула на меня испуганно. -- Меня прислали... Я зачем-то спросил: -- И сколько же тебе лет? -- Не знаю... пробормотала она и расплакалась. Остатки сна совершенно вылетели у меня из головы. Полчаса, не меньше, я сидел на кровати, стараясь не делать резких движений. На коленях у меня рыдал безутешный суккуб. Я придерживал ее за плечи и пытался, сквозь шмыганье носом и всхлипывания, разобрать лившиеся потоком невнятные слова. Ворот моей рясы промок насквозь. Было не до того. "Зовут меня Малка, я была одна, а тут пришел вызов, именной, от самого марк ас-сана Аггелло, Архидиакона, вызов, мол марк ад-ар Яргод, гостевое крыло... по предписанию... я не виновата, я правда не знаю... у Гайро ведь счет времени не такой... никого не было, только Ямико, но она спала уже... устала, целый день за выделыванием, потом еще прясть -- а тут еще суккубом идти... а старшую я не хотела звать. Ох она расстроится-аа..." Тоненькие всхлипы легко взмывали под самый потолок, кружили некоторое время по комнате, а потом улетали через деревянную раму в бескрайнее, заоконное фиолетовое пространство. Постепенно все кончилось. Я потушил лампу, положил девочку на кровать, закутал в покрывало и почему-то начал рассказывать ей, вместо сказки, историю госпожи Файи Фиквейдо и основания Форт-е-вейского королевского дома. На третьей династии она совсем притихла, закрыла глаза и задышала ровно и глубоко. Я сел на стул у стены. Надо было что-то предпринимать. Спать не хотелось. Завтра, рано утром, надо было во что бы то ни стало приступать к работе. Исследовав комнату, я нашел у самой двери какую-то подозрительную нашлепку и сжал ее в кулаке -- надеясь, что обнаружил окончание сигнальной струны. Как выяснилось на следующее утро, предположение мое было совершенно неверным. Окончания струн в типовых кельях собраны в пучок и спрятаны между кроватью и дальной стеной. А шишка у двери -- это только побочный эффект применяемого строительного метода, и теоретически она не ведет никуда. Тем не менее, через пять минут дверь тихонько приотворилась, и в комнату вошла Лайла. Не понимаю, почему я сразу узнал ее: за два месяца она как будто стала старше на пять лет. Теперь она была выше меня. На ней тоже была ряса, длинная и хорошо скроенная, и трехцветный пояс в придачу. Волосы скреплял обруч из какого-то белого металла. Заметив меня, Лайла удивленно подняла брови: -- Яргод? Как же тебя Ладима отпустила? Одного? Я виновато развел руками. -- Ну да. Наверно, решила, что тебя все равно не удержишь, да? Я хотел было что-то ответить, но не придумал, что именно. Не дожидаясь, Лайла тихо подошла к спящей девочке. Та открыла глаза и прошептала: --Старшая... Вы не сердитесь?... Лайла присела на край кровати. -- Что ты. Конечно нет. Девочка повернулась боком и сонно прижалась к ней щекой. Лайла вздохнула. --- Опять эти дураки все напутали... Вот ведь придумали -- к призраку призрака посылать! Потом она сделала строгое лицо и спросила: -- Яргод тебя не обижал? Девочка отрицательно помотала головой. -- Ну, я так и думала. Яргод вообще-то хороший. Раз уж он здесь оказался, не будет никого обижать. Лайла на секунду задумалась. -- Он хороший, только он ничего не понял еще. Ну, или забыл. У него, понимаешь, голова из двух половин... мать не помнит, отца не знает... и вот он так всю жизнь и мотается: то туда голову повернет, то сюда... -- Как из двух половин? Как в сказке? -- Да, как в сказке. Но это ведь только в сказке важно. А на самом-то деле, никакой разницы между ними и нет... Потом она встала, взяла девочку за руку, вытерла ей нос, накинула покрывало на плечи и сказала: -- Вот что, Малка -- пошли спать. Уже выходя из комнаты, она повернулась ко мне: -- И ты спи. Ложись в кровать и спи. А то не успеешь. Завтра тебе много чего надо успеть. И я заснул.