``Знамя''

Советский и российский ``толстый журнал''. Издается с 1931 года. С 1986-го -- один из главных оплотов борьбы за свободу, и чтобы литература была выдающейся и замечательной, а не просто говном и мудотой. В настоящее время -- литературный журнал в России номер 1, ну, может быть, деля этот титул с ``Новым миром''. Вот история, как тюменский деятель искусств М.Немиров в него ходил с целью напечатания в нем своих сочинений ради славы и денег.

1997, зима; указанный деятель этих искусств, пребывает в состоянии отчаяния и незнания как же добывать себе теперь средства к существованию. Вот как он в это время описывает состояние своих дел в письме к дружбану Шаповалову Ю., который, позорник, к тому же даже поленился сходить на почту его получить, и оно вернулось назад.

-- Что до наших частных дел, то наше шестилетнее пребывание в Москве дошло до состояния полного и окончательного краха и позора, в результате чего я уж около полугода пребываю в состоянии просто-таки непрерывного отчаяния. Список бедствий примерно таков:

Фирма вконец разорилась. Денег нет и негде взять. Долги имеют сумасшедший характер, расплатиться с ними невозможно абсолютно никак, и мы находимся на нелегальном положении, скрываясь от кредиторов -- тем более, что все равно нас выгнали с квартиры, которую мы снимали, за хроническую неуплату. Снять новую -- нет все тех же денег; пока что мы приютились у проживающей в Москве моей сестры, но вряд ли она станет долго нас здесь терпеть -- она девушка с норовом. Писательская карьера? Ни единой моей строчки за шесть лет пребывания здесь не опубликовано -- все было не до того, чтобы этим заняться -- на старости лет, с плешью и без зубов, я все пребываю в положении "начинающего писателя". К тому же нет здесь у меня ни единого дружбана, и даже просто приятеля, и даже просто знакомца, за исключением ростовского еще друга Авдюши.

Короче, как уже сказано, полный крах и крушение всего, а главное -- постоянные отчаяние и стыд: ебучие долги, в которые мы все влезали в эти годы, ладно бы мы должны были каким-нибудь там банкам -- это бы и вовсе по хую, плюнул да убежал:

но беда в том, что эти долги есть деньги, поназанятые у ни в чем неповинных частных лиц, сделанные путем втирания в доверие к оным и выманивания у них последних их денег в надежде вернуть через месяц -- а потом опять через месяц -- а затем еще через месяц -- и т.д.

Иначе говоря, позор, и позор, и абсолютно непонятно, что делать и как из этой пучины и трясины выбираться. Очнувшись от одури, в которой я пребывал последние пять лет, вдруг я обнаружил, что нахожусь посреди чужого города, в котором не по карману жить, и притом без крыши над головой, без копейки денег, без единого дружбана, без выветрившейся за это время удали молодого, так сказать, таланта, которому море по колено, и любые двери перед которым распахиваются сами, а -- с безумным количеством долгов, которые точно гири на ногах, с наседающими ежедневно кредиторами, с ужасом перед телефоном, звонок которого означает лишь еще какую-нибудь гадость, и еще с плешью, с брюхом, с отсутствием передних зубов, с вступившей в окончательно законченную форму непрезентабельностью внешнего вида, с алкоголизмом в организме, с больной бабой на руках, и со все тем же, что самое главное, отсутствием удали и беззаботности в голове, и в двусмысленном положении довольно-таки подозрительного по части графомании типа.

Таково состояние наших с Гузелью дел на сегодня, 6 февраля 1997, четверг, 9:47 утра.

Гузель, кстати, лежит в настоящий момент в Боткинской больнице с астмой: вся хуерга безумной жизни последних дней доконала ее окончательно, приступы астмы стали происходить ежедневно по многу часов, пока наконец не закончились скорой с носилками.

И вот пребывая в этом состоянии, я собрал свои сочинения, снабдил их нижеследующим предисловием, и, когда Гузель вышла-таки из больницы, отправил ее их разносить по журналам. Предисловие было таково:

"Уважаемая редакция!

Это стихи сочиненные мной, автором этих строк, фамилия и имя которого является Мирослав Немиров.

Я их сочинял -- стихи -- в течение длительного времени, а теперь пришел к выводу, что пора бы их попробовать и опубликовать. С целью чего я их вам и посылаю.

