Д.И.Фонвизин
ИЗ ПУТЕВЫХ ДНЕВНИКОВ И
ПИСЕМ(1)
<От Москвы до Богемии>
Москва, 13-го (24) июня 1786 года <...> выехал я из
Москвы в субботу после обеда, в половине осьмого часа. К ночи приехали
мы в Пахру <...>.
14. Выехав из Пахры рано, остановились мы поутру пить
кофе в деревне Мощь(2); <...> обедали в деревне Чернишной;
ночевали в деревне Башмаковке. <...>
15. К обеду приехали в Калугу, где едва могли найти пристанище:
насилу отвели нам квартиру в доме двух девушек, во днях своих заматеревших.
Они накормили нас яичницею, которую я принужден был есть, несмотря на запрещение
доктора Гениша. <...> Отобедав, выехали мы тотчас от сих калужских дур.
<...>
19-го поутру в десять часов выехали из Белева; обедали
на поле. На все способная Теодора сделала похлебку и жаркое. Ночевать приехали
в Болхов <...>.
20. Из Болхова выехали в семь часов поутру; обедали в
селе Глотове, что могла приготовить Теодора. <...>
22. В селе Чаянке остановились пить кофе. Обедали в селе
Радощах сорочинское пшено с молоком.
23. Поутру приехали в город Севск <...>. Теодора изготовила
нам изрядный обед. В четвертом часу мы оттуда выехали и ввечеру остановились
у первого малороссийского постоялого двора, где и ночевали.
24. Около обеда приехали в Глухов <...> к Ивану Федоровичу
Гум... Он с женой своей Марфою Григорьевной суть подлинные Простаковы из
комедии моей "Недоросль". Накормили нас изрядно, да и по всей Малороссии
едят хорошо. Весь день пробыли мы у них в превеликой скуке.
25. Хозяева дали нам обед преизрядный. <...>
26. Обедали очень хорошо.
27. Подарив Гум... пять червонных, да людям его два червонных,
кои госпожа Простакова тотчас вымучила у бедных людей двоих, поутру выехали
мы из Глухова; обедали в карете <...>, а ввечеру приехали в местечко
Алтыновку. <...> Ужинали и ночевали здесь же.
28. Поутру в семь часов выехали. К обеду приехали в город
Батурин и стали у жидовки. Она женщина пожилая и знаменита своим гостеприимством;
накормила нас малороссийским кушаньем весьма хорошо. <...>
29. <...> К ночи приехали в Нежин. Больше часа шатались
по улицам, не находя квартиры. В рассуждении сего русские города не имеют
никакого еще устройства: ибо в весьма редких находятся трактиры, и то негодные.
Наконец пустил нас к себе грек <...>, у которого мы и ночевали.
30. Обедали в Нежине изрядно. <...>
1 июля. Поутру рано выехав, обедали в городе Козельце
у одного грека в трактире весьма скверно.
8. [В Киеве]. После обеда первый раз ели вишни.
10. Перед обедом, в 11 часов, выехали мы из Киева и до
Василькова, то есть тридцать три версты, тащились ровно четыре часа. В
Василькове, быв осмотрены таможней без всякой обидной строгости, выехали
за границу и я возблагодарил внутренне Бога, что Он вынес меня из той земли,
где я страдал столько душевно и телесно.
Переехав границу, мы очутились вдруг в стране Иудейской.
Кроме жидов, до самой Варшавы мы почти никого не видали. Все селения набиты
сими плутами. <...>
[Богемия. По дороге в Карлсбад]
25 марта (5 апреля) 1787 года. Выехав поутру рано, сделали
слишком две почты и остановились обедать в Шенграбене. Обед был довольно
плох, но для Страстной недели изряден; по крайней мере рыбу везде находим
сносною. <...>
28 марта (8 апреля). <...> Если можно - никогда и в
Богемию не поеду, ибо народ весьма дурной, и притом столь же в нем мало
правды, сколько между польскими жидами. Здесь договор словесный никакой
силы не имеет... <...> Обед был сносный.
