АЦЕФАЛ
обозрение Александра Дугина

Ошым ошым

Однажды я уже ехал в купе с вежливым пенсионером. Я лежал на второй полке, внизу лежала женская половина супружеской пары, вверху наравне со мной - мужская. А внизу наравне с женской - пенсионер. То ли был он смертельно пьян (но вида не показывал - не мудрено за столько лет научиться), то ли латентный маньяк (что не так редко, не так редко...), то ли еще что. Но он, уснув (и мы все остальные полууснув), бормотал что-то про счета... Потом завизжала девушка. Пожилой сумасшедший бухгалтер принял ее наравне с ним лежащее тело за что-то, что проникало в ткань его сумеречного размышления. "Витя, ой Витя-я-я-я...!!! Смотри, что он со мной делает". Я постарался сквозь неприятный тяжелый колесный сон представить, что именно. Но на ум приходила только общественная столовая. Парень свесился с полки и лениво ткнул в простынную кучу на нижней полке: "Спи, гад". Пенсионер пробормотал какое-то сонное слово, похожее на "извините", сказанное на суахили, и временно ушел внутрь себя. Но его онейрические источения полнили собой купе на четырех и мешали мне думать о своем собственном мраке.

"Гадкий дед", вертелось у меня в голове. "Опасный дед". Опасен был тем, что за годы в его запахнутую душу просочились множественные фрагментарные осколки, разрозненность видений, запутанных душных желаний, темножелтых умственных туш, страшных тем, что они никак друг с другом не соединятся.. Ужас гнусной души молодого свеж. Ужас пожилых закисает. Он пассивнее и невнятнее, но более ядовит. Действительно: "опасный дед".

Этот из поезда Москва-Казань был тоже опасен, хотя виду не показывал. Самым подозрительным был его храп. Храпят только больные, неприятные люди, совершенно не следящие за собой. Когда они спят, то думают, суки, только о себе. Думать надо о чем-то другом.

Я все-таки уснул, решив не погружаться в сон глубоко, и краем сознания следить за спутником, дверью, запором, костюмом на плечиках, из которого я заблаговременно вынул кошелек и ключи, спрятав под подушкой (я страдаю клептофобией), но мне все же казалось, что и костюму угрожает опасность, никогда не знаешь наверняка. Короче, я уснул. В купе сквозь прищуренные спящие веки мои был виден мрак. Он структурировал мои сны, грань была стерта. Каждый рывок колес Москвы-Казани выкидывал меня в яму. Я вздрагивал и бросал полуоткрытый взгляд на костюм. На пожилого я смотреть опасался. Однажды я ехал в вагоне СВ с толстой девицей. Она всю ночь плакала. Мне это нравилось несравнимо больше, чем храп. В принципе, если идти дальше, то стоило было коммерциализировать такое путешествие - "купе с плачущей девицей". Есть люди, которые заплатили бы за это состояние. Я убежден, что есть и те, которые заплатили бы за храп. Причем каждая его разновидность имела бы свой тариф. Храп со свистом, храп, имитирующий задыхание, храп легкий, храп, оканчивающийся невнятным бормотанием, храп, похожий на стон... Раньше я всегда прислушивался к тому, что люди бормотали во сне. Потом я устыдился этого или, что ближе к истине, понял совокупно диапазон этих мессиджей. Теперь я способен сам воспроизвести спектр высказываний. Сонный дискурс ограничен онейрическим языком. Грамматика, морфология и лексика такого языка вполне доступны планомерному изучению. Нет ничего, чтобы ускользнуло от нас. Ничего.

