Прошу прощения у незаинтересованных; я здесь задумалась о правах молодежи. Древний большевистский миф о Павлике Морозове (по одной версии дед с бабкой удавили пионера петлей антихриста, по другой просто разрезали героя на части и положили в мешок), все цветы Мао, Кронос с серпом --- в общем, суп с котом, а пироги с котятами. Как нам быть с правом младой жизни играть и плясать на наших могилах? Ясно, что у кого-то есть такое право, а кто-то, наоборот, заживо помрет (помер?) раньше нашего. Зомби плохо пляшут. Недавно здесь всплыла, к слову или нет, странная публика. Эхо при EOWN (совместном проекте Полины Т. с Мишей В.) собрало группу студентов и старших школьников, которые вскоре стройными рядами отправились вступать в Национал- Большевистскую Партию, созданную на основе идеологических разработок Дугина и Курехина. По несчастному стечению обстоятельств, Курехина тогда уже не было в живых, а Дугин вышел из партии, не снеся засилия идиотов. При Лимонове остались такие члены, как товарищ Тарас Рабко и товарищ Илья Одиноков (говорят, что необыкновенным свойствам члена товарища Тараса Рабко было посвящено отдельное партийное заседание). Кстати, замечал ли кто --- если верхушка партии педерасты, то рядовые партийцы обязательно гомофобы? Это интересный закон, структура, которую привносит табу (нарушители глубоко внутри, в управляющем центре, и вовне --- далеко снаружи). Я поэтому всегда думала, что жидоедское крыло патриотов должно управляться лютейшими сионистами (а недавно обнаружилось, что они и сами это подозревают). Как бы то ни было, юноши изучили риторику Бевиса и Баттхеда в целях, видимо, борьбы с интеллигентским прошлым (правда, не у всех оно было), а также состригли длинные шелковистые волосы, неосознанно стремясь избежать внимания старших товарищей. Позже они переняли революционные манеры: кидаться яйцами и тухлыми помидорами в Никиту, например, Михалкова. Одна моя знакомая поэтесса, филолог по образованию, в конце 80-х кинула тухлым помидором в московского поэта Льва Рубинштейна, в то время как он зачитывал свои стихи с разрозненных карточек. Это привлекло его внимание, и они познакомились. Пожалуй, воспоминания на этом обрываются, и вот почему. Можно было бы до бесконечности причитать --- мы-де вас, детей неразумных, всему научили --- но это фуфло, кто-то чему-то должен был научить неразумных детей, а усвоили они все равно то, что им судьбою положено. Есть нормальный инстинкт старших, нормальный инстинкт младших, и здесь никто никому ничем не обязан. Можно было бы попрекать ну типа дружбой; это, может, и не фуфло, но кто скажет наверное? к тому ж, дружба дружбой, а служба службой. Словом, нет никаких причин помнить особо эти лица и имена; если мы их забудем, то избавим бывших детей от некрасивого коммунального писка в адрес старших, в коридоре общей квартиры. А зачем она общая? Прошлого нет. В общем, все это мелочи, и я сожалею, что в прошлом письме бестактно затронула вопрос о национальной принадлежности юноши Беленького. На самом деле он, конечно же, нееврей: никто из bona fide евреев, как их (нас?) ни считай, не признает его своим. Я не то чтобы говорю от имени еврейского племени, у меня на это не больше прав, чем у того же Беленького; свое еврейство не могу охарактеризовать иначе как --- странное чувство отчуждения в любой, допустим, русской, жидоедской или нет, да честно говоря, и в еврейской компании. Мне всегда казалось, что оно преодолевается только усугублением до предела (и дальше). Но, похоже (странно, странно), есть и другие способы. А прошлого нет. Юля.