<Второе путешествие в Европу>
Рига, июль, 1784
Здесь прожили мы изрядно, отдохнули, посмотрели Ригу и благополучно
отъезжаем. В Лифляндии и Эстляндии мужики взбунтовались против своих помещиков;
но сие нимало не поколебало безопасности большой дороги. Мы все эти места
проехали так благополучно, как бы ничего не бывало; везде лошадей получали
безостановочно. Что после нас будет, не знаю; но мужики крепко воинским
командам сопротивляются и, желая свергнуть с себя рабство, смерть ставят
ни во что. <...> Словом, мы сию землю оставляем в жестоком положении.
Мужики против господ и господа против них так остервенились, что ищут погибели
друг друга.
Описание нашего пути из Риги не заслуживает внимания;
но как тебе, матушка, все интересно, что до нас принадлежит, то я напишу
тебе наш журнал. <...>
Лейпциг, 13 (24) августа 1784
Приехали мы сюда благополучно. <...> Из Кенигсберга <...>
были мы в дороге до Лейпцига одиннадцать дней... <...> По счастью нашему,
прескучная медленность почталионов награждалась прекрасной погодой и изобилием
плодов земных. Во всей западной Пруссии нашли мы множество абрикосов, груш,
вишен. <...> Выехали из [Риги] 23 июля. <...> Мы поутру 26 числа
пристали позавтракать в Ниммерзат, к пребедному почмейстеру, у которого,
кроме дурного хлеба и горького масла, ничего не нашли. В 4 часа пополудни
приехали в Мемель. <...>
Отобедав в Мемеле, ходил я в немецкий театр. <...>
Мерзче ничего от роду я не видывал. Я не мог досмотреть первого акта. <...>
Поутру приехали мы в Росзиттен переменять лошадей. Росзиттен есть прескверная
деревнишка. Почмейстер живет в избе столь загаженной, что мы не могли в
нее войти. <...> Обедали мы в деревнишке Саркау очень плохо. <...>
30-го прибыли мы в Кенигсберг. Я осматривал город, в который от роду моего
приезжаю четвертый раз. Хотя я им никогда не прельщался, однако в нынешний
приезд показался он мне мрачнее. <...> Всего же больше не понравилось
мне их обыкновение: ввечеру в восемь часов садятся ужинать и ввечеру же
в восемь часов вывозят нечистоты из города. Сей обычай дает ясное понятие
как об обонянии, так и о вкусе кенигсбергских жителей. 31-го в девять часов
поутру вынес нас Господь из Кенигсберга. Весь день были без обеда, потому
что есть было нечего. Ужинали в Браунсберге очень дурно. <...> На другой
день, 1 августа поутру рано приехали мы в городок, называемый Прусская
Голландия, который нам очень понравился. В трактире, куда пристали, нашли
мы чистоту, хороший обед и всевозможную услугу. Тут отдыхал я <...>,
стал здоров и весел, и мы ехали всю ночь благополучно. 2 поутру приехали
мы в небольшой городок Мариенвердер. Тут обедали так дурно, как дорого
с нас взяли... <...> 3 и 4 были безостановочно в дороге. <...> <5-го>
обедали в преизрядном городе Ландсберге. <...> Ночевать приехали мы
во Франкфурт-на-Одере <...>, и трактир попался скверный. Нас, однако
ж, уверяли, что он лучший в городе. <...> Проснувшись <...> очень
рано, ни о чем мы так не пеклись, как скорее выехать. Обедали мы в Милльрозе
и так и сяк... <...> 9 приехали в город Герцберг, где обедали очень
плохо. Ночевали в городе Торгау... <...> Тут попринарядились, чтобы
въехать в Лейпциг...