Поезд тряхнуло, и он остановился. Из-за окна раздались глухие голоса. Кто-то переговаривался. Ноты были навязчивые. Храп пожилого стих. Полежав минут десять, я решил посмотреть, что происходит. На перроне кишели люди. Была глухая ночь. Они были одеты приблизительно, но все несли в руках разные большие стеклянные предметы. Первое, что я увидел более отчетливо, был мужик в болониевой куртке с огромной -- метровой -- хрустальной рюмкой. Он поднял ее над головой и сувал кому-то воображаемому из близкого (не моего) купе. Я представил большой город, где-то сзади, откуда они все (и тот с огромной рюмкой) вылезли. Но напротив стоял поезд и закрывал город. Очень захотелось, чтобы дурацкий поезд тронулся, и я бы увидел огни, переходы, мост, откуда появилось. Он долго не двигался, ровно столько, чтобы у меня пропал интерес к тому, что за ним. Потом медленно уполз. Он обнажил черный лес. Ни одного огонька. Москва-Казань двигалась в правильном направлении.

Стеклянные остались позади, мы поехали на Восток.

Я уснул глубже, больше не боясь пенсионера. Я посчитал, что смогу двинуть ему в случае чего той огромной рюмкой, которую протягивал вперед и вверх гусь хрустальный.

Я стал сосредотачиваться на том, что мне следует сообщить президенту Татарстана Ментимиру Шаймиеву. У меня не было окончательного плана. Только наброски. Третья Столица. Мрак мелькающих непроглядных лесополос по краю железного полотна, мешаясь с тьмой купе и поскрипыванием полок, а также серьезными шагами проводниц - их походку не спутаешь ни с чем - не то чтобы помогал, но соучаствовал в принятии решения.

Потом я увидел сон. Сон был похож на текст. Я как бы видел его, переживал все, что в нем, но вместе с тем описывал все в тексте. Отсюда ясность слов и даже букв, которые виделись отчетливо -- яснее не бывает.

Текст начинался так: это произошло в городе Ошым ошым. Там не было кавычек, и это название писалось именно так -- Ошым ошым. Первое слово с мажюскулы отдельно и без дефиса, второе с минускулы. Город Ошым ошым. Так было написано во сне, так надо запомнить и нам.

Однажды мне прислали письмо по Интернету. Какой-то неизвестный по-английски спрашивал меня, не знаю ли я города с названием Joffur. Причем объяснение, почему обращаются именно ко мне, было таково: "человек в фамилией Dugin вполне может знать, что такое Joffur". Он нашел мой адрес по Альтависте, не зная -- обращается ли в гонконгскую фирму или в нидерландскую клинику. Я ответил тогда на письмо, высказав предположение, что это столица, где живут крылатые демоны. Где "девушка -- тигру услада и отрок геенски двууд" (Н.Клюев - у меня есть подозрение, что Клюев написал это стихотворение -- "Повешенный вниз головою..." --- прочитав "Альрауне" Эверса и "Голем" Майринка). Получив ответ, корреспондент горячо поблагодарил меня, сказав, что это название Joffur навязчиво пришло ему во сне.

Ошым ошым... Все произошло именно в этом городе. Этот город находится (находился) в самой южной точке Австралии. Сомнения могут быть во всем. Только не в этом. Это Южная оконечность австралийского континента, как мыс Доброй Надежды или мыс Игольный является южной оконечностью Африки. Дон Мигель Серрано хотел купить кусок территории на Огненной Земле для одному ему известных целей, но заколебался лишь для того, чтобы приобрести оригиналы картин Константина Васильева, слайды которых я ему послал. Ошым ошым - это город австралийской Огненной Земли.

Потом предо мной развернулась история гибели города Ошым ошым. На Австралию обрушился черный шторм. Континент Австралия и так был темный, ни одной светящейся точки, ни маяка, ни селения. Ни призывной комариной россыпи таверн... Он был темным континентом и умер по-темному. Как гусь-хрустальный лес, из которого вышли рюмочные.

Волны шторма были теплыми, но очень высокими. В полнеба. Они рухнули на оконечность Австралии плотно и фатально, раздавив все, что было, утянув все в пучину. Черный город без огней Ошым ошым был смыт. Я вместе с ним. Пытаясь за что-то ухватиться, раскинул руки тела сновидений... Тщетно. Только черная вода. Написав это, понял что в тексте присутствует явная реминисценция из Головина "Снилась мне черная вода, а под ней города. Люди тихо собирались группами, обсуждали, чем беде помочь, а потом сиреневыми трупами друг за другом уплывали в ночь" (цитата приблизительная по памяти).