Если вас смущает изобилие в стихах : "блядь-на хуй", в принципе, их можно заменить, например, на "ах-трахтах": содержательного смысла они не имеют, а служат только для демонстрации универсального способа написания стихов, изобретенного мной, который как раз и состоит в использовании этих "блядь на хуй" в ритмоообразующей функции. Под лозунгом: не нужно искать сложных путей, нужно искать пути самые прямые и простые.

Кроме того следует сообщить, что в последнее время я стихов почти не пишу, ибо пишу в больших количествах всякую прозу несколько специфического жанра -- "Общую Энциклопедию Всего". Если вам это интересно, я могу и её вам предоставить.

На этом все, 27 февраля 1997, Москва.''

Я, конечно, понимал, что даже коль кто-нибудь из них и пожелает мои стихотворения публиковать, то, по нынешним временам, средством пропитания это дело служить не сможет, но я понимал и, что, если выбиться в "известные писатели" -- для чего и нужно публиковаться во всех этих толстых журналах -- пропасть в голоде-холоде уже не дадут: то какой-нибудь Сорос грант подкинет, то там в какой-нибудь журнал "Итоги" позовут им заметки сочинять, то --- --- и т.д.

Единственной редакцией, которую Гузель за истекшие с тех пор полгода посетила, и была редакция журнала "Знамя": то она болела, дважды за весну пролежав в больнице по три недели; то ей было некогда, то не было денег совершенно даже на метро. А про как оно было с упомянутым журналом "Знамя", сейчас изложу. Послал я короче, Гузель, она туда пошла,

Ну, она туда приходит.

Адрес, если кому интересно -- Никольская улица, д. ?

Это возле самого Кремля: от Лубянской площади идти вниз по Никольской, и уж самого возле Кремля свернуть во двор. Там пройти через подворотню, и затем во дворе через еще одну подворотню -- тут и она, дверь, в которую нужно войти и подняться на третий этаж; его весь занимает журнал "Знамя"; одна из дверей в коридоре -- отдел поэзии.

-- Здравствуйте, говорит Гузель сопя из-за подъема на третий этаж в условиях свойственной ей астмы, -- я вам стихи принесла.

Там к этому люди привычные:

-- Свои?
-- Нет, мужа.
-- Понятно, -- отвечают ей. -- Что же, оставляйте, через недельку позвоните. Мы сообщим результаты анализа.

Через недельку Гузель не позвонила, ибо в течение этой же недели скорая помощь увезла ее по причине все той же астмы в Боткинскую больницу. Не позвонила она и через месяц, ибо выйдя из больницы и пробыв на свободе несколько дней, затем во все ту же Боткинскую на все той же скорой она была отвезена вновь. И позвонила она только уже в середине мая.

--Да, -- сказали ей в "Знамени", -- почитали мы ваши стихи. Нужно встретиться, поговорить. Только не сейчас, а через примерно месяц -- сейчас у нас другие дела. Звоните.

3.

Через месяц -- это был уже июль -- Гузель, как было сказано, позвонила.

--Да,-- сказали ей, -- приходите, приводите мужа. Будем говорить.

И мы пошли. И мы пришли.

Отдел поэзии является миловидной дамой Ольгой Юрьевной непонятного возраста -- может, 35, а может, и нет.

У нее кабинет, размером таким, что в него помещается стол Ольги Юрьевны с ее же стулом, два кресла для посетителей, журнальный столик -- и более ничего.

Поздоровавшись и усадив нас в кресла, Ольга Юрьевна куда-то убегает, оставляя нас вдвоем.

Мы сидим, осматриваемся.

Повсюду стопки бумаг и книг, имеющие высоту примерно до середины, так скажем, бедра взрослого человека, во всех них -- ексель-моксель! -- стихи.

Беру первую попавшуюся книгу, изданную в Нью-Йорке, содержащие стихи нью-йоркского русского человека, фамилию не помню.

Листаю, смотрю -- неплохие стихи, вполне даже --- ----, представляющие из себя что-то вроде смеси Бродского с обериутами.