Нюрнберг, 29 августа (9 сентября) 1784
Из журнала моего ты увидишь, что от самого Лейпцига до здешнего
города было нам очень тяжко. Дороги адские, пища скверная, постели осыпаны
клопами и блохами. <...> Вообще, могу сказать беспристрастно, что от
Петербурга до Нюрнберга баланс со стороны нашего отечества перетягивает
сильно. Здесь во всем генерально хуже нашего: люди, лошади, земля, изобилие
в нужных съестных припасах, словом: у нас все лучше и мы больше люди, нежели
немцы. <...>
12 поутру был я с визитом у своих банкиров, из коих один
<...> дал нам на другой день великолепный обед. <...> 19 августа
в десять часов поутру выехали мы из Лейпцига, обедали в деревне Лангендорф
очень плохо... <...> 21 августа обедали в местечке Ауме. Весь наш стол
состоял из двух не изжаренных, а сожженных цыпленков, за которые не постыдились
содрать с нас червонный... <...> 22 августа был день для нас премучительный...
Хуже дороги вообразить трудно. Обедали и ночевали в деревнишках, в избах
крестьянских так скверно, что нас горе взяло. 23 августа (3 сентября) обедали,
или, лучше сказать, голодали, в городе Кранах <...>. 25 августа (5 сентября)
к обеду приехали сюда, в Нюрнберг, и стали в трактире, в котором безмерная
чистота и опрятность привели нас в удивление. <...>
Я нигде не видал деликатнее стола, как в нашем трактире.
Какое пирожное! Какой десерт! О пирожном говорю я не для того только, что
я до него охотник, но для того, что Нюрнберг пирожными славен в Европе.
Скатерти, салфетки тонки, чисты, - словом, в жизнь мою лучшего стола иметь
не желал бы. <...>
31 августа к обеду мы приехали в Аугсбург. <...> Надобно
знать, что нюрнбергские артисты [художники] писали обо мне в Аугсбург,
почему и явились ко мне аугсбургские. <...> Все мы в открытых колясках
поехали гулять за город. <...> По возвращении ко мне все потчеваны были
у меня русским чаем. <...> После обеда <...> возили нас на гульбище
<...>. Все немецкие гульбища одинаковы. Наставлено в роще множество
столиков; за каждым сидит компания и прохлаждается пивом и табаком. Я спросил
кофе, который мне тотчас подали. Таких мерзких помой я отроду не видывал
- прямое рвотное. По возвращении домой мы потчевали компанию чаем, который
немцы пили, как нектар. <...> Потом зазвал нас к себе доктор Кизов и
поставил нам коллацию(3).
<Италия> 5 октября 1784
Боцен <...> лежит в яме. <...> Жителей в нем половина
немцев, а другая итальянцев. <...> Образ жизни итальянский, то есть
весьма много свинства. Полы каменные и грязные; белье мерзкое; хлеб, какого
у нас не едят нищие; чистая их вода то, что у нас помои. Словом, мы, увидя
сие преддверие Италии, оробели. <...> После обеда ходил я к живописцу
Генрицию смотреть его работу; а от него в итальянскую комедию. Театр адский.
Он построен без полу и на сыром месте. В две минуты комары меня растерзали,
и я после первой сцены выбежал из него, как бешеный. <...> Ввечеру был
я на площади и смотрел марионеток. Дурное житье в Боцене решило нас выехать
из него. <...> Поутру, взяв почту, отправились из скаредного Боцена
в Триент <...>, который еще более привел нас в уныние. В самом лучшем
трактире вонь, нечистота, мерзость... <...> Мы весь вечер горевали,
что заехали к скотам. <...> После обеда был я в епископском дворце.
<...> Сей осмотр кончился тем, что показали нам погреб его преосвященства,
в котором несколько сот страшных бочек стоят с винами издревле. Меня потчевали
из некоторых, и я от двух рюмок чуть не с ног долой. Казалось бы, что в
духовном состоянии таким изобилием винных бочек больше стыдиться, нежели
хвастать надлежало; но здесь кажут погреб на хвастовство. <...> 16 выехали
мы <...> из Триента; обедали в карете. <...> Я послал эстафет в Верону,
чтобы нам отворили ворота, ибо иначе были бы мы принуждены у ворот ночевать,
и сам, схватя почтовых лошадей, тотчас поехал навскачь в Верону и стал
в трактир очень хороший. Дороговизна в Вероне ужасная; за все про все червонный.