Может ли быть реминисценция опытом? Могу ли я сказать "снилась мне черная вода"? Нет. Только текстуальное совпадение, мне снился черный город Ошым ошым, затопленный океаном город, который был и до этого темнее ночи.

Я был взят волнами, и вернуться не мог и не было куда. Та, что дала мне жизнь (очень сомнительную жизнь, так похожую на что-то другое), умирала. Но очень длительно. Может, я увидел ее сон. Сон, свиньи, не частная собственность. И жизнь, свиньи, не частная собственность, мы отберем у вас все, мы все дадим вам за так.

Москва-Казань - это концепт. Поезжайте, сами узнаете.

Я плавал по поверхности океана, после гибели Австралии и города Ошым ошым. Тут начинается самое главное. Вернее, самым главным это казалось во сне, в поезде. Волны, которые меня захватили, были не просто водными. Чуть ниже они были чем-то наполнены. Я осознавал, что сплю на спине, при этом ощущения были вывернуты пространственно, будто наоборот. На всей поверхности, под руками, хватающими пустой объем под болтающимся телом, ощущалась какая-то масса. "Водоросли", пришла мысль. "Нет, что иное", другая мысль. Остатки. "Остатки города Ошым ошым?" "Нет." Пластмасса?

Потом, вернувшись в Москву, когда Казань была позади, я увидел другой сон. В нем навстречу мне, по дороге, которой нельзя свернуть, шла та же самая женщина, как и 20 лет назад. В прошлый раз она везла коляску, сейчас она была с огромной лохматой собакой. Как и тогда, в переломный момент, радикально изменивший узор моей жизни, я от ужаса издал нечленораздельный громкий звук. Тогда я пытался испугать ее, сейчас это был полуальпийский, полуолигофренический йодль, обращенный к мохнатому гигантскому псу. Женщина сделала жест, мол, успокойтесь, зачем так.

Позже я шел и узнавал местность, наблюдал узор растительности вдоль дороги и гадин, маленьких и не внушающих ужаса, вылезающих на перекос пути.

Я не могу понять (пока), что же во всем этом столь радикально, столь решительно, "decisif" в смысле Парвулеско, перетолковывающем на свой лад (ах, этот лад!) юридический термин Карла Шмитта. (Сноска для "филосова": это имя пишется "Шмитт", а не "Шмидт", коллега Панарин).(*)

Мы слишком мало знаем.

Гуляя по Казани (Татария - это наше высшее я, кто сомневается - в печь), я увидел надпись на мемориальной доске: "Пушкин булды". Это правильно.

Третья столица. Иван Грозный, число его жен символично. Ну, а фамилия "Нагая" громом поражает, читающих (внимательно) строки русской истории. Когда я учился в 6-м классе, мы курили с девчонками и парнями на чердаке ничейного (так нам казалось) сарая, бросая окурки в солому. Сарай сгорел, в класс (747 школа) приходили менты и смотрели пристально на тех, кто за партами. Я до сих пор не знаю точно, кто спалил сарай. Раскольникова Порфирий Корнеевич расколол по спокойно и бесстрашно опубликованной им теоретической статье.

Потом (лет 10 все же прошло) неподалеку от того бывшего -- сгоревшего -- сарая (через полотно перейти - символизм ж-д, "рохи-ахан") Головин на берегу с метафизическим портвейном в руке говорил: "С возрастом я прихожу к убеждению, что есть все". Он имел в виду подземную белую сову Гарфанг и мастера сновидений, а также шхуну во Владивостоке, которая должна была отвести нас прочь. Куприянов заметил, что у него не хватит денег на такси Москва-Владивосток, а на ином транспорте адмирала везти опасно.

Тогда не поехали. Едем сейчас.

Москва-Казань.

Тайна гибели тайного города.

Ничто не забыто. Мы помним о нем.