Беру вторую книгу, шикарным и авангардистским способом изданную в то ли Тамбове, то ли в Новосибирске (в твердом переплете, дурацкого формата, на бумаге типа картона, с картинками, с какими-то вклейками, со строчками так-сяк. вкривь, вкось и поперек), содержащую сочинения какого-то тамошнего автора -- опять же неплохие стихи: хоть и непонятные, но во-всяком случае, показывающие владение автором стихотворной техникой.

Беру третью --

Ох, сколько ж поэтов, оказывается, развелось!

Только и могу я горестно вздохнуть.

Дальнейшее менее интересно: ну, возвращается эта Ольга Юрьевна, говорит, да, стихи ей нравятся, будем печатать.

-- Выберем, -- говорит, -- то, что без нехороших слов -- а то все-таки у нас не такой журнал, который может себе такое позволять -- и напечатаем в десятом номере.

Записала мои биографические сведения, и --- ---

Из дополнительного, что интересно было, могу сообщить:

1. Не имеют компьютеров и не умеют ими пользоваться.

На машинке перепечатывают!

2. Не умеют пользоваться пейджерами, и очень испугались, когда я им предложил поддерживать со мной связь через него.

3. Когда я перечислял роды деятельности, которыми занимался, очень им не хотелось писать, что в 1990-е годы я был деятелем бизнеса и почти что новым русским.

-- Да ну, кому это интересно, зачем это писать, -- сказала Ольга Юрьевна.

4. К стихам автора этих строк ими была проявлена куда большая щепетильность, нежели я ее проявляю сам

-- "Собака" или "собаку'' -- допытывалась Ольга Юрьевна касательно правописания в строфе

Вылетает поезд из тоннеля,
с силой страшной на меня летит,
вылетает поезд, эх, земеля,
эх, едрит его собака, разедрит!

-- Да какая разница! Ни то, ни другое смысла не играет, а так, просто восклицание, -- отвечал я.

-- А вот нам пришлось заменить "пизданулась" на "навернулась" -- но мы там сделаем сноску и напишем, что это цензурный вариант, сделанный редакцией, -- продолжала Ольга Юрьевна.

-- Да зачем сноску? Так пусть и будет, без сноски -- "навернулась". Какая разница -- ``пизданулась'', ``навернулась'' -- смысл-то один.

-- Ну как это, какая разница! Что же вы так легкомысленно относитесь к своим произведениям! Другие авторы за каждую запятую борются, а вы все "какая разница"!

5. Богомякова Владимира они знают! Вот как это выяснилось

Рассказывая о своей жизни и деятельности конечно, должен был я упомянуть и о том, что был у меня в жизни период, когда был я самым натуральным капиталистом, владельцем типографии и издательства.

-- И что же вы издавали?

-- Да фигню всякую издавали ради денег, только одну хорошую книжку и издали -- есть такой человек, Владимир Богомяков, вот его книжку стихов мы отпечатали

-- Богомякова? Да, знаю эту книжку. Хорошие стихи, мне понравились.

-- Да ну, бросьте, откуда вам ее знать, -- отвечал я. -- Это вы так, чтобы польстить. Ее в Москве было всего 12 экземпляров продано, я лично в "19 октября" (книжный магазин, специализирующийся на "этакой литературе") относил. А все остальное валялось у меня три года дома, пока не пошло в макулатуру.

-- Да нет, ну что вы, конечно знаю -- там он еще на обложке на чьей-то свадьбе стоит, -- отвечала Ольга Юрьевна.

Так я убедился что она действительно эту книжку знает, и раз так, предложил принести новые стихи В.Богомякова, сочиненные уже после выхода книжки.

-- Да, конечно, -- отвечено было мне, и вот, я жду, когда он их мне пришлет.

А также и Важенина В, о котором я тоже рассказал, и что помнил, процитировал, и заинтересовал.

4.

Кроме сочинений стихотворного вида, автор этих строк сочиняет, как известно, и сочинения в прозе.

Поэтому в августе я отправил Гузель с ней -- с конкретно, этими вот "Тюменщиками" во все то же "Знамя", только теперь в отдел прозы (Ольга Юрьевна сама передавать мои прозаические сочинения в соседний кабинет отказалась -- у нас это не положено, объяснила она.)

Как это было, и чем кончилось -- опишу в следующий раз.

Provisional Internet edition
version 7.1 Moscow Apr. 1998