<...> Надобно отдать справедливость немецкой земле, что в ней житье
вполы дешевле и вдвое лучше. <...> Не понимаю, за что хвалят венецианское
правление, когда на земле плодоноснейшей народ терпит голод. Мы в жизни
нашей не только не едали, даже и не видали такого мерзкого хлеба, какой
ели в Вероне и какой здесь все знатнейшие люди едят. Причиною тому алчность
правителей. В домах печь хлебы запрещено, а хлебники платят полиции за
позволение мешать сносную муку с прескверною, не говоря уже о том, что
печь хлебы не смыслят. Всего досаднее то, что на сие злоупотребление никому
и роптать нельзя, потому что малейшее негодование на правительство венецианское
наказывается очень строго. Верона город многолюдный и, как все итальянские
города, не провонялый, но прокислый. Везде пахнет прокислой капустой. С
непривычки я много мучился, удерживаясь от рвоты. Вонь происходит от гнилого
винограда, который держат в погребах; а погреба у всякого дома на улицу
и окна отворены. Забыл я сказать, что тотчас после обеда водил я Семку
смотреть древний амфитеатр. <...> 19 выехали мы перед обедом из Вероны.
Пока люди наши убирались, мы успели сбегать в Георгиевский монастырь насладиться
в последний раз зрением картин Павла Веронеза. Ужинали в Мантуе. <...>
20 сентября поутру приехали в Модену. <...> После обеда смотрел я Моденскую
картинную галерею. <...> 21 сентября поутру возил я жену в галерею.
<...> Отобедав, выехали из Модены и под вечер приехали в Болонью. За
ужином под окнами дали нам такой концерт, что мы заслушались. Я заплатил
за него четверть рубля, которая была принята с великой благодарностью.
<...>
Рим, 7 декабря 1784
Я до Италии не мог себе вообразить, чтоб можно было в такой
несносной скуке проводить свое время, как живут итальянцы. На конверсацию
съезжаются поговорить; да с кем говорить и о чем? Из ста человек нет двух,
с которыми можно б было как с умными людьми слово промолвить. <...>
Угощение у них, конечно, в вечер четверти рубля не стоит. <...> Мой
банкир, человек пребогатый, дал мне обед и пригласил для меня большую компанию.
Я, сидя за столом, за него краснелся: званый его обед несравненно был хуже
моего вседневного в трактире. Словом сказать, здесь живут, как скареды...
<...>
Гостей ничем не потчевают, и не только кофе или чаю, ниже
воды не подносят. <...> Семка мой иначе мне о них <итальянцах> не
докладывает, как: пришли, сударь, нищие. Правду сказать, и бедность здесь
беспримерная: на каждом шагу останавливают нищие; хлеба нет, одежды нет,
обуви нет. Все почти наги и так тощи, как скелеты. Здесь всякий работный
человек, буде занеможит недели на три, разоряется совершенно. В болезнь
наживает долг, а выздоровеет, едва может работою утолить голод. Чем же
платить долг? Продаст постель, платье - и побрел просить милостыню. Воров,
мошенников, обманщиков здесь превеликое множество; убийства здесь почти
вседневные. <...> Итальянцы все злы безмерно и трусы подлейшие. <...>
Честных людей во всей Италии, поистине сказать, так мало, что можно жить
несколько лет и ни одного не встретить. Знатнейшей породы особы не стыдятся
обманывать самым подлым образом. <...> В Италии порода и титла не обязывают
нимало к доброму поведению: непотребные дома набиты графинями. <...>
11 ноября приехали мы в Ливорно, где консул наш на другой день дал нам
большой обед... <...> Из Ливорно воротились мы опять в Пизу, откуда
<...> приехали в Сиену. <...> Отобедав, выехали мы из Сиены в 4 часа
и всю ночь ехали. 16 завтракали мы в местечке Аквапенденте. В комнате,
которую нам отвели и коя была лучшая, такая грязь и мерзость, какой, конечно,
у моего Скотинина в хлевах никогда не бывает. <...>
Ни плодороднее страны, ни голоднее народа я не знаю. Италия
доказывает, что в дурном правлении, при всем изобилии плодов земных, можно
быть прежалкими нищими.
<Франция>
Монпелье, 31 декабря 1777
Мы здесь живем полтора месяца. <...> Обедаем дома, но я
не всегда, потому что зван бываю к здешним знатным господам, а жена обыкновенно
обедает дома. Здесь нет обычая звать дам обедать, а зовут ужинать. В пятом
часу всякий понедельник ходим в концерт, а оттуда ужинать к графу Перигору.
Концерт продолжается до восьми часов... За стол садятся в полдесята и сидят
больше часа. Стол кувертов на семьдесят накрывается. Граф Перигор дает
такие ужины три раза в неделю: в понедельник <...>, среду <...>,
пятницу. <...> Чтоб тебе подробнее подать идею о здешних столах, то
опишу их просторно. Белье столовое во всей Франции так мерзко, что у знатных
праздничное несравненно хуже того, которое у нас в бедных домах в будни
подается. Оно так толсто и так скверно вымыто, что гадко рот утереть. Я
не мог не изъявить моего удивления о том, что что за таким хорошим столом
вижу такое скверное белье. На сие в извинение сказывают мне: "Так его же
не едят" - и что для того нет нужды быть белью хорошему. Подумай, какое
глупое заключение: для того, что салфеток не едят, нет будто бы и нужды,
чтоб они были белы. Кроме толстоты салфеток, дыры на них зашиты голубыми
нитками! Нет и столько ума, чтобы зашить их белыми. <...> Возвращусь
теперь к описанию столов. Как скоро скажут, что кушанье на столе, то всякий
мужчина возьмет даму за руку и поведет к столу. У каждого за стулом стоит
свой лакей. Буде же нет лакея, то несчастный гость хоть умри с голоду и
с жажды. Иначе и невозможно: по здешнему обычаю, блюд кругом не обносят,
а надобно окинуть глазами стол и что полюбится, того спросить чрез своего
лакея. Перед кувертом не ставят ни вина, ни воды, а буде захочешь пить,
то всякий раз посылай слугу своего к буфету. Рассуди же: коли нет слуги,
кому принести напиться, кому переменить тарелки, кого послать спросить
какого-нибудь блюда? а соседа твоего лакей, как ни проси, тарелки твоей
не примет... <...> Люди заслуженные, но не имеющие слуг, не садятся
за стол, а ходят с тарелкой около сидящих и просят, чтобы кушанье на тарелку
им положили. Как скоро съест, то побежит в переднюю к поставленному для
мытья посуды корыту, сам, бедный, тарелку свою вымоет и, вытря какой-нибудь
грязной отымалкой, побредет опять просить что-нибудь с блюд. Я сам видел
все это и вижу ежедневно при столе самого графа Перигора. Часто поэтому
не сажусь я ужинать <...>, а своему слуге велю служить какому-нибудь
заслуженному нищему. <...> Поварня французская очень хороша: эту справедливость
ей отдать надобно; но <...> услуга за столом очень дурна. Я когда в
гостях обедаю (ибо никогда не ужинаю), принужден обыкновенно вставать голодный.
Часто подле меня стоит такое кушанье, которого есть не хочу; а попросить
с другого края не могу, потому что слеп и чего просить - не вижу. Наша
"русская" мода обносить блюда есть наиразумнейшая. В Польше и в Немецкой
земле тот же обычай, а здесь только перемудрили. Спрашивал я и этому резон:
сказали мне, что для экономии: если-де блюды обносить, то надобно на них
много кушанья накладывать. Спрашивал я, для чего вина и воды не ставят
перед кувертами? Отвечали мне, что и это для экономии: ибо-де примечено,
коли бутылку поставить на стол, то один всю ее за столом и вылакает; а
коли не поставить, то бутылка на пять персон становится. Подумай же, друг
мой, из какой безделицы делается экономия: здесь самое лучшее столовое
вино бутылка стоит шесть копеек, а какое мы у нас
пьем(4) -
четыре копейки. Со всем тем для сей экономии не ставят вина в самых знатнейших
домах. Клянусь тебе по чести моей, что как ты живешь своим домиком, то
есть как ты пьешь и ешь, так здесь живут первые люди; а твоего достатка
люди рады б к тебе и в слуги пойти. Отчего же это происходит? Не понимаю.
У нас все дороже; лучшее имеем отсюда втридорога, а живем в тысячу раз
лучше. Если б ты здесь жила, как в Москве живешь, то тебя почли бы презнатною
особою. <...> Я на сих днях, шатаясь пешком по городу и не взглянув
на часы, зашел к ... [маркизе Френжевилль]. Идучи на лестницу в парадные
покои, услышал я внизу ее голос. Я воротился с лестницы и пошел туда, откуда
слышен был ее голос, отворил двери и нашел свою маркизу на поварне; сидит
за столиком с сыном и со своей горничной и изволит обедать на поварне против
очага. Я извинился своими часами и, откланиваясь, спрашивал ее, что за
каприз к ней пришел обедать на поварне? Она же безо всякого стыда отвечала
мне, что как нет у нее за столом людей посторонних, то для экономии, чтобы
не разводить огня в камине столовой комнаты, обедает она на поварне, где
в очаге огонь уже разведен. Жаловалась мне, что дрова очень дороги и что
она одною поварнею чувствительный убыток терпит. Правда, что дрова здесь
в сравнение нашего очень дороги; я за два камина плачу двадцать рублей
в месяц; но <...> смешно вздумать, каких здесь обо мне мыслей по одному
тому, что у меня в камине огонь не переводится: "Чудовищный богач, счастливец,
Крез! Сенатор России! Какой великий господин!" Вот отзыв, коим меня удостаивают!
<...> Перстень мой, который вы знаете и которого лучше бывают часто
у нашей гвардии унтер-офицеров, здесь в превеликой славе. Здесь брильянты
только на дамах, а перстеньки носят маленькие. Мой им кажется величины
безмерной и первой воды. Справедлива пословица: в чужой руке ломоть больше
кажется. <...> Перестаю писать для того, что пришел к нам обедать Зиновьев
и принесли уже кушанье.
Примечания публикатора
(В.В.Похлебкин. Из истории русской
кулинарной культуры. Центрполиграф, М., 1996,
стр.48-56):
(1) <...> при жизни Д.И.Фонвизина его письма
и путевые заметки не публиковались. Однако он, подготавливая план своего
собрания сочинений в 1792 г., обозначил свои впечатления о пребывании во
Франции как "Записки первого путешествия". <...>
В 1959 г. в наиболее полном, двухтомном
собрании сочинений Д.И.Фонвизина, предпринятом издательством "Художественная
литература", все письма и путевые заметки драматурга были заново переформированы
и разбиты в хронологическом порядке <...> на... четыре путешествия.
<...>
<...> до нас фактически дошли лишь дневники
самого последнего заграничного путешествия Д.И.Фонвизина (1786-1787), которые
мы и воспроизводим по изданию 1893 г., где не было предпринято сокращений
бытовой части путевых заметок Фонвизина. <...> При этом <нами> были
предприняты купюры не относящегося к нашей теме материала, которые обозначены
отточием в тексте.
(2) Ныне село Альмешево, в 1 км от устья р.
Моча, при впадении ее в р. Пахру (Подольский район Московской области).
(3) Коллация - легкий завтрак, угощение;
также - скромный ужин <...>.
(4) Импортируемые в Россию в конце XVIII в.
французские вина - бургонское и шампанское - стоили в Петербурге по 3 руб.
за бутылку.
(перепечатано из листа
CEBEP)
Прислал Дима Лещинер
:ЛЕНИН: