Подводные музыканты Мадими

Хель был из народа Фрейи, фрагонаров. Сейчас их нет; никто о них и не помнит. А когда-то фрагонары были родом сильным и уважаемым, жили по всему свету, участвовали во всех делах. Почитай в каждом большом селении был фрагонарский дом. Они любили мать свою, Фрейю, и верили, что та помогла Братьям-Дюлюнгам победить Врага и заключить его в клетку из ивовых прутьев. Было это так: когда братья теснили Врага со всех сторон, но никак не могли загнать его в предназначенное узилище, Фрейя поймала луч Солнца в зеркало, и бросила его Врагу прямо в глаза. Враг ослеп, братья легко смогли его победить. За это дюлюнги якобы обещали всячески помогать ее роду, так что если бы они не заснули, поев мертвой рыбы, то сейчас фрагонары были бы главными среди людей. Впрочем, они и так считали себя самыми главными.

Фрейя-родительница -- как учили Хеля, пока он был мал -- не умерла, а удалилась из мира в особый мир, и живет теперь по ту сторону Вурла во дворце, сложенном из живого камня. Время там течет не так, как у нас: пока там проходит день, в мире людей сменяется сотня лет. Попасть туда можно; надо найти место, где радуга упирается в землю, и пройти по ней из начала в конец -- с другой стороны как раз и будет Фрейин дом. Но делать это надо осторожно. За гранью Вурла радуга очень тонкая, и если не удержать равновесие, то ветер из Вурловой трубки снесет тебя Врагу прямо в пасть.

Еще Хеля учили, что каждый дюлюнг подарил Фрейе особый подарок, чтобы дети ее помнили обещание, а дюлюнги с первого взгляда могли отличить фрагонаров от прочих людей. Хаттор Многознающий подарил изумруд с восемью гранями, который отражает свет с семи сторон горизонта. Ианго подарила семя масличного куста, что даже на голом камне приносит плоды. Гайро подарил манок для Белой Чайки Галь-га, Тунга -- сеть, в которую раз в году можно поймать Морского Змея. Всего не упомнишь.

Учитель Генно ходил по кругу, раскачивая головой, как болотная цапля, и заставлял Хеля заучивать этот список наизусть, но никогда не показывал магические предметы. Ведь на самом деле их давно потеряли: до рождения Хеля, и до рождения его матери, и до рождения ее матери, так давно, что никто не может сказать, когда. Да и слава фрагонарская за долгие годы рассеялась, и остались от нее только закорючки на истлевшей бумаге, которые никто не мог прочитать, потому что фрагонары много веков назад забыли очертания своих собственных букв.

Теперь, вот, забыли и самих фрагонаров. И поделом.

Когда родился Хель, от всего народа Зеркальной Фрейи оставалось десятка полтора человек, но спеси у них было, как у целого выводка жрецов Умара Великого с дьяконом во главе. Как прежде, они носили радужные ожерелья в знак особой дружбы с дюлюнгами, и как прежде считали себя главными, самыми важными среди людей. Это их и сгубило.

Семья фрагонаров проводила последнюю свою осень в деревне Хайтта, на берегу лесного озера Айн, которое еще зовут А-йиан -- Молоко Ианго. Лес в этом месте совсем близко подходит к морскому берегу, задами деревня упирается в пролив. С другой стороны пролива -- Хаттор. Известно, что Хаттор и Ианго не очень-то ладят между собой. Поэтому пролив между ними небезопасен, даже в обычные дни требует от рулевых самого большого внимания. А в неделю перед днем Умара -- когда меняются очертания берегов, морское дно дает трещину, и мертвый Грида насылает водовороты -- только совсем глупый или совсем безумный отважится править в этом проливе лодкой. Оказалось, что фрагонарский старейшина и безумный, и глупый. Как раз за три дня до Умарова праздника он вдруг обьявил, что видел в Рависсмаре Ианго и Кныра, которые обошлись с ним невежливо, а раз так, то Умаров день община встретит вместе с Хаттором. И хоть кол на голове теши -- вместе с Хаттором, и все.

Снарядили большую тростниковую лодку, отправились. Был уже вечер. Жители деревни смотрели с берега на спесивцев и бились об заклад, что выйдет -- треснет ли лодка, ударит ли молния, поднимется ли из волн зубастая рыбья пасть. Но ничего этого не потребовалось. Посреди протока рулевой засмотрелся на что-то, лодка попала в водоворот, перевернулась и затонула. А ведь других лодок поблизости не было -- некому было подобрать тех, кого сразу не затянуло на дно.

Всю ночь люди на берегу жгли костры, надеялись, что кто-нибудь выплывет. На рассвете вдалеке над водой заметили черную точку -- как будто кто-то плывет к берегу, выбиваясь из сил. Но когда черное пятно приблизилось, все увидели, что это облако, какое бывает перед большой бурей, и от страха разбежались кто куда.

Два дня и две ночи бушевал ураган, так, что никто и носу не мог высунуть. Говорили, что Лха и Ианго что-то делят между собой. На третий день буря утихла, и на берегу нашли Хеля. Он был голый и весь в тине, а в левой руке крепко сжимал зеленую бусинку -- все, что осталось от семицветного фрагонарского ожерелья. Только по этой бусинке его и признали.

Хеля отнесли в деревню, к ведунье, завернули в шерстистое покрывало, осторожно влили ему в рот пол-чашки теплого козьего молока и оставили приходить в себя. К вечеру он очнулся. Некоторое время он бредил, рассказывал невесть что про подводные дворцы из розовых ракушек и про веревки из тины. Но потом, вроде, поправился, и больше ничего не рассказывал.

За время болезни Хель поседел и спал с лица, так что теперь его считали за старика. Каждый день на рассвете он уходил на берег и до вечера копался в морском мусоре вместе с маленькими детьми, как будто что-то искал.

Потом Хель построил себе хижину на опушке леса, и совсем перестал заходить в деревню -- но по-прежнему каждый день появлялся на берегу.

Почти целый год Хель провел, перебирая с утра до вечера липкую тину и вонючие водоросли; в деревне все плюнули на него и решили, что от пережитого он повредился в уме. Взрослые не обращали на него никакого внимания. Нарядная Фарида, дочка старосты, завидев Хеля, гордо зажимала нос и переходила на другую сторону улицы. Мальчишки бегали следом за Хелем и кричали:

-- Руки в тине, лоб в гнилье, а невеста в чешуе! Вонючка, вонючка! Отдай бусинку!

Но Хель совсем ничего не замечал.

Вскоре всем надоело. Один Аввила, сын деревенского кузнеца, никак не мог успокоиться. Сперва он болтал, что дескать Хель нанялся к Могучей Лхе в услужение и каждый день находит у моря большой бриллиант -- это она ему посылает в награду. А в хижине у него, якобы, этих бриллиантов уже целая куча. Никто особо в это не верил, но слушали тихо -- опасались, что Аввила рассердится и надает тумаков. Потом он совсем заврался. Собирал всех в кучу в потаенном углу под крышей дровяного сарая, или на площадке возле заброшенной пастушьей хижины, и рассказывал, что Хель на самом деле колдун -- ворует маленьких и относит их Лхе на пропитание; пока не отнесет, держит несколько дней у себя. И ничем не кормит. Они, бедные, вопят на весь лес.

Один раз это услышала Фарида, очень разозлилась и выпалила: "Сам ты колдун! И отец твой колдун! Все вы кузнецы такие -- вруны и колдуны!" -- потом сердито топнула каблучком и убежала.

Тут в Аввилу как будто вселился злобный огневик, из тех, что живут в печке, до поры до времени прячутся за прогоревшими углями, растут, надуваются горячим воздухом, потом выскальзывают и поджигают весь дом. Аввила что-то задумал. Два дня он ходил мрачный и злой, ничего не говорил, только раздавал затрещины чаще обыкновенного. А через два дня заявил, что проберется ночью в Хижину Хеля и все высмотрит. Кто хочет и не боится, может идти вместе с ним.

Вызвались трое. Первый был толстый Ингвар, сын пасечника, потом Дрогго Дайтиме, и еще высокий, молчаливый парень из племени Лайны -- он приехал недавно, так что никто не запомнил, как его звать.

Вышли тайком, поздно ночью. Было совсем темно. Только смотрел с неба тысячеглазый Отец Умара, и полыхал на горизонте пурпурный Вурл. Аввила раздвигал руками колючие заросли цепкого моршенника и прокладывал путь. Когда подходили -- так, что уже был заметен вдалеке огонек в окошке -- все услышали протяжный, тоскливый стон. Страшный был стон. Как будто воет раненый дикий зверь, или проголодавшийся дух попал в хитроумный дайсацкий капкан. Аввила остановился на секунду, но потом только усмехнулся и пошел дальше еще быстрее. Ничего не оставалось делать -- пришлось идти вслед за ним. Вой не прекращался: иногда становился совсем громким и отчаянным, иногда наоборот затихал, превращался в тоненькое повизгивание.

Подошли совсем близко, видно было окошко из темной пленки, а в нем свечу. Зверь явно сидел в самой хижине. Будь Аввила один, он наверняка давно испугался бы, но теперь не мог: шел вперед все быстрее, и вполголоса бормотал себе под нос что-то недоброе. Подкрались вплотную к деревянной стене. Дрогго Дайтиме подставил спину, Аввила взобрался к нему на плечи и осторожно заглянул внутрь.

Можно было разглядеть только те места комнаты, куда падал свет: плоский деревянный стол и маленький кусок пола. На столе горела свеча. Хель сидел за столом, рассеянно катал свою зеленую бусинку туда-сюда по неструганной поверхности и безнадежно, надрывно стонал. В глазах его блестели крупные слезы.

Аввила как будто осекся. Ему вдруг стало не по себе.

Когда он спрыгнул на землю, Дрогго Дайтиме выпрямился и посмотрел на него вопросительно. Но Аввила ничего не сказал, как-то неопределенно отвел глаза и отошел в сторону. Можно было подумать, что он смущен. Все по очереди заглянули внутрь хижины, но никто так ничего и не сказал. Молча развернулись, молча пошли домой.

Возвращались по старым следам, Аввила теперь шел в хвосте. Было тихо. Когда отошли от хижины шагов на двести, безымянный парень из людей Лайны вдруг пробормотал со своим странным чужим выговором: "а в углу у него висит на веревке плетеная клетка и раскачивается. Клетка, да. Как у Врага."

Пока добрались до деревни, Аввила начал было снова рассказывать небылицы про Хеля, хотя и не так уверенно, как раньше. А ночью он увидел сон, про который не рассказывал никому. Сон был жуткий. За Аввилой гнался огромный волк, высотой в два человеческих роста. Шерсть его была черная и приглаженная, а глаза светились зеленым огнем. Аввила во сне был совсем маленький и почти не умел ходить. В конце концов волк загнал его на скалу, Аввила оступился и упал прямо в темную воду.

Сон оказался вещий. Через неделю деревенский кузнец с семьей вдруг снялся с места и покинул Ианго, чтобы делить теперь хлеб с Гайро или с Лекарственной Кселой. Но по пути лодка перевернулась, и Аввила утонул.

Все лето Хеля никто не трогал.

Началась осень. Как-то вечером деревенский трактирщик Рагберд, родом из людей Рах-Маттора, обходил свое заведение, проверяя, все ли в порядке, можно ли закрывать ставни и запирать на ночь дверь. Только вышел он на задний двор, как сразу же почуял неладное. Сильно пахло морской солью.

--Эй, хозяйка! -- закричал Рагберд, -- Опять, что ли, бочку с огурцами забыла закрыть?

Никто ему не ответил -- было поздно, и его жена его уже ушла спать. Вообще-то в запахе не было ничего необычного: например, ветер мог принести его с моря. Но ветра-то не было! Рагберд почесал в затылке, принюхался, и пошел на запах, как сторожевой пес.

Не прошло и минуты, как он, к немалому своему удивлению, набрел на Хеля. Тот по-воровски тихо сидел, прижимаясь спиной к столбу у ворот, и прячась в тень. И во весь рот улыбался -- точь-в-точь как младенец, которого досыта напоили теплым молоком. В руке у него была большая корзина.

Когда Хеля вытащили на свет, то оказалось, что в корзине не ворованные остатки обеда, и не тряпки, а спит там маленькая девочка, совсем голая -- только завернутая в лист береговой осоки. Рядом с девочкой лежало золотое кольцо.

Стали спрашивать, что да как. На все вопросы Хель отвечал, что корзину с ребенком нашел на берегу, кольцо так и было в корзине, а в трактир он забрался, чтобы украсть для девочки одеяльце и какой-нибудь одежды. И все так же бессмысленно улыбался.

Трактирщик Рагберд было не поверил, и хотел его до утра запереть в холодный подвал. Но на шум вышла жена его Клара (которая, по правде, и заправляла всеми делами). Она обозвала Рагберда старым дурнем и велела Хеля немедленно отпустить. Ведь Клара, настоящая дочь Рах-Маттора Хитрющего, понимала толк в воровстве, и знала, чему верить, а чему нет. Курам на смех: Хель -- коварный грабитель, в драных штанах и с блаженной улыбкой от уха до уха.

Клара провела Хеля в дом, посадила за стол и первым делом поставила перед ним миску с теплой похлебкой. Потом посмотрела на него жалеючи и сказала:

-- Эх, бедолага... Ты хоть пеленать-то ребенка умеешь?

Хель оробел, даже перестал есть -- но не перестал улыбаться и ничего не ответил. Клара пожала плечами и ушла в заднюю комнату, чтобы собрать детское приданое. Потом вернулась, показала Хелю, как пеленать девочку и как греть для нее молоко, бросила в угол соломы, сказала:

-- Вот, прямо здесь и ложись.

А сама пошла спать.

А Хель всю ночь не спал, только улыбался от счастья и смотрел на девочку. Наутро он позавтракал остывшими остатками вчерашнего ужина, надел на плечи собранный Кларой мешок, взял в руки корзину и тихо, чтобы никого не разбудить, ушел в лес. Добрался до хижины, постелил в давно приготовленную колыбельку новое одеяльце, аккуратно положил в нее девочку и укутал со всех сторон; потом завалился в другой угол на лавку и тогда уже спокойно заснул.

Так Хель обзавелся семьей.

С тех пор Хель жил с девочкой в своей лесной хижине, и только изредка появлялся в деревне. С годами люди забыли, откуда он взялся. В деревне рассказывали про седого старика, который живет с дочкой в лесу, знает все деревья наперечет, и никогда не выходит к морю.

Лес за несколько лет так разросся, что, не зная тропок, в хижину к Хелю пришлось бы пробираться много часов. Все, кто когда-то помогал искать Хеля в морской пене и выхаживать его, давно уехали. Фарида выросла и вышла замуж. Старостой теперь был ее муж.

Люди в деревне считали, что Ианго благоволит Хелю и выполняет все его просьбы. Деревенские дети его очень боялись, но взрослые иногда обращались к нему за помощью -- особенно весной, перед новым урожаем. Дочку его звали Мадими. Ее никто никогда не видел - когда в хижину приходили чужие люди, она убегала в лес и пряталась за деревьями. Говорили про нее разное. Дескать, она человеческого языка не знает, а разговаривает с птицами и змеями, каждое лето меняет кожу, а когда проголодается, то лесные звери приходят к ней и приносят лучшую часть добычи. Кое-кто рассказывал даже, будто сама Ианго подарила ей волшебный кристалл, а в том кристалле можно видеть и слышать все, что происходит на свете, и управлять погодой. Если польешь его водой - пойдет дождь, подуешь - будет буря, а если по нему постучать костяной палочкой, то небо обвалится на землю и всех раздавит. В этот кристалл мало кто верил, но на всякий случай каждый, кто приходил к Хелю в лес, приносил для его дочки особый подарок, и прятал его или под порог, или в дупло дерева, которое росло перед входом.

Когда люди уходили восвояси, Мадими возвращалась домой и первым делом бежала проверять тайники -- ямку, выкопанную в земле под порогом, и дупло. Вытащив новые подарки, она рассматривала их очень внимательно, а потом убирала в специальный сундучок, который стоял у нее под кроватью -- чтобы иногда доставать самые приглянувшиеся и играть с ними, как другие дети играют с куклами и раскрашенными фигурками умаровых стражников. У Мадими вместо кукол были фигурки из темного воска, а вместо стражника -- большой, гладкий панцирь берегового краба.

Все подарки Мадими аккуратно заворачивала в разноцветные лоскутки и укладывала по порядку в сундучок, а сундучок запирала на ключ. На самом дне лежала зеленая бусинка из фрагонарского ожерелья и золотое кольцо. Мадими не знала, откуда взялись эти вещи, и думала, что они были всегда.

В лесу жилось хорошо. У Мадими было много знакомых, ее часто звали на праздники. К некоторым она даже немного устала ходить. Бездумные белки устраивают праздники по любому поводу, чуть не каждый день, но не могут придумать лучшего развлечения, чем скакать с дерева на дерево как заведенные и повторять одну и ту же считалку -- не очень-то это умно. Гораздо интереснее смотреть на черно-синих ящериц с сухой кожей и слушать медленные беседы холодных, таинственных змей. Один раз она даже была гостьей на празднике змеиного нового года, видела, как новорожденные змееныши выползают из норы в песчаном холме на теплый солнечный свет. Про эту нору никому нельзя было говорить.

Но больше всего Мадими любила и уважала саму Ианго, Ианго Плодоносящую. Хотя они ни разу не разговаривали, Мадими знала, что Ианго заботливая и добрая. Пока она была совсем маленькая, она часто звала Ианго, удивлялась, почему та ничего не отвечает. Потом Хель объяснил, что Ианго спит крепким сном и не надо ее будить. С тех пор Мадими старалась не тревожить ее по пустякам. Если очень было нужно, то можно было ее пощекотать или громко позвать внутри головы. От этого она не просыпалась, но шевелилась во сне. Особенно хорошо это получалось, если держать в кулаке зеленую бусинку. Иногда Ианго шевелилась во сне просто так, сама по себе. Тогда наутро появлялась новая роща, или новый проток, а то и целое озеро с теплой водой.

Людей же Мадими не очень любила -- они ходили шумно, говорили глупости, и в них не было ничего интересного. Разве что интересно было водить их за нос и сбивать с толку.

Однажды Мадими провела за этим занятием целых два дня. Люди попались особенно назойливые -- наверное, оттого, что их было много. Целый десяток, или даже еще больше. Мадими заметила, как они ломятся сквозь лес, и подошла поближе, чтобы послушать и посмотреть. Люди были одеты в чудные наряды из медной проволоки и подпоясаны трехцветными поясами -- зеленая полоска, синяя полоска, оранжевая полоска. Те четверо, что шли в середине, тащили очень странное приспобление. Что-то вроде носилок -- два шеста, и между ними прибита клетка из прочных березовых брусьев, для ребенка или для невысокого человека. Клетка была пуста.

Один из подпоясанных людей шел чуть впереди и все время говорил плаксивым голосом:

-- Да, господин архидиакон, я точно все помню; надо идти прямо и чуть направо, там и будет его дом. Я когда был мальчишкой, мы ходили туда. Я все точно запомнил, господин архидиакон! Все как вы говорите -- вражье дело. У него дом, в углу клеть, на столе свечка, под столом дудка; и он все время воет, Врага зовет. Еще немного совсем пройти, прямо, там будет его дом.

Иногда он оборачивался и смотрел по-заячьи на толстого надутого мужика, что шел посреди группы. Тот не обращал на провожатого никакого внимания.

Мадими некоторое время слушала, потом ей надоело: она сжала в кулаке бусинку и чуть-чуть потерла ее. От этого тропинка взяла и исчезла, а перед болтливым человеком вдруг оказались густые крапивные заросли. А он так увлекся своей болтовней, что ничего не заметил, пока его не начало прижигать со всех сторон. Тогда уж он взвыл, как будто его режут, стал выбираться. Все подпоясанные остановились и смешались в кучу. Толстый мужик очень рассердился. Он подождал, пока провожатый выберется на свободное пространство, и ударил его по шее. Потом все они очень долго между собой спорили, и только через полчаса начали снова искать тропинку, пробираться к ней через колючие заросли.

Мадими подождала, пока они опять выстроятся в цепочку, снова потерла бусинку и стала смотреть, что выйдет.

Так она водила их кругами до самого вечера. Когда стемнело, она вывела подпоясанных людей к лесному озеру и оставила на ночь на берегу, на съедение комарам. Сама она заночевала чуть в стороне, между корней большого дуба. Подпоясанные сначала пытались разжечь костер, но у них ничего не вышло. Так и заснули холодные и голодные. А Мадими среди ночи проснулась и видела, как из Рависсмара прилетают светящиеся мотыльки и танцуют над вязкой поверхностью озера, в фиолетовых сполохах от Вурлова огня.

Утром, когда Мадими вернулась домой, ей здорово влетело от Хеля -- он вообще-то уходил по делам, но вечером почему-то вернулся, не застал дочку дома и очень перепугался. Мадими обещала никогда больше не ночевать в лесу. Подпоясанные к этому времени давно ушли. Клетку свою они забрали с собой.

Как-то раз -- Мадими тогда было пять лет -- Хель ушел куда-то на весь день, а дочку оставил одну. Мадими не хотелось идти в лес. Она открыла свой сундучок и достала новые подарки -- ракушки, которые вчера принесла жена деревенского старосты. Ракушки были большие, размером с ладонь. Они загибались спиралью, а снаружи были шершавые и будто покрытые мелкой сеточкой, чем ближе с центру, тем мельче ячейки. Если потрясти такую ракушку, то слышно, как внутри что-то гремит, но непонятно, что. Можно еще приставить ракушку к уху и слушать, как шумит море. Но это не очень интересно, потому что на самом деле все знают, что это шумит кровь в ушах. А моря Мадими никогда не видела, и считала, что его нет.

Когда Мадими разложила ракушки на покрывале, оказалось, что в середине осталось пустое место. Вздохнув, Мадими принялась искать в сундучке что-нибудь, чем можно было бы заполнить пустоту. Вдруг скрипнула дверь. Мадими сперва подумала, это вернулся Хель. Но Хель никогда не крадется неслышно, всегда, прежде чем войти в дом, громко здоровается: "Привет, хозяюшка, а вот и я". А тут даже шагов не различить. Может быть, это ветер распахнул дверь? Мадими обернулась и увидела, что в двух шагах от нее стоит незнакомая женщина в черном платье, с длинными черными волосами, и смотрит ей прямо в глаза. И глаза у нее тоже черные-черные, такие глубокие, что не видно дна.

Женщина улыбнулась и сказала:

-- Приве-ет... Так ты, ста-ало быть, Мадими -- Хелева дочка? А самого его, ста-ало быть, нет?

Потом подошла совсем близко и спросила:

-- А что это у тебя?

Женщина говорила громко и странно. Она растягивала слова, как будто не очень хорошо умеет их выговаривать.

Чтобы не бояться, Мадими стала показывать гостье свою коллекцию: вынимала по очереди вещицы из сундучка и рассказывала, какие у них привычки и кто с кем любит стоять.

--- Вот, -- говорила Мадими, -- это водяной лис. Он вообще-то живет в озере, а теперь живет у нас. У меня их три. Только один куда-то спрятался, а другой сейчас спит. Этот самый маленький. Я его обычно заворачиваю в шкурку от болотного духа, это мне Хель принес. Очень даже хорошая шкурка. Я думаю, что ему нравится, потому что она мягкая. А вот это корень от ползучего папоротника. Видишь у него шишки? Это потому, что он много лет растет. Каждый год вырастает по шишке. А на праздник Ианго они цветут. А вот это я сама не знаю что.

Гостья слушала очень внимательно, смотрела во все глаза. Вещицы, которые ей особенно нравились, она брала в руки, вертела так и сяк, выспрашивала у Мадими подробно, что это такое и какой у него нрав. Так прошел и час, и другой. Наконец, остались только самые старые вещи -- те, что лежали на самом дне: золотое кольцо с черным камнем, и зеленая бусинка.

Заметив кольцо, незнакомая женщина почему-то очень обрадовалась, взяла его и попробовала надеть Мадими на указательный палец. Да только ничего у нее не вышло: кольцо было сделано для взрослого и соскальзывало. Потом гостья увидела бусинку. Тут она отшатнулась, как если бы наступила в лесу на гадюку. Ее лицо дернулось и как будто треснуло. Мадими очень перепугалась и от испуга спросила на "Вы":

-- Что с Вами?

Гостья предостерегающе подняла руку --- не подходи! -- и покачнулась, но сразу же снова выпрямилась. Лицо ее стало такое же, как раньше, только серьезнее и чуть-чуть бледнее.

Потом гостья собралась уходить. На прощанье она взяла Мадими за плечи, посмотрела на нее пристально своими бездонными чернющими глазами, и проговорила:

-- Ты сейчас ма-аленькая... Ле-ет через семь...через восемь... Лет через восемь я тебя заберу. Будешь жить у меня во дворце. Там и ракушки, и всего вдо-оволь...тебе понра-авится...

Потом женщина повернулась и пошла к выходу. У самой двери снова обернулась и сказала строго:

-- Только Хелю ничего не говори! Ни к чему ему про это знать, -- и тогда уже переступила через порог и ушла.

Мадими собрала свои драгоценности, обернула каждую в свой лоскуток, заперла сундук на ключ и стала ждать Хеля. Сначала она вспоминала слова странной гостьи, чтобы понять, что же та имела в виду. Но почему-то никак не могла вспомнить. Потом и лицо ее как-то забылось. Оно будто подернулось мелкой рябью -- сначала стерлись мелкие черты, потом и совсем ничего нельзя было вспомнить, кроме черных глаз и черного платья. Так бывает, если смотреть на облака в небе или на озеро, в котором отражаются облака. Иногда облако похоже на зверя или на дом. Можно сосредоточиться и очень долго разглядывать этот дом: окна, двери, крышу, крыльцо; потом что-то сдвигается, и никакого дома уже нет. Не видно, где были окна, где двери -- только белые облака, кучей накиданные друг на друга. И не вспомнишь, было ли что-то вообще. Так и с женщиной. Сперва Мадими забыла, как та выглядела. Потом ей стало казаться, что все это она придумала или увидела во сне. Потом и про сон она тоже забыла.

А женщина в черном платье в точности выполнила свое обещание: не появлялась вновь почти восемь лет. И Хель так никогда и не услышал о том, кто однажды приходил к нему в хижину.

За восемь лет Мадими выросла -- из девочки превратилась в девушку, да такую красивую, что глаз нельзя было отвести. Хель по-прежнему в дочке души не чаял. Он путешествовал по всем лесам Ианго, изо всех деревень приносил для нее платья и украшения. Больше всего она любила черные платья и тонкие нити из тяжелого золота. В деревнях говорили про нее редко и шепотом -- как будто она и не человек вовсе, а нездешний дух из какого-то другого мира и времени. Пастух Ханила из деревни Хай-Харритта, заблудившись в лесу, увидел издалека, краешком глаза, как Мадими проходит по сонному берегу медленного ручья Ак-Там, укрытая сосновыми иглами от слепящего света, и, увидев, влюбился в нее без памяти -- когда его нашли, он два слова не мог связать, и все время думал про темноволосую волшебницу, которая живет в самой середине глухого леса и прогуливается на закате вдоль по солнечному лучу. Но Мадими ничего об этом не знала, и не могла знать. Люди по-прежнему ее почти не интересовали. Она не знала даже, как и зачем люди разделяются на племена. Если бы кто-то спросил у нее, чьего она рода и какого происхождения, она задумалась бы, и сказала бы, скорее всего, что она из людей Благословенной Ианго. И некому было объяснить ей, как рискованно и непочтительно говорить такие слова.

Ведь в те времена считалось, что засиживаться в гостях у одного из дюлюнгов больше, чем на год -- недостойно, невежливо: братья и сестры любят друг друга, выделять из них одного, обходя других своим вниманием -- большой грех. Все в это верили, все так себя и вели. Даже пропахшие морем рыбаки Тунги, которые пол-жизни проводят в соленой воде внешнего пролива, наблюдая за братьями со стороны -- и те раз в год свертывали свои сети, пересаживались в обычные хрупкие лодочки и плыли от дюлюнга к дюлюнгу, чтобы оказать уважение и поделиться добычей.

Хель, как все, знал о правилах и обычаях. Но что ему было делать? Он по-прежнему и близко не мог подойти к морю. А том, чтобы доверить дочку непостоянной текучей воде, он не мог даже подумать. Ему становилось так страшно, что колени у него подгибались, почва уходила из-под ног, голова кружилась, и не хватало воздуха -- как будто он тонет, а в рот ему набился тягучий ил.

Чтобы не обижать дюлюнгов, Хель надумал собрать для дочки фрагонарское ожерелье и обучить ее обычаям рода, тем, каким его самого успели обучить в детстве. Но гадалка в деревне строго-настрого запретила ему говорить с дочкой о Большой Битве, поминать имя Врага, а пуще всего запретила рассказывать о радуге и о зеркалах. Хель пытался было расспросить ее поподробнее. Никакого ответа он не получил -- женщина только повторила предупреждение и погрозила ему пальцем: "и думать не смей". Потом она все-таки сжалилась над Хелем. Сожгла корень травы-платяницы, подышала отравленным воздухом и заглянула в будущее, чтобы увидеть все, что получится, и обо всем рассказать. Но тут пена пошла у нее изо рта, и она потеряла соображение на целый час. Очнувшись, она посмотрела на Хеля неодобрительно и наотрез отказалась рассказывать о том, что увидела. Пробормотала только: "опасайся отражений!", и вытолкала его вон.

Хель оставил ей, как договаривались, полную корзинку лесных орехов, и ушел опечаленный. Вот и еще забота прибавилась. Раньше были только завистливые и злые деревенские жители, вражьи ветры и умаровы стражники, что рыщут повсюду непонятно зачем. Не то записывают всех людей на таблички из серой глины, не то и вправду втайне собирают красивых девочек и отвозят их на вечное заточение, на суровый Умар. Теперь надо еще не упоминать Вражье имя и бояться отражений. Кто знает, почему их надо бояться? Понятно одно -- обучить Мадими фрагонарским обычаям, передать ей родовое благословение и думать нельзя. Что же, пусть будет, как будет.

Хель решил охранять дочку изо всех сил, и надеяться на судьбу.

Говорят, что из всех дюлюнгов у Ианго самый веселый и ровный нрав. Не сравнится с ней ни гневный Умар-Огнедержец, ни Тунга-Рыбак, ни Гайро-Охотник, ни всезнающий Хаттор, ни скорбная Ксела-Целительница. Ианго добра и щедра; легко плачет, легко смеется. Еще говорят (так и записано в жреческих книгах, которые вслух читают в праздничный день), что именно слезы Ианго дают влагу многочисленным деревьям и травам, произрастающем на ее теле, и что именно улыбка Ианго заставляет вызревать и наливаться соками плоды и зерна. И еще говорят, что Ианго обожает наряды. Меняет их она два раза в год: осенью и весной.

День Ианго бывает в конце зимы. Готовясь к своему празднику, она сбрасывает старое платье, окрашенное в темно-зеленый цвет высохшими сосновыми иглами, и неделю стоит голая. В эту неделю ее кожа очень чувствительна. Поэтому те люди, что пользуются в это время ее гостеприимством, стараются без надобности не покидать дома. Ездить на повозках совсем нельзя.

Семь дней нежная кожа Ианго, открытая солнцу и ветру, шелушится и покрывается рыжими пятнами. Когда проходят семь дней, повсюду летит белый пух. Часть семян перелетает пролив, и к концу лета прорастает кустами на мудром сером лице Хаттора. Но к этому времени сама Ианго давно сменила одежду, и вместо тяжелой накидки из темной хвои щеголяет в легчайшем изумрудном платье, украшенном алыми пятнами тысячелистника, синими проблесками лесных ручьев, и золотым ободком песчаного побережья.

Среди тысячи трав, выросших на щедром теле Ианго, одни цветут круглый год, другие -- два раза в год, а есть и такие, которые можно собирать только один раз в году. И как раз эти капризные травы -- ценнее всего.

Дрогго Дайтиме странствовал от одного дюлюнга к другому до двадцати семи лет, и не мог найти себе занятия по душе. Полгода он копал рыхлое известняковое тело Хаттора, научился определять направление гранитных жил и отделять истинные изумруды от медной обманки, но среди молчаливых, задумчивых рудокопов так и не прижился. Полгода он учил у Гайро языки диких зверей и хищных птиц. Еще полгода провел у Тунги за починкой сетей -- старейшины рыбацкой артели посмотрели на него внимательно и решили большего ему не доверять. Побывал он в глубинах горячего Умара, где делают сталь. Едва убежал от строгих жрецов, что хотели надеть ему на шею трехцветную повязку Умарова прислужника и поставить на мост, отпугивать призраков, летящих на запах горячей крови. Посещал и проворного Кныра, откуда его, сочтя растяпой, вытолкали коромыслами. Нечего, сказали, подавать малышам дурной пример. Дрогго, которому исполнилось уже двадцать пять лет, в ответ только пожал плечами: ну, мол, деритесь пока, а потом будет у меня и жена-красавица, и свои малыши.

Последний год, с перерывами, Дрогго Дайтимме провел в учениках у Харрада Ломоноса, прославленного, всем известного аптекаря Лекарственной Кселы.

Харраду было пятьдесят лет. Нос ему сломали давным-давно, в молодости, за дурной характер. От этого лицо его искривилось -- правая половина стала не похожей на левую. Характер же его с годами сделался еще дурнее. Он ходил повсюду в плаще с капюшоном, кряхтел, как ветхий старик, и жаловался каждому встречному на холод и промозглый воздух вечной осени, что царит во владениях Милосердной, Печальной Кселы. Дрогго Дайтиме то и дело получал от него затрещины. Но, по правде сказать, все равно он был очень доволен. Потому что с тех пор, как вздорный старик распугал всех заказчиков, работать у него приходилось от силы два дня в месяц, а кормили, по старой памяти, сытно и каждый день.

Один раз, в канун дня Ианго, Харрад-Ломонос позвал Дрогго к себе и два часа подряд водил его по углам и закоулкам своего аптекарского зимнего сада, от теплицы к теплице, от цветника к цветнику. Знатный то был сад -- не зря Харрад почитался у Кселы главным аптекарем. Там были травы от живота и от головы, от болезней печени, недугов сердца и крови, легочных недомоганий, яды смертельные и несмертельные, средства успокаивающие, гербалии обезболивающие, пахучие, яркие цветы, вызывающие любовь, отводящие дурные сны, прогоняющие страх, -- и много еще всякого, чего Дрогго не знал, и за что исправно получал оплеухи. В конце Харрад вывел его к пустой черной клумбе:

-- А теперь говори, дурень -- быстро говори -- чего у меня нет??

Дрогго уже было вжал голову в плечи, готовясь к очередной оплеухе, как вдруг Ианго Благословенная сквозь чуткий сон послала ему праздничный подарок. Совершенно неожиданно для себя самого Дрогго вспомнил далекое, волшебное детство, рыжие прогалины, темные стволы и белый пух. Он тут же понял, что надо сказать, и выпалил одним духом:

-- А нет у вас травы-козодоя, что помогает от размягчения мозга; растет на груди у Ианго и больше нигде, зацветает и отцветает на праздник Ианго; так только начнется весна, тут же и собирать!

Старик резко повернулся к Дрогго, а рот его раздвинулся; одна сторона рта поднялась вверх, а другая опустилась вниз; показались щербатые зубы -- это должно было изображать довольную усмешку.

-- А ведь ты, парень, прав. Не зря учил.

Потом и другая сторона рта поползла вверх, отчего улыбка Харрада сразу стала ехидной:

-- Вот как раз тебе ее и собирать. Отправляйся сегодня же. Привезешь мешка три, до следующего года должно хватить.

Дрогго Дайтиме изобразил на лице почтительное согласие, а внутри головы поморщился. Старик Харрад хоть и ноет на каждом углу, жалуется на холод, но ведь врет он при этом нещадно. Всякий знает, что золотая осень царит у Печальной Кселы, круглый год можно не надевать зимней одежды, а когда нет дождя, то даже накидку можно оставить дома. То ли дело сестра ее -- когда зима уже кончилась, а весна еще не пришла. Дрогго вспомнил голое, озябшее тело Ианго, пронзительный вражий ветер, и поежился. Но -- делать нечего. А раз делать нечего, надо собрать подарков знакомым и отправляться в путь.

Всю дорогу Дрогго Дайтиме вжимался в тесное брюхо тростниковой лодки, перебирал в руках серебряное ожерелье для Фариды, в которой когда-то души не чаял, и вспоминал, как ему было четырнадцать лет и как он жил с дядюшкой и тетушкой в дважды прибрежной деревне Хайтта -- одним боком к озеру, другим к морскому проливу. И какая Фарида была строгая и нарядная. Какие у нее были длинные гибкие платья, отороченные синим и желтым, -- дух захватывало, когда она проходила по улице, чуть наклонив голову -- и какие у нее были золотые волосы, светящиеся на солнце, перехваченные цветной лентой. Вспомнил Дрогго и как однажды, на спор, чтобы похвастаться, ходил с друзьями в дремучий лес и подглядывал в окошко к страшному, заросшему тиной старику. Когда же лодка причалила к берегу, в голове у него был готовый план.

Закутавшись в куртку оленьей кожи, Дрогго сошел на берег и первым делом направился в деревенский трактир: поприветствовал хозяюшку, договорился с хозяином о комнате и о еде. Потом погулял туда-сюда по главной улице. А когда стемнело, и начали зажигаться огни, он взял ожерелье и пошел к Фариде в гости.

Фарида жила, все так же, в доме у старосты, и была она все такая же строгая, как когда-то, и все такая же стройная и нарядная. Отец ее давно умер. Старостой теперь был Найвила, ее муж. В деревне все их любили и уважали, все желали им добра, согласия и долгих лет. Да они и жили в добре и согласии, и все у них было хорошо -- вот только детей пока не было.

Увидев Дрогго Дайтиме, Фарида обрадовалась ему, как старому доброму другу. Даже и больше. Она посадила его на белый ковер возле очага, напоила, накормила и весь вечер с блестящими радостными глазами слушала, как Дрогго плел разные небылицы, -- никак не хотела его отпускать. "Э, да ведь она, почитай, нигде и не была толком, кроме своей деревни!" -- сообразил Дрогго Дайтиме, -- а потом подумал: "эх, хорошо бы все получилось, как я хочу". Между делом, попивая согретое яблочное вино и переходя от одной истории к другой, Дрогго Дайтиме выведал, что Хель-сирота как жил в лесу, так себе и живет, ничего плохого с ним не случилось. А где именно стоит его ветхая хижина, никто и не помнит уже много лет. И это было хорошо. Ведь в лесах Ианго точный путь меняется день ото дня; кто полагается на свою память, первым теряет дорогу.

На следующий день Дрогго встал рано-рано, и отправился в лес искать Хеля.

Если бы время было другое, если бы повсюду росли травы и цеплялись за одежду колючки и ветки моршeнника -- нипочем бы ему не найти лесной хижины. Но деревья стояли голые. Сквозь черные стволы и мокрые ветви каждый мог видеть, куда идет. Дрогго определил по солнцу примерное направление, а дальше пошел наугад. И вот, последние дома деревни скрылись за невысоким холмом. Дрогго стал вспоминать давних своих попутчиков: молчаливого парня из людей Лаймы -- как же его звали? -- который вскоре исчез куда-то, не оставив ни следа, ни воспоминания, толстого Ингвара, и беспокойного, неугомонного Аввилу, сына кузнеца. Тогда Аввила бежал чуть не вприпрыжку, подгоняемый собственным страхом. На следующий год он утонул вместе с семьей, отплыв от Ианго, к Гайро так и не приплыв. Что же поделать. Лха, охраняющая течения, за всем сразу уследить не может; поэтому рулевой, отправляясь в путь, не только Могучей Лхе поет приветствие и приносит дары, но и Гриду Подводного поминает осторожным, почтительным словом.

Теперь, много лет спустя, спешить было некуда. Дрогго Дайтиме шел в свое удовольствие, не торопясь и поглядывая по сторонам. Через час или полтора он заметил вдалеке легкий дымок, что поднимался над деревьями и растворялся где-то в сером, белесом небе. Дымок был чуть в стороне. "Смотри-ка, -- подумал Дрогго, -- старик-то даром времени не терял. Обзавелся хозяйством".

Еще через полчаса показалась и сама хижина. Она была меньше, чем он помнил, но и опрятнее. Вместо мутной пленки, извлеченной из акульего живота, окно было заделано прозрачным стеклом -- Дрогго сам делал такое когда-то, когда гостевал у Хаттора Искусного. Изнутри окно было теперь закрыто сиреневой занавеской. Когда Дрогго подходил к хижине, ему показалось, что за деревьями скользнула быстрая черная тень. Он отчего-то вздрогнул, и почувствовал себя -- как три года назад, в лодке, перед дымящейся огромной тушей Умара Конического -- очень маленьким и совсем беззащитным. Но тут же сердито одернул себя. Ну вот, до чего доводят храброго человека не вовремя пришедшие в голову детские воспоминания -- не хватало еще бояться теней.

Дверь была чуть приоткрыта. Дрогго Дайтиме постучался, как вежливый человек, и вошел внутрь. Внутри никого не было. Впрочем, в очаге тлели теплые угли, а возле очага стоял на медной подставке большой котел с теплой водой.

Дрогго уселся на деревянную лавку, положил локти на стол и принялся ждать. Чтобы скоротать время, он рассматривал прожилки дерева на грубой, темной столешнице. Мысли в голове были ленивые. Тогда, давно, Хель сидел точно так же, водил в полутьме пальцем по дереву и катал по столу зеленую бусинку. Только почему-то он еще выл во весь голос, как кошка, у которой только что отобрали котят. И что ему не жилось? Теперь и не узнаешь, -- да и неважно... Было очень тихо. Слышался только какой-то непонятный шум -- как будто шумит море, одна волна набегает на другую волну. То ли это деревья за дверью раскачивались на ветру -- только ветра, вроде бы, не было, -- то ли просто кровь шумела в ушах. Постепенно Дрогго Дайтиме начал засыпать. Ему теперь казалось, что темные линии на невыструганной поверхности бегут куда-то сами по себе, то сливаясь, то разветляясь, огибая маленькие, круглые выпуклости, оставшиеся от сучков. Потом, побегав немного без цели, линии как-то постепенно сложились в рисунок. И отличный то был рисунок! Ведь всего две-три черты -- а уже перед глазами, как живая, стояла высокая девушка. Она стояла спиной, вполоборота. Длинные черные волосы рассыпались по спине. Лицо ее было повернуто прямо к Дрогго Дайтиме, и на нем двумя сучками горели глаза -- тоже черные, как и волосы. Прямо в душу смотрели эти глаза. И были они такие глубокие, что дна не видно. Вдруг скрипнула дверь. В комнату, сгорбившись, вошел седой старик в темной одежде.

Дрогго встрепенулся, глянул на него и сразу же определил: "костная водянка, ломота в суставах. Наверно, еще и бессоница". Не давая старику времени удивиться, Дрогго вскочил, низко поклонился и быстро проговорил:

-- Достопочтенный господин Хель! Позвольте представиться: Дрогго Дайтиме, младший лекарь, милостью Кселы Лекарственной; умею врачевать всяческие недуги, ведаю травы, имею познания в медицине симпатической и минеральной. Я вижу, что вы немного сутулитесь. Не беспокоит ли вас что-нибудь? Не могу ли я быть полезен? К вашим услугам!

Старик поднял голову и посмотрел прямо на Дрогго Дайтиме. Потом молча, жестом предложил ему сесть. Лицо его было маленькое и сморщенное, брови -- совсем седые, а глаза -- добрые и какие-то детские. Дрогго сразу почувствовал себя легко. Давний, затаившийся до поры до времени страх ушел без остатка. Он забыл заранее сочиненную, не очень правдоподобную историю о том, как лекарь с Печальной Кселы оказался посреди леса Ианго в тоскливый, неблагоприятный сезон, и говорил все, что придет в голову, а Хель только кивал головой. Наверное, он принимал Дрогго Дайтиме как явление природное, -- а раз так, то и объяснений не требующее: если он здесь, значит, это для чего-нибудь нужно.

Через полчаса, к огромной радости Дрогго, они пришли к доброму согласию, и такому, что оба не остались внакладе. Хель получил два пузырька с превосходной суставной мазью. И правда превосходной -- ведь Дрогго Дайтиме никогда не обманывал без крайней нужды. А взамен Хель обещал собрать в нужном месте, в нужное время четыре мешка цветущей травы-козодоя, и принести их в деревню через три дня.

Когда уже собрались бить по рукам и скреплять договор чашкой горячей сливовой настойки, Дрогго вдруг услышал удивленный возглас, и обернулся от неожиданности. Говорили у двери, и, что самое удивительное, голос был женский.

И точно -- в дверях вполоборота стояла высокая девушка, в черном платье, с черными волосами. И глаза ее тоже были черные-черные -- и такие глубокие, что не видно дна.

И тут Дрогго, несмотря на незнакомую обстановку, возможно, опасную, может быть, даже очень опасную, совершенно забыл обо всем -- и о планах, и о договорах -- застыл на месте и смотрел на девушку, не мог отвести от нее глаз. Даже если бы в эту минуту на него напали озверевшие духи из Темной Пещеры Хаттора, или Умаровы жрецы собрались бы накинуть ему на шею трехцветную волосяную петлю -- все равно бы он смотрел и смотрел. А если бы его спросили, почему же он смотрит, он и ответить не смог бы. Ну, может, сказал бы, что чудо бывает только один раз, вечное, неизменное, и только несчастный, круглый дурак может отпустить чудо, спасая свою глупую жизнь.

Через секунду, которую Дрогго Дайтиме прожил как вечность, девушка бесшумно выскользнула из дверного проема и скрылась за деревьями.

Дрогго обернулся и увидел, что Хель протягивает ему кружку сливовки и улыбается, как будто не произошло вообще ничего.

Почему-то в голову Дрогго Дайтиме пришла одна мысль. Хотя он и не мог понять, откуда она, он не сомневался в том, что мысль пришла правильная и своевременная -- и никакого отношения не имеющая к смешным и глупым детским страхам. Мысль эта предупреждала. Дрогго Дайтиме был уверен, что стоит ему хоть чем-то намекнуть на свое удивление, хуже того -- восхищение, то не сносить ему головы.

"Ну что же, -- подумал Дрогго, -- чудо -- чудом. Пришло -- и ушло. Надо теперь занятся делами обычными". А вслух он сказал:

-- Доброго здоровья, господин Хель! Да оставят вас все недуги, живите еще столько же, и еще столько же, и пусть никогда не ломит ваши кости, не подкрадывается к вам старость. За ваше здоровье!

Обратно в деревню Дрогго Дайтиме добрался за час -- вдвое быстрее прежнего. Хель на прощание показал ему на тропинку, да еще дал лукошко лесных орехов, баловать деревенских детей. Дрогго шел, разгретый сливовой настойкой, широко улыбался и совсем не чувствовал холода. Мысли у него в голове были понятные и простые: "Ах, хорошо!" Иногда он вспоминал чудесную черноглазую девушку. Тогда он останавливался, удивленно покачивал головой и улыбался еще шире. Потом он шел дальше. Ничего не скажешь -- план его удался.

Следующие два дня он провел в деревне, бездельничая в собственное удовольствие. Спал до полудня. Потом гулял туда-сюда по главной улице, франтовато сдвинув набок охотничью шапочку, привезенную когда-то от Гайро, и перешучивался с деревенскими девушками. А вечером шел в гости к Фариде -- и сидел допоздна, греясь у огня и рассказывая обо всем на свете. Надо сказать, что Дрогго Дайтиме и в обычное время за словом в карман не лез. А тут язык его почему-то совсем развязался и легко, будто сам по себе, перелетал от страшных нор Умаровых стражников к ужасным просторам внешних вод, где берег Тунги виден только как малая точка на сверкающем горизонте, потом обратно, к безглазым оборотням, что живут в рыхлых пещерах древнего Хаттора, -- и так весь вечер. К себе в трактир Дрогго возвращался, когда над головой давно горели крупные звезды, а на горизонте вовсю полыхал Вурл. Люди уже стали поговаривать -- что это, дескать, приезжий гость зачастил к старосте в гости? не к дождю ли? или к инспекции? или еще к чему неприятному? Но дело было совсем в другом. Просто в гостях у Фариды было так хорошо, так спокойно. И Дрогго Дайтиме очень не хотелось уходить спать в пустую трактирную комнату. Потому что, по правде сказать, уже два дня, -- с самого посещения лесной хижины, -- он видел очень странные сны.

На третий вечер Дрогго вдруг перебил Фариду на полуслове, совсем невежливо, и сказал, что завтра он уезжает.

Фарида сразу замолкла и отвернулась к стене. Там, в углу, стоял большой сундук. На нем было зеркальце в железной оправе, еще какие-то тряпки, а еще несколько маленьких фигурок из дерева и цветного стекла -- не то звери, не то люди в просторной одежде, развевающейся на ветру. Некоторое время Фарида смотрела на эти фигурки, а потом она снова повернулась к Дрогго Дайтиме и сказала полуутвердительно:

-- Я ведь тебе всегда нравилась, да?

Дрогго опешил -- в первый раз за три дня он не знал, что ответить. А Фарида по-приятельски взяла его за руку и сказала:

-- Увези меня, хорошо? Возьми меня с собой!

И Дрогго совсем растерялся. Потому что, по правде сказать, Фарида ему очень нравилась, и в другое время он бы, пожалуй, рискнул: забыл бы про все обычаи, да и уплыл бы с ней в тростниковой лодке, куда глядят глаза и ведет весло рулевого. Но как обьяснить, что сейчас дело совсем в другом? Что третью ночь подряд он видит во сне только холодную темную воду, одна волна набегает на другую волну, а на волнах стоит незнакомая черноглазая девушка; волосы ее вьются по ветру, и он точно знает, что надо ему бежать. А бежать надо обязательно одному.

Тут Фарида рассмеялась и сказала:

-- Дурак ты, Дрогго Дайтиме! Я же пошутила! А ты уже и испугался.

Потом она как-то быстро распрощалась с ним и выпроводила его за дверь.

Этой ночью Дрогго Дайтиме почти совсем не спал. Только он закрывал глаза -- сразу же являлась та самая незнакомая черноглазая девушка, очень красивая. Она была то совсем маленькая, то большая, размером с дом. И смотрела она на него, как мальчишка смотрит на головастика, выловленного в пруду. Захочет -- отпустит, захочет -- заберет к себе в дом для опытов. А Дрогго только и мог, что пялиться на нее всю ночь, как дурак, и при этом соображения в голове у него было не больше, чем у квелой рыбины.

Наутро, не дожидаясь, пока Хель, как условились, придет к нему в деревню, Дрогго отправился на базар, выменял три мешка травы-козодоя на собственную свою охотничью шапку и куртку оленьей кожи, а потом со всех ног побежал на пристань, ждать лодки.

Только когда ржавые, неприветливые берега Ианго Благословенной скрылись из глаз, Дрогго Дайтиме снова почувствовал себя легко и спокойно. И удивился самому себе. Ведь надо же -- испугался красивой девушки! Да еще так испугался, что совершенно ни за что, своими руками отдал хитрому торговцу с базара куртку и шапку! Хорошо хоть сапоги остались на ногах. Повезло, не иначе. Торговец попался не совсем бессовестный -- увидел, что человек в таком состоянии, что почти ничего и не соображает, и последнего не стал забирать. А ведь рассказать кому -- точно на смех подымут! Девушек, даже красивых, даже и черноглазых, каждый год все же рождается не счесть сколько. Что же, всех бояться? Вот например сейчас в лодке, у правого борта -- тоже девица, совсем молоденькая. Сидит, перебирает бусинки в ожерелье. И волосы у нее черные, как базальт. А глаза, интересно -- тоже черные? Тут девушка обернулась и посмотрела Дрогго Дайтиме прямо в лицо. Глаза ее были черные-черные, и такие глубокие, что не видно дна.

-- Что же ты, глупый, думал, что прямо вот так можно заглядывать, куда хочется? И ничего тебе за это не будет?

Девушка-то оказалась совсем не молоденькая. По правде сказать, перед Дрогго Дайтиме стояла совсем не девушка, а взрослая женщина, высокая, сильная. В руке у нее была горсть тяжелых черных камней, нанизанных на прочную кожаную тесемку.

-- Она ведь не для тебя! Ее судьба давно написана, скоро исполнится. Недолго осталось ждать. А ты ведь здесь так, сбоку припеку. Сунул свой нос, куда не надо... да еще и не вовремя. Она же ведь еще маленькая! Ну, да что же теперь поделать... пригодишься и такой, как есть...

Пока женщина говорила, она выросла, стала вышиной в три сажени; стояла, раскачиваясь, сверкала глазами и растягивала слова. Волосы ее вились по ветру. Дрогго не мог вымолвить ни слова. Да что там -- он сидел с раскрытым ртом, и не мог даже пошевелить пальцем.

-- Эх, и дурак же ты, Дрогго Дайтиме! --

закончила женщина с сожалением, как будто перещелкивая последнюю бусинку на больших счетах и подводя итог всей его непутевой жизни.

-- Что же тебе дома-то не сиделось? Ведь не ходил бы ты с тем дурнем сердитым ночью в лес, жил бы долго и счастливо. Была бы у тебя и жена-красавица, и полон дом малышей. А раз уж пошел -- зачем же возвращаться надумал? А? Одно слово -- правильно тебя тогда бабы выгнали коромыслами. Неупорядоченный, бестолковый ты человек.

Потом она легонько, одним плавным движением руки выбросила вперед свое ожерелье. Кожаная тесемка петлей обвилась Дрогго Дайтиме вокруг шеи, а каменные шарики все разом ударили ему в висок и проломили кость. Дрогго Дайтиме потерял сознание. Он упал за борт и начал быстро тонуть. Изо рта у него пошли кровавые пузыри, и больше о нем никто никогда ничего не слышал.

Если бы Хель знал, какой глупый конец ожидает Дрогго Дайтиме, он бы, наверное, вовсе не стал выходить ради него из своей хижины, и многое могло бы произойти по-другому. Но Хель читать будущее не умел. А если бы и умел -- наверное, не стал бы: слишком уж привык он жить день за днем, положась на судьбу.

Как только они обо всем честно договорились, и Дрогго Дайтиме пошел обратно к себе в деревню, Хель собрал самые необходимые вещи и тоже отправился в путь. Дорога была неблизкая. Он знал, что трава-козодой, которую он взялся собрать, лучше всего растет в густом лесу, на круглых полянах, какие остаются, когда столетний папоротник созревает, вспыхивает ярким пламенем и сжигает все вокруг себя на четыре сажени. Одно такое пепелище, прошлогоднее, Хель случайно нашел еще в середине зимы. Вот только идти до него было целый день, а то и больше. Хель сказал Мадими, чтобы ждала его через три дня, к вечеру, а сам поспешил на промысел.

На третий день, когда пора было ему возвращаться, Мадими решила приготовить побольше душистой бобовой похлебки. И сытно, и тепло -- лучше всего согревает после многодневной, въевшейся в кожу промозглой сырости. С утра она собрала разные необходимые травы и коренья, разожгла огонь, вскипятила воду в медном котле и принялась варить бобы, помешивая пахучее варево большой деревянной ложкой. Работа была простая, но скучная. Фасолинки плавали кругами по всему котлу, как серебристые мальки, пляшущие в ручье возле заводи. Потом, как будто уставая, они прилеплялись к днищу и стенкам. Тогда им надо было наподдать жару, двинуть ложкой, -- снова завести в котле бесконечный круговорот. Мадими делала это, не думая, а думала она совсем о другом. Ей вспоминался смешной парень в куртке оленьей кожи, который приходил недавно в хижину. О чем-то он еще долго разговаривал с Хелем, один на один. Должно быть, из-за него Хель и ушел. И чего-то этот парень все время боялся, хотя виду и не показывал. А потом бояться он перестал. А ведь у самого -- самое смешное -- прямо на лбу написано, что жить ему осталось три дня, хоть бойся, хоть не бойся. Интересно, подумала Мадими, где он сейчас, этот парень? И как его зовут? Почему-то ей показалось, что он еще живой и плывет в лодке по морю. Точь-в-точь как фасолинка в котле. Сейчас она пока на поверхности, потом Мадими пошевелит ложкой, все переменится, и фасолинка уйдет на дно. А иначе нельзя. Иначе все слипнется, и вместо вкусного супа получится пригоревший гороховый блин.

Тут Мадими пошевелила ложкой, а потом заглянула в котел. Фасолинки закружились, как мошки вокруг лампы. Стало видно самое дно. А там, на дне, была незнакомая женщина.

Мадими крепко зажмурилась, потом открыла глаза и снова посмотрела на дно котла. Женщина никуда и не думала исчезать. Она смотрела своими большими черными глазами прямо на Мадими и улыбалась. И как будто звала к себе. Тогда-то Мадими ее и узнала, -- хотя видела ее только один раз, восемь лет назад, когда была совсем маленькая. Эта самая женщина тайком от Хеля приходила к Мадими в гости. Потом она ушла. Больше ее никто не видел. Но она обещала вернуться и забрать Мадими с собой.

Мадими, должно быть, задумалась. Когда Хель открыл дверь хижины, он очень удивился, что дочка не бежит встречать его на пороге, но ничего не сказал и прошел внутрь, в комнату. А когда вошел, то увидел, что дочка у него совсем взрослая. Она стояла возле большого котла и любовалась на собственное отражение в кипящей воде.

И тогда Хель страшно перепугался. Колени у него начали подгибаться, а голова закружилась, и стало трудно дышать -- так, как будто он тонет, и в рот ему набился черный тягучий ил. Это было оттого, что он понял -- пока он прятал дочку в лесу, берег ее, охранял, отваживал посторонних от лесной хижины, вокруг текло время -- понемногу, по капле, как вода, которая незаметно просачивается в землю из прохудившегося ведра. Сперва год, потом другой. И вот теперь все время, какое было -- все утекло.

Всю ночь Хель не спал, ворочался с боку на бок. Мысли в голове были тяжелые, цеплялись друг за друга, шумели, ходили по кругу, как мельничные жернова. Деревенская колдунья Гарги когда-то давно предупреждая: опасайся, мол, отражений. Столько лет опасался, забрался в самую глушь; во всем доме ни одного зеркала. Все же не уберегся. И что теперь будет? А еще этот чужак. Лет пять, почитай, как никто из деревенских в гости не заходил, -- а тут все одно к одному. Сначала гость непонятный, того и гляди расскажет лишнего кому не надо -- и потянутся гости совсем незванные, в трехцветных поясах. А потом еще этот котел. Может быть, колдунья тогда перепутала, или просто пошутила нехорошо? И боялся, выходит, зря... А ведь все -- девочка выросла. Ей уже тринадцать лет. Надо решать. Родовое воспитание дать ей не удалось, к чужим людям она не привыкла. И все равно -- будь что будет. Хоть имя взрослое надо дать так, как положено, как принято. Как издавна заведено у людей.

Наутро Хель разбудил Мадими затемно и сказал ей собираться: надо будет ей неделю, до праздника, пожить в деревне, у знакомой трактирщицы.

А Мадими совсем этому не удивилась. Потому что она всю ночь вспоминала черную женщину, ее дворец из белого камня и розовых ракушек, и думала, какие вещи можно оставить, а какие надо обязательно взять с собой. Вот только одной неделей тут дело не кончится. Дворец, по всему видно, далеко-далеко. Пока дойдешь, наверное пройдет и месяц, и два. А как угадать, что именно понадобится по дороге? Чтобы не огорчать Хеля, Мадими взяла с собой только самое необходимое, -- как будто точно знает, что покидает хижину ненадолго. Она быстро сложила вещи в мешок, посмотрела на прощание по сторонам, кивнула знакомой лиственнице. И пошли они вместе с Хелем в прибрежную деревню Хайтта.

Они шли длинной дорогой. Постепенно фиолетовый Вурл начал темнеть, и вспыхивал теперь совсем тихо и редко. Мадими заметила, что деревьев по пути встречается все меньше. И были они какие-то чахлые, как будто выросшие на песке. На рассвете они поднялись на холм, а когда спустились с другой его стороны, то деревьев вокруг не было вообще. Вместо деревьев здесь росли дома -- приземистые, широкие, цеплявшиеся за почву и уходившие корнями глубоко вниз. Некоторые дружили между собой, их корни переплетались; другие -- ссорились с незапамятных времен. Люди, которые жили в деревне, старались этого не замечать.

Там, где проходила граница между враждующими постройками, всегда оставалось пустое место. Место это было мертвое, отравленное, такое, как бывает, когда две разные грибницы вырастут встык, и обе пытаются прогнать соседку, выпуская в землю ядовитые соки. Раньше оно называлось "улица". Потом люди присыпали его сверху серым крошащимся камнем и назвали "мостовая".

Идти по мостовой Мадими не хотела. Она нащупала в кармане зеленую бусинку и потерла ее, а потом крепко встала на месте. Вот сейчас серый камень вспучится, лопнет, и из жирной черной земли полезет свежая трава. Но ничего не произошло. Только Хель обернулся и посмотрел на нее укоризненно.

Мадими достала бусинку из кармана и увидела, что была то вовсе не зеленая, и даже не бусинка -- была это невзрачная круглая галька, такая же серая, как крошки камня вокруг. Должно быть, Мадими перепутала, собираясь в спешке и в темноте, так что настоящая бусинка осталась дома, в лесу. Делать было нечего, надо было идти дальше. Они прошли с полсотни шагов. Потом еще с полсотни. Потом дома слева расступились, оставив просвет, а из просвета показалась черная тень.

Мадими подняла глаза и увидела, что перед ними, опираясь на палку, стоит горбатая, сморщенная от старости женщина в коричневой накидке, с длинными, спутанными волосами.

-- Здравствуй, Хель! --

сказала она скрипучим жабьим голосом, откинув с глаз волосы.

-- Что же... помощницу мне привел?

Мадими поняла, что говорят про нее, и испугалась. Старуха заметила это и тут же довольно заклокотала, засмеялась. Кругом было так тихо, что звук разносился во все стороны, дробился и отражался от домов и заборов -- как если бы кто-то гремел запечатанным рыбьим пузырем, в который насыпали сухой горох.

Дальше по улице они пошли вместе. Старуха шла впереди и говорила Хелю:

-- Хорошо, что рано пришел... Никого и нет -- все на берегу... праздник готовят... доведу вас, сдам Кларе... дальше смотри сам... А вот и пришли.

Она встала, как вкопанная. Мадими тоже остановилась. Старуха постучала палкой по забору и громко сказала:

-- Клара! Выходи! Тут тебе...кхе-кхе...помощницу привели.

В заборе открылась дверь. Старуха повернулась и ушла, а из двери вышла добрая женщина с длинными желтыми волосами и провела их внутрь, в дом. Дом назывался "трактир". Женщина усадила Хеля и Мадими за стол -- такой большой, что за ним могли запросто разместиться человек десять, а в лесную хижину он бы, пожалуй, просто не влез, даже если вносить по частям -- и, зевая, налила им по чашке горячего травяного настоя.

-- Пейте, господин Хель, поутру так хорошо, и кости ваши согреет -- небось замерзли? ох, холодно нынче... а дочки мои с самого утра убежали на берег... вы же знаете -- скоро карнавал...

Что такое "карнавал", Мадими не знала, а спрашивать у Хеля не хотела, потому что они были не одни. В доме было тепло и сонно. Неправильное, неестественное устройство всего в этой деревне здесь почти не чувствовалось. Жарко горел очаг. По комнате шел слабый поток согретого воздуха, и белые занавески на окне слегка раскачивались, как паутина на легком ветру. Мадими на секунду закрыла глаза, а когда снова их открыла, то Хель уже стоял на пороге, и трактирщица на прощание говорила ему:

-- Не беспокойтесь ни о чем! все будет отлично. Скажем, что она мне племянница, приехала из другой деревни погостить, пожить у нас месяц-другой. Дело обычное. Никто даже и спрашивать не будет ничего лишнего. И по хозяйству мне поможет, всему научится.

Закрыв дверь, Клара посмотрела на Мадими и внимательно и сказала:

-- Как же ты выросла! А ведь я тебя помню еще вот такой маленькой... лежала в корзинке, сосала с голоду палец. Так значит, тебя Мадьми зовут?

-- Мадими, --

поправила ее Мадими. Потом она добавила, из вежливости:

-- А сколько у вас дочерей?

Хотя она и так знала, что дочерей две, и зовут их Элла и Дейра. Одной -- той, что постарше -- уже скоро шестнадцать. Другой, что помладше -- как и Мадими, только что исполнилось тринадцать лет.

Весь день Мадими привыкала к новому месту: о чем здесь думают, куда смотрят и как живут. Клара показывала ей, как управляться с трактирным хозяйством. Вечером, когда погасли огни, и все поужинали и легли спать, Мадими заметила, что за шкафом в ее комнате что-то шуршит. Потом раздалось тихое позвякивание -- как будто кто-то неудачно задел струну на музыкальном инструменте или уронил маленькую железную вещь. Шкаф чуть-чуть отодвинулся, и появилось отверстие, а через него в комнату проскользнуло белое существо.

Существо на цыпочках подошло поближе и оказалось девочкой, в белой рубашке, с рыжими волосами.

-- Тут в стене тайный лаз! --

гордо прошептала девочка. Потом, как будто вспомнив, что надо представиться, она повернулась к Мадими лицом и представилась.

-- Привет! Меня зовут Дейра! А ты Мадими, да?

И тут же добавила:

-- А правда, что ты колдунья?

Мадими села на кровати, сделала страшные глаза и смеху ради подула, сложив губы трубочкой. Тут за приоткрытым окном особенно ярко полыхнул Вурл, и в комнату влетел перепуганный воздушный светляк -- закружился, заметался туда-сюда, не находя выхода, два раза облетел Дейре вокруг головы, а потом нашел наконец окно и улетел восвояси.

-- Ой, мамочки! --

восхищенно прошептала Дейра,

-- И правда колдунья... Расскажи!

Мадими пустила ее к себе на кровать, и они долго шептались -- час или два. Мадими говорила про все, что придет в голову: и про лесное озеро, и про глупых белок, и про болотных духов, и про шуршащую змеиную кожу. Потом Дейра стала спрашивать, нравится ли ей здесь в деревне. Мадими честно сказала, что здесь ничего, даже интересно, но очень много людей.

-- Разве же это -- много?! --

рассмеялась Дейра, и объяснила, что сейчас почти никого в деревне и нет. Все круглый день проводят на берегу, готовятся к карнавалу, который будет через три дня; там и Дейре, и всем другим, кому исполнилось тринадцать лет, дадут взрослое имя.

-- Зачем взрослое имя? --

спросила Мадими.

-- Ну как зачем! --

нетерпеливо ответила Дейра,

-- Ведь иначе, если понадобится обратиться к брату-дюлюнгу, или там к сестре... ну там к Ианго.. или Кселе, если заболеешь...в общем, как они иначе тебя узнают?

Мадими хотела было на это ответить, что Ианго ее узнает и безо всяких глупостей вроде взрослого имени; стоит только потереть зеленую бусинку, как она обязательно сделает все, что попросишь -- если, конечно, услышит сквозь сон. Но тут она вспомнила, что бусинка осталась в лесу, а в кармане был только круглый, бессмысленный серый камень. Ей стало грустно. Дейра ничего не поняла, но, добрая душа, все равно принялась ее утешать:

-- Да ничего, ты не грусти! Тебе ведь тоже тринадцать лет? Ну так матушка обязательно что-нибудь придумает, как нибудь все устроит. И у тебя тоже будет взрослое имя.

Но из этого ничего не вышло. Когда на следующий день трактирщица Клара повела Мадими к деревенскому старосте, знакомиться, то выяснилось, что староста Найвилла -- толстый, добродушный, немного седой, -- пребывает в дурном настроении.

Дело было в том, что вчера вечером жена его Фарида, в которой он души не чаял, в первый раз за все те десять лет, что жили они в любви и согласии, отказалась ложиться с ним спать на одну кровать, заперлась у себя в комнате, да еще обозвала его "старым кулем". Всю ночь Найвилла не спал, а сидел возле очага, слушал, как жена плачет у себя в комнате, и думал, что же такое "старый куль".

Едва только Клара поприветствовала его и начала говорить быстро-быстро, в чем дело, он перебил ее:

-- Скажите, госпожа Клара, а каков из себя, по-вашему, старый куль?

Если бы трактирщица нашлась, что ответить, может, все бы еще и поправилось. Но она не нашлась. А тут еще Мадими, которую никто не тянул за язык, пожалела старосту и сказала:

-- Не грустите. Это она так, случайно. Он уже утонул. А вы совсем не похожи на старый куль.

Она сама толком не знала, к чему пришлись на язык эти слова. Но сказанного не воротишь. Староста нахмурился и сказал, что ничего не получится. Может быть, осенью, через несколько месяцев. Или на следующий год. А прямо сейчас -- никак нельзя. На следующий день выяснилось, что лодка, вчера отчалившая от деревенской пристани, к берегам Кселы так и не пришла. Тогда староста совсем рассердился. Сколько ни уговаривала его трактирщица Клара, он только смотрел на нее подозрительно, а про Мадими и слышать ничего не хотел.

Так вышло, что Мадими осталась без имени. Если судить по обычаям -- еще не взрослая, уже не ребенок.

Через три дня, как и положено, был карнавал. Весь вечер на берегу моря жгли костры. Потом дети, которых сегодня объявили взрослыми, нарядились в праздничные маски и стали водить вокруг костра хоровод в честь дюлюнгов. Никто не знал, почему это называется "хоровод" -- ведь все, хоть и стояли рядом, за руки не держались и кругом не ходили, а каждый был сам по себе. Сбоку били в барабан, звенели колокольчиками и стучали в трещотку. Один мальчик, одетый в коричневую накидку и кожаные штаны, прицепил себе на голову ветвистые рога, будто оленьи, громко, старательно хохотал и все время пытался кого-то боднуть. Другой, в темно-красном, стоял у самого костра, сложив руки на груди, и смотрел по сторонам неодобрительно.

Еще была полная девочка в зеленом платье, очень хорошенькая, с длинной светлой косой, и маленький мальчишка в серой куртке, который стоял у нее за спиной и делал вид, что хочет дернуть ее за косу, а лицо у него было измазано серой глиной. Сбоку стояла высокая девочка чуть постарше, в желтом платье, с грустным лицом. Она держала за руку совсем низенького паренька, трудно было даже поверить, что ему тоже тринадцать лет. Седьмой по счету был крупный парень, который держался чуть в стороне и ходил кругами с важным видом, широко расставляя ноги. Он был одет в темно-синюю куртку и такие же штаны.

Мадими смотрела на хоровод издалека, стоя вместе со взрослыми, а близко к воде она не подходила -- так ей велел Хель. Она пыталась найти Дейру, но ее нигде не было видно. Участники хоровода почему-то удивленно посматривали на Мадими. Наверно, путали ее с кем-то из-за плохого освещения. Потом прибежала Дейра. Она совсем запыхалась. Ее рыжие волосы были наспех покрашены черной краской, и платье на ней тоже было черное. Вот на кого была похожа Мадими! Дейра быстро проговорила:

-- Не хватает Лхи! Мне доверили изображать Лху!

вбежала в круг, и стала носиться туда-сюда с диком видом, изо всех сил сверкая глазами. "Почему Лху?" -- подумала Мадими. "Разве Лха такая?"

Хель, когда рассказывал про дюлюнгов, подробно описывал каждого -- какие у него привычки, на кого он похож. Мадими попыталась вспомнить, что же он говорил про Лху, и не смогла. Оказалось, что как раз Лху Хель никогда толком не описывал. Наверное, он не считал ее совсем настоящей, как Ианго или как Ксела. Ианго, или Ксела, -- вот они: вот тело, покрытое травами и деревьями, вот место, подаренное людям для того, чтобы жить. А Лха, текучая, подобно охраняемым ею водам, обитает везде и нигде, и не имеет постоянного места. Сейчас она здесь, через мгновение -- за много дней пути. А стало быть, постоянной формы у нее тоже нет. Но Мадими было все равно любопытно. Она повернулась вправо, чтобы спросить у Клары. Но вместо Клары справа, совсем рядом, стояла черная женщина -- та самая, которая приходила в лесную избушку, а потом показывалась на дне котла.

Женщина тоже ее заметила -- улыбнулась, хитро растянув рот, и поманила ее пальцем.

-- Привет... -- сказала Мадими, -- А я тебя всюду искала...

Женщина приложила палец к губам, повернулась и стала уходить прочь. Мадими как привязанная пошла за ней.

Совсем скоро костры и праздничный хоровод остались где-то позади, далеко. Было темно и тихо. Только полыхал Вурл, и светили звезды над головой. Идти надо было по камням. Потом Мадими расслышала впереди какой-то непонятный шум -- как будто мокрые деревья раскачиваются на ветру. Когда они подошли поближе, оказалось, что впереди нет никаких деревьев и вообще ничего нет. Они прошли по камню до самого конца; прямо под ногами, совсем близко шумела темная вода. Это называлось "море".

Женщина показала рукой далеко вперед, где горели белые огоньки, и сказала, что там Хаттор. Потом она снова улыбнулась одним ртом и показала под ноги. Мадими посмотрела вниз и увидела, что прямо под воду ведут каменные ступеньки, заросшие мхом.

Женщина еще раз улыбнулась, помахала рукой и исчезла. А Мадими стала бесстрашно спускаться вниз.

Скоро холодная вода накрыла ее с головой. Выяснилось, что под водой светло и можно дышать. Тогда Мадими пошла быстрее. Идти было легко, Мадими не чувствовала под собой ног. Справа и слева от лестницы, на скале росла темно-зеленая трава с широкими листьями. Хотя ветра и не было, эти листья медленно извивались, как будто они не листья, а щупальца. Лестница вела все ниже и ниже. Мимо то и дело быстро пролетали пестрые существа -- не то птицы, не то рыбы. У них были большие выпуклые глаза.

Постепенно лестница стала пологой, а потом и совсем кончилась -- вернее, превратилась в прямую дорогу, вымощенную белой щебенкой. По сторонам дороги росли прибитые, скрюченные кусты, и валялся разный морской сор -- старые сгнившие бревна, разбитые раковины, круглые камни, обкатанные водой. Вдруг мимо очень быстро пронесся полурассыпавшийся остов тростниковой лодки. Тогда Мадими поняла, что она уже не идет, а как бы летит над дорогой, совсем не задевая ее башмаками. Она глянула вниз и увидела, что под ногами вовсе не щебенка, а белые, рассыпавшиеся на куски утонувшие кости.

Не успела Мадими испугаться, как впереди показались высокая арка из белого мрамора, выложенная розовыми ракушками. Арка росла из самого морского дна, из глубины, и до самых небес. Она была такая высокая, что когда Мадими подняла голову, сверху были только фиолетовые звезды. Тут отворилась дверь. Из нее вышла черная женщина и сказала:

-- Приве-ет! Вот мой дом!

А потом спросила:

-- А где мое кольцо-о? С черным камнем?

Мадими стало неловко -- ведь кольцо с черным камнем осталось в лесу, в хижине, на дне сундучка. Вместе с зеленой бусинкой. Кто же знал, что оно понадобится? Мадими начала было что-то смущенно говорить себе под нос, но женщина прервала ее:

-- Ну, ничего... ничего... Проходи!

И они вошли внутрь, в большой зал. Зал был больше, чем весь трактир целиком, может быть, даже больше, чем вся деревня. Противоположная стена оказалась так далеко, что и не разглядеть. Боковые стены -- справа и слева -- были темные, будто бы деревянные, с круглыми окнами, проделанными высоко над головой. Но сквозь окна ничего не было видно -- они были то ли зеркальные, то ли затянутые какой-то пленкой.

Мадими и черная женщина пошли вдоль по залу. Под ногами шуршал пол, выложенный белым мрамором. Только мрамор здесь был не гладкий, а щербатый, вытертый от времени. Освещался зал вделанными в стену светильниками. Свет эти светильники давали красноватый, мутный и подрагивающий, как сквозь толщу воды.

Прямо на мраморном полу, большими грудами были свалены сокровища: золото, серебро, разноцветные камни, платья, расшитые крупным жемчугом. И похоже было, что все это собирал кто-то или совсем глупый, или совсем маленький. Тут были вещи редкие, чудесные, а рядом, вповалку, валялись ненужные безделушки. И еще то тут, то там Мадими видела какие-то неопрятные темные кучи тряпья.

Вдруг одна такая куча зашевелилась, и Мадими поняла, что тряпки -- не тряпки, а одежда, и под одеждой -- маленький живой человечек.

Мадими внимательно посмотрела по сторонам и удивилась: оказалось, что везде под тряпками были люди -- маленькие, сморщенные, и как будто слепые. Тут были и мужчины, и женщины, и малые дети, и старые старики. И одеты они были по-разному. Те, что на вид покрепче, были прикованы к полу медной цепочкой. Потом Мадими заметила, что перед каждым человеком стоял на полу хитрый станок, в котором все время крутилось колесико: наматывалась на колесико темная, вязкая тина, а сматывалось тонкое черное волокно. Мадими посмотрела на прикованного человечка и вдруг узнала его -- это был тот самый парень, который недавно приходил к Хелю в гости. Только теперь он почему-то был высотой с палец.

Мадими хотела было окликнуть его, спросить не нужно ли ему чего-нибудь. Но черноволосая хозяйка дворца обернулась и недовольно сказала:

-- Ну что-о же ты?! Нашла, на что смотреть! Пошли скорее!

И они прошли в другой зал, следующий. Этот зал был поменьше, очень хорошо освещен и совсем пуст. Пол был зеркальный, а на стенах были нарисованы яркими красками разные картины. Всех картин Мадими не разглядела. Запомнила только одну, которая была справа -- там, на берегу моря, стояла высокая девушка в старинном платье, а в руке она держала зеркальце.

Если бы Мадими знала все, чему учат детей учителя и что передают из поколения в поколения старейшины в каждом роде, она наверняка узнала бы девушку -- ведь это была сама Зеркальная Фрейя, которая ловко посылала Врагу солнечный луч прямо в глаз. Но Мадими ничего этого не знала и не поняла. Она только и успела, что посмотреть на картину, а провожатая уже тянула ее за рукав и вела дальше.

Следующий зал был еще меньше -- не больше, чем трактирная общая комната -- и темный. Женщина остановилась в дверях, посмотрела на Мадими строго и прошептала, приложив палец к губам:

-- Ш-шшш! Посмотри ти-ихо, и пойде-ем отсюда побыстрее. Если разбудим, очень они будут ругаться!

Мадими подождала, пока глаза привыкнут к темноте, а потом на цыпочках прошла на середину комнаты, и увидела, что комната круглая, а по кругу, как лучи у морской звезды, стоят семь больших кроватей.

И тогда Мадими стала обходить по очереди все кровати, приподнимать расшитый золотом полог, и тихо смотреть, кто под ним спит.

Тут были все. И высокий, меднокожий красавец-охотник, у которого даже во сне были оленьи рога, и его брат с обветренным лицом и тяжелыми просмоленными веками; и лысый старик с рыхлой кожей, который чему-то лукаво улыбался. Полная девушка с ямочками на щеках и длинной косой сладко спала на перине из мягкого белого пуха. Рядом, на подстилке из перепутанных пожелтевших трав, лежала грустная ее сестра. С другой стороны спал маленький мальчик. Напротив, важно раскинув руки и приоткрыв один глаз, почивал гордый, внушительный худой мужчина в трехцветном ночном колпаке. Но когда Мадими обошла по кругу все семь кроватей, она заметила, что в стене комнаты остается пустое место -- как будто у звезды был когда-то еще один луч, но не то стерся от времени, не то обломился. Там где должна была бы быть восьмая кровать, ничего не было.

Мадими подошла поближе. Оказалось, что в полу в этом месте сделана дырка. Края ее были обведены невысоким каменным ограждением -- может быть, вершка три вышиной, -- а сама ниша в полу была заполнена до краев темной, густой болотной водой. Мадими наклонилась к самой воде. В глубине лежал еще один человек. Это был мужчина, -- вернее, совсем молодой парень, немного даже смешной. Только глаза у него были закрытые и как будто бы неживые. Мадими посмотрела внимательно и увидела, что из его груди торчит острый, железный обломок копья и сочится бледная кровь.

Вдруг кто-то схватил Мадими за шиворот и развернул. Перед ней была черная женщина. Она больше не улыбалась. Куда там: ее лицо было сведено ужасной гримасой -- совсем как у змеи, которая готовится укусить. Женщина прошипела:

-- Я же говорила посмотри побыстре-ее!

Потом она дернула Мадими за руку изо всех сил, и за одно мгновение они промчались и через этот зал, и через соседний, с картинами, и сразу оказались в самом большом зале, у запертой двери. Женщина выросла раза в три, стала вышиной с маленький дом. Она засверкала глазами и закричала:

-- Ты заче-ем смотрела!! Туда нельзя смотреть!!

А потом она выросла еще больше, схватила Мадими за плачи, подняла ее вверх, и прокричала, будто пролаяла:

-- Вот я тебе покажу-у-у!

И тут Мадими обиделась. В глазах у нее будто бы помутилось, она сама потом толком не помнила, что с ней произошло -- но только она тоже начала расти. Секунда прошла -- а она уже выросла во много раз, и оказалась даже повыше, чем свирепая женщина. Мадими хотела было крикнуть ей в ответ, что нельзя людей сажать на цепь, и что дворец у нее никакой не дворец, а хуже деревенской помойки, и еще много чего обидного. Но пока собиралась, оказалась слишком высокой -- женщина теперь была так далеко внизу, что и не разглядеть. А потом вверху, в вышине кто-то как будто каркнул, и от этого весь темный дворец сразу рассыпался. Мадими в глаза ударило яркое солнце. Она поняла, что уже утро, а она, как холоднокровная ящерица, всю ночь проспала на большом камне возле погасшего костра.

Мадими встала, пожала плечами, поправила платье и пошла обратно в трактир.

Когда она вошла в трактирную комнату, там еще не спали. Трактирщица Клара посмотрела на нее странно, потом хмыкнула со значением и ушла в заднюю дверь. И Мадими стало так стыдно, что она покраснела. Вспомнила она, что -- как говорит Дейра -- после праздника деревенская молодежь никогда сразу не идет домой. Парни и девушки сначала бродят парами в темноте возле деревни, а потом расходятся по углам и принимаются целоваться, и вообще занимаются разными глупостями всю ночь напролет.

Тут снова открылась задняя дверь, а из нее вышли вместе Клара и Хель, и принялись на два голоса ее утешать. Говорили, что то, что нет имени, это ничего, не страшно. Нет сейчас, так ведь это не навсегда -- будет осенью, или на следующий год. Но вот Хелю обязательно надо сейчас отправляться в одну очень далекую деревню, к самому внешнему берегу, и не будет его месяца два, а то и три. И они с Кларой-трактирщицой потолковали, и решили, что Мадими лучше пока что и дальше жить здесь. Когда Хель вернется, он сразу ее навестит.

Мадими хотела было объяснить Хелю, что никакого имени ей не нужно, и рассказать ему про свой удивительный сон, но вдруг поняла, что, хоть и пролежала всю ночь на камне, а только закоченела от холода. А теперь, в тепле, глаза у нее слипаются, и ничего толком рассказать уже не получится. Она улыбнулась, кивнула Хелю головой, пробормотала: "Возвращайся скорей" и пошла спать.

А Хель ушел, выбрался за околицу, и тайком, озираясь, отправился к себе в хижину -- жить там три месяца одному, трястись от страха и ждать судьбы. Потому что про дальнюю деревню он все выдумал. А хотел он одного: чтобы староста смилостивился, что люди познакомились с Мадими поближе и признали ее за свою. И если ради этого надо скрыться с глаз долой и не мешать дочке привыкать к новому житью -- значит, так тому и быть.

На следующий день, ближе к вечеру, в деревню вернулись те, кого позавчера посылали к берегам Кселы -- искать, не спасся ли кто с пропавшей лодки. Конечно, никто не спасся. Пока узнали, что лодка до Кселы так и не дошла, и снарядили помощь, прошел целый день и еще половина. За это время холодная весенняя вода и, милостью Лхи охраняемые, тягучие водовороты центрального пролива не оставили в живых никого; осталось только положить сосновые ветки на воду, пропеть гимн Подводному Гриде, и отправляться домой.

Но на обратном пути, возле самой деревни, произошло неожиданное. Когда пристань была уже отлично видна, а глубины под кормой оставалось полторы сажени, прямо на лодку из воды вынырнула огромная рыбина. Рыбина была длиной в пол-лодки; у нее были длинные черные плавники, выпуклые глаза, тоже черные, и острые зубы в два ряда. В воде за ней тянулся шлейф темной тины.

Как такое чудовище оказалось на мелководье, никто так и понял. По-видимому, с непривычки оно сильно перепугалось и вело себя как безумное -- со всей силы тыкалось в борт лодки, било хвостом по воде, и как будто хотело лодку перевернуть.

Но медник Варага, которого в этот раз назначили рулевым, не растерялся, и несколько раз изо всех сил ударил рыбину веслом между глаз. От этого она совсем потеряла соображение и замерла. Тогда ее, оглушенную, запутали в сеть, подцепили под жабры железным крюком и вытащили на берег. Вся деревня бегала на нее смотреть, пока она еще здесь -- пока не сложили большой костер и, как положено, не зажарили ее на круглом вертеле во славу Лхи.

Мадими проспала в тот день до самого вечера, а когда проснулась, тоже пошла к берегу -- посмотреть издалека на пойманное чудовище. Близко к воде она по-прежнему подходить не хотела. Кругом уже собрался народ. Те, кто побойчее, взобрались мертвому чудищу прямо на мокрую, блестящую на солнце чешуйчатую спину. Несколько человек плясали вокруг. Все остальные стояли поодаль и обсуждали произошедшее.

Как только Мадими завидела издалека темный силуэт, она остановилась как вкопанная, некоторое время не могла поверить своим глазам. Зверь был ей отлично знаком. Те же черные выпуклые глаза, те же плавники, которые она раньше принимала за длинное черное платье.

-- Нет, уважаемые -- как хотите, а здесь дело нечисто, -- говорил собравшимся печник Агафон, большой любитель попить теплого вина в приятной компании и порассуждать о вещах загадочных и опасных, -- как хотите, но эта тварь явно вражеского выводка, недобрых намерений. Колдовская, прямо скажу, тварь. Не удивлюсь, если и лодку третьего дня она погубила! И очень хорошо, что теперь ее выловили и вывели на чистую воду. Ведь если завелась такая нечисть возле деревни, жди беды! Потому что, -- и Агафон торжественно поднял вверх указательный палец, -- вражья тварь и на берег всходить может, и наводить морок, и глаза она кому хошь отведет -- если не следить, так и натворит дел!

Деревенские жители соглашались с ним, кивали головами -- да, дело известное. Такая тварь натворит дел -- особенно если за ней не следить. Правда, что именно известно и каких безобразий можно ждать, никто точно себе не представлял. Но теперь это было неважно, потому что зло было повержено и подцеплено под жабры железным крюком; можно было спокойно расходиться по домам и ничего не бояться.

Правы ли были те деревенские жители, кто почитал себя в безопасности -- сказать трудно. Но черная женщина с тех пор больше никому во сне не являлась.

Тот год, когда Мадими пришла жить в прибрежную деревню Хайтта, многим запомнился. Происходили события важные и необычайные, одно страннее другого. Когда год закончился, и старый Ганда, провожая его, записывал все существенное в календарную книгу, то потребовалось столько места, что в книге не хватило листов; пришлось закрывать старый том и раньше времени начинать новый.

В самый жаркий летний месяц того достопамятного года откуда-то прилетел сильный ветер. Ветер дул не переставая, с рассвета и до заката, семь дней кряду. На ночь он стихал, утром начинался опять. Все это время люди сидели по домам и боялись лишний раз выйти на улицу.

Когда ветер кончился, выяснилось, что куда-то исчезла жена деревенского старосты Фарида.

В первый день осени Фарида вернулась, располневшая, похорошевшая и очень довольная. На все вопросы она ничего не отвечала, только улыбалась загадочно -- как будто она знает важную тайну, но такую, которую все равно никому нельзя рассказать. А через год у старосты родился сын. Еще через год -- дочка. И с тех пор каждый год в семействе было прибавление.

Медник Варага, тот самый, что весной отважно поборол черную рыбу, летом того года копал землю на заднем дворе и обнаружил зеленый от времени бронзовый котел. Котел попробовали вытащить на свет, но он только ушел в землю на полвершка; потом еще. Варага был человеком упорным, хотя и недалеким. Он собрал семью и друзей, и все вместе они тянули котел из земли целых два часа. Наконец в глубине земли что-то лопнуло. Все с шумом повалились друг на друга, а в доме у Вараги упала крыша. Котел взвизгнул, будто кошка, которой наступили на хвост, выскочил из земли, и стало видно, что от днища отходит вниз какой-то отросток, вроде как оборванная пуповина. Самое же обидное было то, что крышка приросла к котлу намертво, -- открыть его не смогли.

Линия берега весь год меняла очертания, иногда приближаясь к домам на два десятка саженей за один день. У старой Маланьи на огороде выросла тыква, имевшая вид маленького двухголового человечка; говорят, что две ее головы по ночам безобразно бранились между собой. Пьяницу Агафона, любителя вещей таинственных и загадочных, однажды утром нашли утонувшим в пивной бочке. Собирались отправить к Подводному Гриде, но посреди обряда он вскочил, перевернул похоронную лодочку, схватил свечу и два часа бегал по деревне как полоумный, кричал, что ловит нечистую силу. Потом он вырвал с корнем из земли болтливую тыкву, сьел ее, и три дня подряд спал богатырским сном. Когда снова открыл глаза, ничего не помнил. Зимой, на празднике Умара, приезжий жрец перепутал слова, и вместо "смиренно бдящих" пропел "бдительно смердящих". Многие этого не заметили. Другие подумали, что таков новый чин.

Мадими смотрела на все это с любопытством, но как бы со стороны -- как будто на кукольное представление, или на мельтешение потешных фигурок в ярмарочной палатке. Она все время помнила, что она здесь в гостях, до тех пор, пока не придет Хель и не заберет ее домой.

В самом конце лета, когда Мадими поджидала Хеля со дня на день и собирала вещи, в деревне вдруг обьявилась загадочная старуха -- та самая, которая первая встретила их с Хелем на пустынной улице три месяца назад. Старуха эта была бродячая колдунья. Ее звали Гарги.

Колдунья пришла в деревню еще ночью, как именно и откуда -- никто не видел. Только рассвело, она как ни в чем не бывало вошла в трактирную дверь. Мадими, которая тогда как раз подметала пол в общей зале, поразилась тому, какой цепкий и зоркий у нее взгляд. Как у ворона, который сидит на дубовой ветке и видит все, что творится кругом -- и в небе, и на земле, и под землей. Этим своим проникающим насквозь взглядом Гарги сразу же высмотрела Мадими в дальнем углу.

-- А-а... лесная гостья... -- сказала она, -- ну что ж, заходи ко мне в дом... погадаем тебе на судьбу.

Гадать на судьбу Мадими было неинтересно, но была одна вещь, которую она узнать очень хотела. Поэтому тем же вечером она надела черное платье и пошла на дальний конец деревни -- туда, где у колдуньи Гарги был свой дом.

Дом был низкий, темный и видно, что очень старый. Крыша просела. Окна стояли слепые, затянутые плотной синей бумагой. Дверь была закрыта снаружи деревянным брусом и заперта на засов, а в дужке болтался тяжелый медный замок. Мадими подошла к дому и собиралась постучаться, но тут засов приподнялся сам собой. Дверь отворилась. В проеме, опираясь на клюку, стояла старая Гарги.

-- Ну что, пришла? -- сказала она, будто каркнула, -- Ну, проходи.

Внутри было тесно и зябко, пахло мышиными шкурками и сухой травой. В углу горел очаг. На столе стоял круглый таз с горячей водой.

Старуха усадила Мадими на табуретку и велела молчать, смотреть в таз, положив руки на край стола, и думать о том, что она загадала. Сама она села напротив, опустила в таз маленький кругляшок из долбленого дерева и принялась дуть на воду, наблюдая, как светлая лодочка плавает туда-сюда, отражаясь от стенок. В тазу был почти кипяток. Над поверхностью стлался горячий пар, и ничего не было видно.

Старуха недовольно поморщилась, вынула лодочку и кинула в очаг какой-то травы. От этого по комнате пополз сладкий запах. Старуха взяла в руку ковшик, зачерпнула воды и наклонила ковшик над тазом, над самой его серединой. Вода начала стекать в таз, по капле -- кап, кап. По поверхности таза пошли круги. Старуха зашептала:

-- Кап, кап, кровь на кровь, течения водные, бури подводные, темная земля, черное небо... кап, кап, вихрем закрутись, облаком встань... капля камень точит, капля море переполняет...

Вода в тазу забурлила, как будто вскипела. Потом она выплеснулась через край. Мадими подняла голову и увидела, что вместо старухи перед ней сидит черная женщина.

Женщина казалась нечеткой. Мадими будто бы смотрела на нее через туман или мутное стекло. Видно было, что ей трудно удержать себя в воздухе и не рассыпаться, растечься мелкими струями.

-- Зачем звала? --

спросила она как будто издалека, сквозь шум водопада.

Мадими набрала в грудь воздуха и проговорила:

-- Ты меня обманула! Нет никакого у тебя дома! Привела меня в чужой дворец, пока хозяева спят. Зачем обманула? И раньше ты меня всегда обманывала. А до того -- Хеля. Оставь Хеля в покое!

Женщина смотрела прямо перед собой и молчала. Мадими добавила:

-- Уходи! Навсегда уходи! Я ведь тебя один раз уже прогнала. Всей деревней целую неделю твои кости глодали. В другой раз и костей не останется!

Еще секунду или две лицо женщины было неподвижно. Потом оно изогнулось в злобной гримасе, как у злого Гаральда из ярмарочного представления, и еще через секунду донеслись слова:

-- Глупая девочка! Кольцо мое потеряла... Планы мои порушила... Такое убежище уничтожила, такого обличья меня лишила! И что же ты думаешь -- навсегда меня прогнала? Как бы не так! Ты мне только помогла! Как рыба в сети -- сколько ни бейся, мне только лучше!

Мадими показалось, что в закрытой комнате подул сильный ветер. Она зажмурилась и крепко схватилась за край стола. Порыв ветра унес несколько слов. Потом ветер стих. Женщина грозила Мадими пальцем:

-- Глупая девчонка! Не нравится тебе, что хозяев нет дома? Хорошо же! Все хозяину расскажу! то-то обрадуешься... Ослепнешь, оглохнешь, волосы вылезут, глаза вытекут, замуж тебя никто не возьмет! Так и будешь -- бездомная, безмужняя! Гридина невеста!

Лицо женщины теряло четкость, уносилось куда-то, как щепка в водовороте, а последние ее слова звучали, как будто совсем издалека, так что и разобрать их было нелегко. Больше ничего она сказать не успела. Очаг вдруг вспыхнул ярким пламенем, Мадими на секунду ослепла и потеряла сознание.

Очнувшись, Мадими первым делом повела рукой по глазам. Все было в порядке. Она встала, подошла к старой Гарги, которая лежала на деревянной лавке в глубоком обмороке, поправила ей руку, положила голову поудобнее, и вышла за дверь.

Видать, черная женщина зря ругалась -- только себя распаляла. Сил у нее оказалось слишком мало, чтобы причинить Мадими вред.

Когда Мадими возвращалась от колдуньи по узкой улице, злобные пророчества вертелись у нее в голове, но было не страшно, а непонятно. Что это еще за "хозяин"? И что именно хотят ему рассказать? А дома у Мадими и так нет, живет она в гостях. Да и замуж не собирается. Последние слова были и вовсе странные -- "Гридина невеста". Ясно, что женщина хотела ее напугать -- только разве пугают такими загадочными словами? Потом Мадими вспомнила мертвого человека с копьем в груди, которого видела во сне, и подумала: получше жених будет, чем деревенские парни. Но мысль эта была такая непочтительная, что Мадими ее тут же забыла.

На следующий день, после обеда, Мадими раньше обычного сделала все, что нужно было по хозяйству, села на крыльцо и стала вспоминать разные вещи, которые остались в лесной хижине. Шишковатый корень, шкурку болотного духа. Золотое ожерелье, которое Хель принес в прошлом году. Кольцо с черным камнем. Зеленую бусинку. Вдруг она поняла, что соскучилась так, что сил никаких нет. Она отпросилась у Клары, взяла котомку и быстро-быстро побежала в лес.

В лесу было прохладно и сухо. Кое-где листья на деревьях уже пожелтели и собрались опадать. Но трава была по-прежнему густая, сочная, в ней прятались большие бледные грибы и горели ярко-красные ягоды тысячелистника. Знакомая тропинка как будто сама по себе вилась под ногами. Мадими бежала вперед, не глядя по сторонам, и думала о том, что расскажет Хелю про свою деревенскую жизнь. Интересного было много, всего сразу и не упомнишь. Вдруг тропинка кончилась. Дальше были только кусты -- цепкие, колючие, высотой в человеческий рост. Мадими очень удивилась, но делать было нечего. Она возвратилась к последней развилке и свернула не влево, а вправо.

Это не помогло -- новая тропинка тоже совсем скоро потерялась в кустах.

Так она билась и час, и другой, -- и все без толку. Везде был только бурелом и кусты моршенника. Ветки мельтешили перед глазами и били в лицо, кусты цеплялись за подол платья, сбивали с дороги. И все, что встречала она по пути, было незнакомо и непривычно.

Постепенно стемнело. Красные ягоды потускнели и слились с окружающей листвой. Смотреть под ноги стало бессмысленно. Дорога совсем пропала, ничего нельзя было различить.

Когда было уже совсем темно, и за деревьями вовсю сверкал фиолетовый Вурл, Мадими крепко закрыла глаза и беззвучно позвала Ианго Благословенную -- попросила, чтобы та сдвинула вековые деревья, развела кусты и пропустила домой. Потом Мадими открыла глаза и увидела впереди знакомый силуэт. Задыхаясь, она выбежала на поляну. Но хижины не было. Посреди поляны росла большая лиственница; под деревом на задних лапах стоял знакомый ей старый лис.

Несколько секунд лис смотрел ей прямо в глаза. Потом, так ничего и не сказав, сверкнул желтым глазом, встал на все четыре лапы, вильнул хвостом и исчез в темной листве.

Тогда Мадими повернулась и пошла обратно. Она поняла, что превратилась в обычную деревенскую жительницу.

Как только Мадими скрылась из виду, снизу, от земли начал подниматься белесый туман, и скоро вся поляна утонула в густой взвеси молочного цвета. Ничего не было видно. От вещей остались только нечеткие тени, которые колебались и подрагивали вместе с движениями холодного воздуха. Потом туман рассеялся. Посреди поляны стояла хижина Хеля, но она была пуста -- хозяин уже несколько дней странствовал где-то далеко, у внешнего берега.

Возле хижины, почти сливаясь со стеной, виднелась одна высокая тень -- не то резной деревянный столб, не то человек, который внимательно смотрит куда-то вдаль поверх белой дымки. Вот только для человека у тени было слишком много рук и ног.

Когда туман полностью исчез, тень разделилась на две, уже совсем человеческие: один стоял на плечах у другого. Увидев, что дорога свободна, он спрыгнул на землю. Медленно, не торопясь, повернул голову вправо, потом влево, потом хлопнул товарища по плечу. Оба пошли к краю поляны, туда, куда ушла Мадими. Шли они странно, размеренными, механическими движениями. Если смотреть издалека, можно было подумать, что это вовсе не люди, а деревянные куклы, которыми сверху управляет, дергая за специальную нитку, искусный мастер. Ни тот, ни другой ничего не говорили. На траве за ними оставался мокрый след.

Несмотря на странную свою походку, два человека перемещались тихо, неслышно, не задевая ни за невидимые в темноте хлесткие ветки, ни за цепкие кусты. И хотя шли они медленно, но почему-то вскоре оказались у Мадими почти за спиной, шагах, может быть, в двадцати.

Так они и следовали за ней по лесу, в двадцати шагах, не опережая, но и не отставая. И только когда Мадими поднялась на холм, за которым были видны огни деревни, тени остановились, повернули вспять и растворились в ночном лесу.

Теперь, когда Мадими жила в деревне, а волшебная бусинка осталась в лесной хижине, разговаривать с Ианго не получалось. Когда Мадими закрывала глаза, то по-прежнему чувствовала ее -- вот она, совсем рядом, -- но как будто скрыта за мягкой шелковой пеленой, сквозь которую не проходит ни голос, ни звук. Зато Мадими научилась чувствовать и остальных дюлюнгов, и даже ощущать немного их настроение. Только мертвый Грида всегда был нем и глух, как пустой изнутри камень. Еще Мадими подружилась с деревенской колдуньей Гарги. Когда та возвращалась из очередного путешествия в свой дом на дальнем конце деревни, Мадими ходила к ней в гости, училась варить травяные отвары, делать настойки, жечь в огне благовония, чтобы получать предсказательный дым. Старая колдунья хвалила Мадими и говорила, что у нее есть колдовской дар. Скоро она выучится волшебным искусствам. Тогда она тоже сможет гадать на судьбу.

Месяца через два на третий в деревню приходил Хель: навещал Мадими, гостил пару дней, приносил ей подарок, потом снова уходил в лес. К зиме Мадими совсем привыкла к деревенскому житью. Все как будто поблекло. Дома и люди, кукольные и неправильные, казались ей теперь естественными, такими, как и должно. Наоборот, то, как она жила раньше, и то, как провела в деревне первые дни, вспоминалось с трудом и было ненастоящим -- как будто все это ей приснилось в длинном, сложном и запутанном сне.

Началась зима. На праздник Умара трактирщик запер трактир и отправился с семьей на неделю в плавание, -- посетить всех дюлюнгов, всем засвидетельствовать свое уважение. Мадими на это время переехала жить к колдунье Гарги. На шестой день, когда колдунья стояла спиной к очагу и тянула руку за каким-то снадобьем на верхней полке, Мадими, которая сидела на лавке, вспомнила об осеннем гадании и спросила ее: "а что такое Гридина невеста"? Колдунья вдруг поскользнулась на ровном месте; банка со снадобьем выскочила у нее из руки, упала на пол и разбилась. В комнате запахло протухшей рыбой.

-- Ишь чего надумала! Разве можно так говорить! --

в сердцах сказала она.

-- Вот теперь бери тряпку и помогай мне с пола стекло собирать!

Мадими послушно принялась собирать с полу осколки стекла, зажав рукой нос, а старуха долго еще она ворчала и приговаривала:

-- Гридина невеста, тоже мне! Как только язык повернулся... Никогда больше такого не говори! Гридина невеста -- это сама смерть.

Мадими молчала. Про себя она думала, что черная рыба-женщина, должно быть, не очень хорошо умела по-человечески говорить, и что-то совсем другое имела в виду -- да только пойди теперь пойми, что.

Потом она хотела было спросить у Гарги про хозяина -- того, которому черная женщина грозилась все рассказать. Но не решилась. Уж очень Гарги была недовольна.

На следующий день вернулся трактирщик. Вместе с ним вернулась и жена его Клара, и обе дочки. Дейра, которая в первый раз путешествовала вместе со взрослыми, долго рассказывала обо всем и показывала разные вещи. Для Мадими в подарок тоже привезли много диковинок, одна другой необычнее. От каждого дюлюнга она получила по подарку -- кроме Ианго, у которой они и так гостили весь год, и Лхи, которую никто никогда не видел.

Мадими поставила все подарки в ряд на специальную полку в своей комнате и полюбила рассматривать их, представлять себе разные картины из рассказанного. Потом она стала ставить на ту же полку и другие вещи, в которых виделся какой-то смысл -- фигурки, камушки, цветные листы. Скоро у нее подобралась коллекция не хуже той, что осталась в лесной хижине.

Дейра часто приходила к Мадими в комнату, вместе они смотрели на фигурки и сочиняли истории -- про них, про себя, про то, что будет, про то, что было.

Некоторые из фигурок Мадими сделала сама -- слепила из белой глины, склеила из камней и веток или вырезала из плотной цветной бумаги. Другие она где-то нашла. Часто она и сама не помнила, где -- казалось, что игрушки были на полке всегда. Но одна вещь была особенная. Откуда она взялась, Мадими просто не знала. Это был длинный, извилистый корень какого-то дерева, похожий на змею. Мадими и Дейра так и называли его: "большой змей". Один конец его был толще другого, как змеиная голова, и на нем, будто немигающий змеиный глаз, застыла капелька желтой смолы.

История "большого змея" была такая. Хотя прошел и год, и два с тех пор, как Хель привел Мадими жить в деревню, а сам Хель появлялся в деревне все реже и реже, Мадими хорошо помнила его наставления и никогда не подходила близко к морскому берегу. Но чтобы не было обидно, она часто ходила на лесное озеро. Вода в нем была совсем черная из-за торфяного дна, но чистая и спокойная. Летом она нагревалась на солнце и была теплая, как молоко.

Один раз Мадими пошла купаться вместе с другими деревенскими девочками, и отплыла очень далеко от берега -- так, что деревьев не было видно, и вокруг была только дремотная темная вода. Мадими нырнула. Из-под воды солнце казалось зеленым, а небо свернулось в блестящую воронку. Вдруг какое-то течение, которого в озере обычно не было, подхватило Мадими, закружило и утянуло ее на глубину. Солнце совсем исчезло. Стало темно. Мадими подумала, что сейчас ей не хватит воздуха. Но течение протащило ее еще несколько саженей и отпустило. Мадими вынырнула на поверхность, отдышалась и очень удивилась: вокруг по-прежнему было темно.

Сперва она решила, что каким-то непонятным образом потеряла сознание под водой, так, что прошло много времени и наступила ночь. Но небо было неправильное. Вместо мягкого фиолетового свечения Вурла оно сверкало холодным зеленоватым блеском, как гнилушка или болотный светлячок. Берег оказался совсем рядом. Мадими выбралась из воды и огляделась.

Место было незнакомое. Деревья здесь не росли. Кругом были только мелкие сухие кусты без листьев. В некотором отдалении, саженях в десяти от воды, Мадими заметила бледное пятно. Она подошла поближе. Пятно оказалось вкопанным в землю большим камнем. Когда-то давно он был белый, но теперь весь порос мхом. Камень выступал из земли на полфута. Верхушка его была спиленная, ровная, а сам он был восьмиугольный, шириной сажени в полторы.

Мадими взобралась на камень. Некоторое время она рассматривала растрескавшуюся поверхность, а потом ей стало не по себе. Она встала во весь рост, набрала в грудь воздуха и изо всех сил закричала: "Эгей!" Но вместо громкого крика раздался только какой-то странный, приглушенный всхлип.

И тут же, со всех сторон, миллион разных голосов ответил ей такими же непонятными, неопределенными всхлипами.

Мадими вздрогнула, но быстро сообразила, что к чему. Ведь это всего лишь эхо! Вот почему кругом было так темно -- должно быть, течение затащило ее в подводный грот.

Мадими спрыгнула с белого камня и, осторожно ступая по скользкой почве, пошла туда, где зеленое свечение было сильнее всего. Скоро она нащупала рукой холодную каменную стенку, прошла вдоль нее какое-то расстояние, завернула за угол и увидела самую обычную лесную поляну. Под ногами была мокрая трава, как если бы только что прошел дождь. Посреди поляны, прямо на траве сидели два человека.

Один был широкий, плотный, похожий на кузнеца -- он сидел к Мадими спиной. Другой, на вид чуть выше и послабее, повернулся вполоборота. Мадими показалось, что он ей смутно знаком. Волосы у него были темные, мокрые и спутанные. Возле виска Мадими заметила бурое, выцветшее пятно. В правой руке этот человек держал какой-то вытянутый предмет.

Он поднес предмет к губам и подул в него. Тут же зашелестел ветер, и со всех сторон, усиленные эхом, раздались невнятные, неопределенные всхлипы.

Человек опустил руку, медленно, как-то механически растянул губы -- так, что получилась улыбка -- и сказал:

-- Вот оно как.

Говорил он тоже медленно, равномерным, бесцветным голосом.

Другой -- тот, что был похож на кузнеца -- отвечал ему таким же ненастоящим голосом:

-- Ты торопишься. Ты всегда торопишься.

-- Почему? -- возразил первый, -- Она же пришла. Госпожа будет довольна.

-- Нет. Ты дурак, Дрогго Дайтиме. Твоя госпожа тут ни при чем. Мы служим хозяину, а не твоей госпоже.

Кузнец помолчал. Потом он сказал:

-- Еще рано.

Его собеседник пожал плечами и ответил:

-- Ладно. Хорошо.

Потом он повернулся к Мадими лицом и сказал, смотря ей прямо в глаза:

-- Иди сюда.

Мадими вдруг стало зябко. Она пошла к темному человеку, ежась от холода и неловко ступая босыми ногами по мокрой траве. Он все так же, не отрываясь, смотрел на нее холодным немигающим взглядом. Когда Мадими подошла к нему вплотную, он протянул ей странный предмет, который все время держал в правой руке. Мадими автоматически взяла его. Человек поднял пустую руку, провел раскрытой ладонью перед глазами Мадими, и сказал:

- Забудь.

Потом он сделал резкое движение, как будто отталкивая ее. У Мадими тут же закружилась голова. Она провалилась куда-то в темноту, со всех сторон ее окружило что-то теплое и плотное. Очнулась она в воде. Она ничего не помнила -- ей казалось, что она ушла под воду секунду назад.

Мадими выплыла на поверхность и увидела, что солнце стоит высоко над деревьями, берег лесного озера совсем рядом, а в руке у нее длинный, твердый корень неизвестного растения, который как будто смотрит на нее желтой каплей застывшей смолы.

Так прошел и год, и другой. На третий год своей деревенской жизни, весной, Мадими сидела у себя в комнате и смотрела, как солнечный луч пляшет среди стоявших на полке в ряд бумажных зверей. Дело было рано утром. Мадими только что проснулась и собиралась спускаться вниз, в общую комнату. Луч света быстро пробежал мимо грозных львов, желтых оленей, ярких лисиц, попал в глаз большому змею, отразился и рассеялся по всей полке, отчего все звери и люди, какие на ней были, на мгновение засветились желто-красным. Вдруг порыв ветра приоткрыл окно. В комнате начался сквозняк, и черный рыцарь в длинной одежде, который был с самого края, упал вниз.

Мадими встала было, чтобы поднять его и поставить на место, но в этот момент распахнулась дверь, и в комнату вбежала Дейра, с расширенными от возбуждения глазами. Она выпалила одним духом:

-- Побежали быстрее! Там тако-ое!

И в самом деле, случилось неладное. Старая бабка Маланья, которую хоронили вчера на закате, чем-то не угодила Гриде Подводному -- не то мало принесли ему даров, не то недостаточно долго и тщательно пели заупокойные песни. Наутро рыбак Раггара, выйдя на морской берег, сразу же наткнулся на похоронную лодочку. Ее прибило к берегу еще до рассвета. Бабка Маланья, которую Грида отказался принять, лежала внутри с недовольным выражением на лице -- таким же сварливым, как при жизни. Она была слегка раздувшаяся и облепленная зеленоватыми водорослями.

Староста вышел из дому, прошел к берегу, посмотрел на все, вздохнул и постановил обряд повторить.

Два часа женщины на все лады пели похоронные песнопения, жалобно стеная и играя на музыкальных инструментах. Потом староста, чтобы в этот раз все вышло правильно, вытащил из мешка большой изумруд и положил его старой Маланье в рот. Про себя он жутко ругался -- жалел камень. Но, видать, ничего не поделаешь. Староста прочитал Маланье напутствие, закрыл ей еще раз глаза и отправил ее в последний путь, а сам сел на берегу на специально принесенный для этого стул, и принялся, по обычаю, дожидаться заката.

Когда солнце почти совсем село в сверкающее, раскаленное море, и оставалось от него только пол-солнца, из пролива, со стороны Хаттора на воде показалось что-то черное. Староста встал, присмотрелся, и от досады махнул рукой. Издалека приближалась темная лодочка.

Но, видать, в этот раз Грида счел плату за сварливую бабку достаточной, -- а может быть, песни женщин пришлись ему по душе. Так или иначе, лодочка, приблизившись, увеличилась, раздвинулась в ширину и в длину, а когда она совсем близко подошла к берегу, то стало ясно, что это вовсе не лодочка, а самая обычная тростниковая лодка, пришедшая от Хаттора.

Солнце было так низко, что освещало все предметы неравномерно, и от этого и лодка, и люди, которые из нее вышли, казались темными, почти черными. Но потом принесли фонари, и все встало на свои места. Лодка как лодка, люди как люди. В темное платье из них был одет только один -- неприметный, невысокий мужичок с чистым белым лицом и грязными пальцами, лет, наверное, сорока. Или, может быть, тридцати. Уж очень неприметный был мужичок -- взгляд, даже самый внимательный, скользил по нему, как капля воды по тряпке, натертой гусиным жиром, не оставляя в памяти сколько-нибудь четких следов. Даже возраст его трудно было определить.

Этот мужичок поселился в деревне, в пустующем доме, где раньше, когда-то давно, была кузница. Звали его Агиддор. Он был учитель.

Мадими к учителю никогда не ходила. Пока она была мала, Хель боялся обучать ее, потому что старая Гарги напророчила от этого большую беду. Когда же Мадими выросла, а беды как будто и не случилось, ходить к учителю оказалось поздно -- там были дети совсем маленькие, взрослая Мадими их бы только перепугала. Но новый учитель, господин Агиддор, был не такой, как обычно. У него учились все -- и соседские малыши, пятилетние близнецы Айви и Алливи, и дети постарше, и даже Раттила с боковой улицы, которому впору уже было заводить собственных малышей.

И рассказывал Агиддор тоже не так, как другие учителя.

О простых вещах он мог рассказывать сложно, путаясь, о сложных -- совсем просто. Нравы дюлюнгов всегда обьяснял на примерах -- как будто речь вовсе не о дюлюнгах, а о жителях нашей деревни. Они то ссорятся, то мирятся, делят между собой разные вещи, ругаются иногда целыми днями, потом долго не разговаривают, -- но на самом деле, если не обращать внимания на мелочи, живут дружно и помогают друг другу во всем. Дейра, которая бегала в бывшую кузницу чуть ли не каждый день и проводила там весь вечер подряд, восторженно пересказывала Мадими, как учитель обьяснил ссору между Ианго и Хаттором. Выходило похоже на памятную ссору между печником Карлом, который сложил кривую печь, и госпожей Гельди, которая три часа кричала на него, понуждая печь переделать, а в конце плюнула, вылила ему на голову ведро грязной воды и ушла к себе в дом. Дюлюнги в рассказах получались совсем живые, но маленькие, будто люди. Еще господин Агиддор всегда путал времена. О событиях будущих он говорил так, как будто они уже давно произошли, а о делах древности рассказывал так подробно, как передают вчерашнюю сплетню.

Когда же речь заходила о вещах важных, всемирных -- о Большой Битве, и о Враге, -- учитель часто сбивался, путался, а потом начинал мрачно пророчествовать: рассказывал о мертвом мире с другой стороны Рависсмара, куда можно попасть, если заснуть в плохом месте или в плохой час. Из того мира, говорил он, нет выхода. Там сидят толпы голодных призраков, и только и ждут своего времени, чтобы набраться сил, всплыть, как донные рыбы, на поверхность, выйти наружу, туда, где живут люди и спят дюлюнги, посмотреть кругом своими выпуклыми глазами, и все собой затопить. Так он мог говорить и час, и два, и больше -- до тех пор, пока все слушатели, напуганные тем, что нас ждет впереди, не расходились один за другим, и господин Агиддор не оставался один в своей учебной комнате.

Дейра то и дело уговаривала Мадими пойти вместе слушать учителя, обещала, что там будет интересно, и говорила, что вдвоем веселее. Мадими всякий раз отказывалась, и обьясняла, что учат сперва обычаям рода, потом обычаям всеобщим. А раз у Мадими никакого рода нет, то она ничего не знает, и господин Агиддор все равно скорее всего откажется ее учить. Дейра на это говорила, что господину Агиддору нет никакого дела до родовых обычаев. Он, мол, сам не ведает, кто какой семьи, никогда этим не интересуется. Да и какой семьи он сам, никому не известно. Может быть, вообще никакой.

Мадими жила в деревне давно и совсем привыкла к деревенским обычаям, почитала их за свои. Поэтому, услышав это, она очень удивилась.

-- Разве так бывает, чтобы взрослый человек был никакой семьи? --

спросила она.

-- Ну да, наверное...или нет...ну, в общем не знаю. Да неважно! Давай завтра вместе пойдем, сама все увидишь! Пошли, а?

У Дейры сделалось какое-то совсем просящее лицо, и Мадими решила, что уговаривает она ее неспроста -- наверное, что-то задумала. И Мадими согласилась. Той же ночью, перед сном, она почему-то вспомнила то, чего уже три года не вспоминала -- водяное гаданье, которое когда-то устроила для нее колдунья Гарги, черную женщину, и странные ее слова. И тогда Мадими обрадовалась. Ведь учитель наверняка должен знать и про хозяина, и про Гридину невесту. Если получится, надо будет обо всем его расспросить.

На следующий день, когда надо было отправляться в учебный дом, оказалось, что Дейра еще не готова. Как пошла к себе в комнату одеваться, так и пропала -- выбирала, какое надеть платье, целый час. Поэтому к началу урока они опоздали. Дверь с улицы в учебный дом была приоткрыта. Они прошли в темные сени -- раньше, когда учебный дом был кузницей, в этих сенях кузнец хранил невыделанное железо, горькую воду для отжига и уголь для своего горна. Дейра, прежде чем войти в комнату, вдруг стала еще раз поправлять волосы, а Мадими услышала через дверь резкий, как будто дребезжащий голос учителя. Господин Агиддор рассказывал про Большую Битву.

-- "Грида был хороший воин,
Нам оружие ковал он," ---
Говорил Умар, и бронза
Обжигала братьям руки.

-- Эту песню вы все знаете. Ее в этой деревне поют на день Ианго, и еще на похоронах -- когда очередной глупец, ничего так и выучив, отправляется, как король, один в целой лодке в свое последнее плаванье. Ну и что -- вы думаете, что вы знаете эту песню? Как бы не так. Ничего вы не знаете! Сейчас я, Агиддор, буду рассказывать вам о тех временах, когда небо было черное, а земля маленькая, о Могучем Гриде и о Большой Битве.

-- Представьте себе Большую Битву. Вот Враг -- тот, который выше, чем небо, и больше, чем земля. С пеной у рта. Представили? Вот на него накинута Сеть. Ха! что Сеть? Вот дюлюнги, бряцают оружием... Ха! что оружие?! Тоже мне -- "горячая бронза"! Запомните: никакая бронза не поможет, если ей некуда бить, никакая сеть не удержит того, что нельзя удержать!

-- Нет, говорю вам я, Агиддор -- все это для Врага, как детские игрушки, которыми вы играете, пока не придут взрослые и не уложат вас спать.

-- Но вот тот, кто сильнее бронзы, и крепче, чем Сеть. Вот Грида! Вот он стоит, одетый в кольчугу из текучего времени. Он, заточивший свою великую ненависть острее, чем копья и стрелы! Только он, он один может бороться!

Мадими и Дейра вошли и тихо-тихо сели на заднем ряду. Учитель стоял впереди, возле окна, и хищно смотрел на закатное солнце, а в руке у него была длинная палка. Он держал ее, как копье. Казалось, что он ничего не слышит. Вдруг он повернулся прямо к Мадими и, будто бы издеваясь, сказал совсем спокойно и буднично:

-- Здравствуй, девочка! Ведь ты из народа Фрейи? Сейчас я и про нее расскажу -- специально для тебя!

Мадими вздохнула и посмотрела на Дейру -- ведь я же говорила? Но Дейра во все глаза глядела на учителя. А он, не дожидаясь ответа, заговорил очень быстро и с неприязнью.

-- И вот тут-то и влезла Фрейя со своим зеркальцем -- когда все уже было сделано, и оставалось только собрать плоды. Грида Могучий изнемог в борьбе -- но ведь и Враг из могущественного врага превратился в недовысиженного цыпленка! И тогда он, из последних сил, вонзил прямо в грудь героя свое копье, а потом остановился передохнуть. Удар был тяжелый, смертельный. Что говорить! Но и Враг был побит. Стоял, озираясь по сторонам. Должно быть, искал, кому бы ловчее сдаться, чтобы не сильно прибили, прежде чем отправить в заслуженное изгнание. И тут хитрая Фрейя берет зеркальце и светит ему в глаз! И пока он моргает, на него накидывают Сеть, бьют, лежачего, горячей бронзой, отрубают ноги, как глухому барану, и делают все прочее, про что вам, если спросите, охотно расскажут бездельники в трехцветных поясах. Да и если не попросите, все равно расскажут! Так расскажут, что забудете, о чем спрашивали. Только и будете помнить, что про Великого Умара, Конического, Расположенного Посреди Мироздания... тьфу...

И учитель быстро, занудно, то и дело брызгая слюной и ругаясь какими-то глупыми словами, принялся рассказывать про Умара, потом про Хаттора, Тунгу и Гайро, а потом и вовсе перешел к тому, что настали последние времена. Когда появились ждущие своего часа голодные призраки, все поняли, что на сегодня урок закончен. Пора расходиться.

Но Мадими ничего этого не слышала. В самом начале, как только учитель назвал своим высоким дребезжащим голосом имя Фрейи, его лицо на мгновение осветил влетевший в комнату солнечный луч. И Мадими тут же как будто провалилась в те самые стародавние времена, когда небо было черное, а земля маленькая. Вся комната с невысоким потолком куда-то исчезла. Мадими поняла, что надо слушать только голос учителя, а слова пропускать мимо ушей. Слова были неправильные. Над ее головой было только небо, бескрайнее и бесцветное. А прямо перед ней гордо стояла высокая золотоволосая девушка -- та самая девушка, которую она видела когда-то во сне, на картине, на стене зеркального зала. Только теперь девушка была видна нечетко, как будто сквозь толщу воды. Рядом с ней, плечо к плечу, стоял бледный парень в кольчуге. Он был чуть ниже ростом, чем девушка. Руки его были измазаны сажей. Никакого копья в груди у него не было.

А потом Мадими посмотрела вверх и увидела, как две фигуры, огромных, выше неба, борются насмерть -- некрасиво, неуклюже, голыми руками, отбросив бесполезное оружие. Она попыталась понять, кто же из них Враг, и с удивлением поняла, что фигуры совершенно одинаковые. Отличаются друг от друга не больше, чем человек от своего отражения или две перчатки с одной руки.

Вечером, когда они возвращались из учебного дома в трактир, Мадими пол-дороги молчала, а потом вдруг оборвала Дейру на полуслове и сказала:

-- Послушай, он все врет. Все было не так.

Дейра посмотрела на нее удивленно. Мадими продолжала:

-- Он говорит, Враг изнемог. Да как бы не так. Ведь это же Враг! Он может все! Что ему копья, кольчуги, героические герои. Ерунда! Как блохи под ногтем. Если хочешь знать, то... -- Мадими сама испугалась того, что собиралась сказать, но все равно продолжала, как будто уже не могла остановиться -- если хочешь знать, то и луч света в глаз -- тоже ерунда... на самом деле, когда она посветила на него зеркальцем, он даже не моргнул -- просто повернулся к ней, и прямо на нее посмотрел! И весь луч света ударил обратно в зеркальце, со всей вражеской силой. Зеркальце-то разбилось, лопнуло... и осколки были острее копейного наконечника!

Тут картинка перед глазами дрогнула и распалась. Мадими перевела дух и посмотрела на Дейру. Дейра ошеломленно молчала. Она только и смогла, что спросить:

-- Откуда...ты...знаешь?...

Мадими вздохнула и ответила:

-- Ох, не спрашивай. Знаю. Видела.

Потом она улыбнулась и сказала уже спокойно:

-- Я же колдунья, да? Вот! У меня было колдовское видение!

Дейра взяла Мадими за руку, подошла к ней совсем близко и сказала доверительным голосом:

-- Расскажи!

-- Что рассказать? -- спросила Мадими.

-- Про колдовские видения расскажи! Что, вот прямо так смотришь на что-нибудь, и все видишь?

-- Ну да! -- ответила Мадими -- Вот например, смотрю сейчас на тебя, и вижу...

Тут Мадими посмотрела на Дейру, и вдруг -- это случалось нечасто, а Гарги говорила, что без специальной травы так бывает только у самых способных, с детства приученных к колдовскому ремеслу -- вдруг Мадими и в самом деле увидела Дейру. Та была чуть старше, чем сейчас, красивая, как картинка, в белом свадебном платье, с золотым ожерельем и ниточками жемчуга в волосах. Она лежала, бледная, совсем неподвижная, мягко покачиваясь на волнах, в похоронной лодке. Мадими сразу расхотелось продолжать.

-- Ну, в общем, вижу, какая ты будешь через много лет... -- сказала она скучно. -- Ничего в общем интересного.

Дейра пожала плечами и пошла дальше. Потом она ни с того ни с сего сказала:

-- А все-таки он очень красивый.

-- Кто красивый? -- удивленно спросила Мадими.

-- Как кто? Учитель!

Мадими опешила.

-- Да ведь ему же лет сорок! Он же старик! --

сказала она.

--Эх, колдунья! -- победно ответила Дейра, -- протри глаза! Это же он только одевается, как старик! А на самом деле он едва старше, чем мы с тобой.

В ту ночь Мадими долго не спала, думала, вспоминала учителя Агиддора и прошедший урок. Она и рада была бы его забыть, и подумать о чем-нибудь приятном, но не могла -- стоило закрыть глаза, как тут же, почему-то, из темноты появлялось его лицо. Мадими поняла, что Дейра права. Если не обращать внимание на нелепый, бесформенный балахон -- просто закрыть его руками, как лишнюю деталь на картинке -- то станет ясно, что учитель странно, непозволительно молод. И еще Мадими поняла, что он, молодой ли, старый ли, ей очень не нравится. И на урок к нему она больше не пойдет -- как бы Дейра ее ни просила.

Но Дейра и не просила. Потому что с того самого дня учитель начал ее выделять среди других учеников.

Сначала он завел привычку первым здороваться с ней, картинно раскланиваться при всех. Потом разрешил ей приходить на урок раньше, и задерживаться после урока. В классе он рассказывал, смотря ей прямо в глаза и как будто бы только для нее. Начал провожать ее домой, при этом всегда заходил в трактир -- разговаривал с хозяином, дарил подарки его жене. И как-то так получилось, что скоро и трактирщик Рагберд, и жена его Клара в учителе Агиддоре души не чаяли. А про Дейру и говорить нечего. Утром она бегала по дому с горящими глазами, ночью вздыхала у себя в комнате. И все это время только и думала, что скорей бы начался вечер и можно было опять побежать в учебный дом.

Как-то раз Мадими собралась гулять в лес и стала по привычке звать с собой Дейру. Но та даже не ответила -- только пробормотала что-то себе под нос и побежала наверх, одеваться, прихорашиваться, расчесывать волосы перед очередным уроком. Мадими обиделась.

-- Ну и иди к своему жениху! --

сказала она в спину Дейре, и отправилась гулять одна.

От досады она разволновалась и бродила по лесу дольше обычного, -- слушала белок и птиц, переходила по мягкому ковру из сосновых иголок от поляны к поляне, от озера к озеру, да так, что чуть было не заблудилась. Опомнилась только тогда, когда стало темнеть. До деревни она добралась часа через два после заката. Фиолетовое свечение сегодня было совсем слабое, тянуло холодным ветром из вурловой трубки. Почти во всех домах уже погас свет. Дверь трактира была закрыта на ночь.

Мадими прошла через боковую калитку, поднялась по скрипучей лестнице к себе в комнату и запалила свечу. Лучик света пробежал по полке с игрушками, на мгновение задержался возле кровати, потом побежал дальше. И тут из сгустка теней, которые скопились в углу возле окна, отделилась одна тень, больше остальных. Тень подошла прямо к Мадими и встала напротив. Это был учитель Агиддор. Глаза его горели каким-то зеленоватым огнем. Он смотрел прямо на Мадими и ничего не говорил.

Мадими так возмутилась, что слова не могла вымолвить. Да как он посмел! В глазах у нее потемнело, колени предательски задрожали. Потом зрение возвратилось, Мадими хотела размахнуться и ударить непрошенного гостя по лицу, -- но, диво дивное, не смогла даже пошевелить рукой. Лицо было прямо перед глазами, и что это было за лицо! Казалось, что оно красивее всего, что Мадими видела в жизни. Блики света от свечного пламени окружали его колдовским ореолом, -- так, что глаз нельзя было отвести.

Секунду, или две, Мадими стояла, как завороженная, и глупо пялилась, будто на картинку в книжке или на драгоценный, редкостный камень. Потом ей в голову пришла мысль -- "Так вот почему Дейра так говорила!" Но эта мысль была такая очевидная, что Мадими лениво отмахнулась от нее, как от досадливой мухи. Мысль послушно вспыхнула и без остатка сгорела в колдовском блеске Агиддоровых глаз. Вся комната стала как будто игрушечная.

Мадими краем глаза заметила, что большой змей, стоящий на полке, тоже светится, как будто радуется учителю. И другие фигурки на полке -- все они светились тем же странным, зеленоватым светом.

Учитель начал говорить. Голос был низкий и чужой.

-- Хозяйка. Нам пора! Вы должны сейчас выйти за дверь и пойти со мной. Хозяин зовет.

Голос проникал внутрь и растекался повсюду, заполняя все тело бодрящей волной. Сразу захотелось двигаться. Мадими поняла, что хоть и бродила по лесу много часов, но совсем не устала. Нельзя было и подумать о том, чтобы не послушаться голоса. Но тут она почувствовала, что пол уходит у нее из-под ног -- видно, ноги-то совсем затекли. Она неуверенно отступила на два шага назад и оперлась рукой о стол. Тогда учитель тоже сделал ровно два шага. Он двигался неестественно, как будто кукла из твердого дерева, которую дергают сверху за нитки.

Подойдя такой странной походкой вплотную к Мадими, он повторил:

-- Хозяйка. Пора идти! Идите со мной. Хозяин ждет. Он зовет.

Потом он упал перед ней на колени, и стоял теперь посреди комнаты, как деревянная линейка, сложенная пополам и поставленная на пол коротким концом.

Мадими отступила еще на пол-шага и вдруг, вспомнив что-то, с трудом прошептала:

-- Господин Агиддор... а Дейра... как же Дейра?..

От этих слов воздух в комнате стал чуть-чуть другим. По лицу учителя пробежала легкая волна, потом еще одна. Оно немного оттаяло, и он спросил, медленно и удивленно, но своим обычным дребезжащим голосом:

-- Какая... Дейра?...

Казалось, что он только что проснулся.

-- Ну как же! -- сказала Мадими увереннее и громче, -- Дейра! Моя сестра!

Учитель нахмурил брови и пробормотал:

-- Девочка, обманывать нехорошо. Сестры у тебя нет. Тут живет другая девочка, твоя ровесница, с рыжими волосами. Эта девочка глупая, словно курица. Она здесь ни при чем. Надо же было, чтобы кто-то меня пригласил. Сам я войти не могу. Забудь про нее, она не важна.

Потом лицо его снова одеревенело, а глаза разгорелись зелеными углями. Он поднял голову и чуть не взвыл медленным, утробным, звериным воем:

-- Скорее! Хозяин зовет!

Договорив, он стал подниматься с колен, тяжело, неумолимо, вообще не опираясь о пол руками. Стало светло, как при пожаре. Мадими с удивлением заметила, что волосы у него длинные и совсем черные, а лицо как будто приобрело женские черты.

Учитель раздвинул руки, словно медведь, нападающий на человека, и пошел на Мадими, пытаясь обхватить ее и сжать в железных обьятиях. И тут раздался громкий звон, как будто ударили в большой колокол или уронили что-то тяжелое. Мадими вздрогнула и поняла, что левой рукой учитель задел полку с игрушками. Звери, камни и люди один за другим посыпались на пол.

Мадими очнулась. Наваждения как не бывало. Перед ней была уродливая деревянная кукла, раскрашенная под сорокалетнего старика. Она немедленно схватила свечу и ткнула ей прямо в лицо. Кукла вспыхнула, глаза ее сверкнули. Мадими почувствовала, как что-то острое и горячее вонзилось ей прямо в грудь -- слева, там, где сердце. В тот же момент за окном полыхнул Вурл. Потом наступила темнота.

Когда Мадими снова зажгла свечу, в комнате никого не было. Игрушечные звери спокойно спали на своей полке. Тени лежали в углу. От всего происшествия остался только легкий запах протухшей рыбы.

Вдруг Мадими услышала, как за стеной кто-то плачет.

"Господи, -- подумала она, -- там же Дейра. Она же не спит. И все слышала."

На следующий день соседи рассказали, что среди ночи в кузнице послышался звон, как будто бьют большим молотом по наковальне; в окне ее был огонь, а из трубы всю ночь валил густой дым. Наутро кузница стояла пустая и заброшенная. Учителя Агиддора и след простыл. Ближе к вечеру на пристани нашли темную одежду, сваленную кучей у самой воды. Куча была бесформенная, а сама одежда расползалсь от ветхости и годилась только на тряпки. Вот и все, что оставил после себя учитель -- старый балахон, который той же ночью сгнил и превратился в неприятно пахнущую горку слизи. Через неделю почти никто в деревне не мог вспомнить его лица.

Дейра несколько дней ходила грустная, неживая, такая, что, по правде сказать, и смотреть на нее было страшно. Но потом вроде бы пришла в себя. А через неделю она долго плавала в озере, простудилась и сильно заболела. Пришлось отправить ее в другую деревню, к родственникам. Там было не так холодно, ветер дул слабее и реже, а рядом была маленькая фактория врачей с Лекарственной Кселы. К лету ее обещали вылечить полностью, насовсем, так, чтобы от хвори не осталось даже воспоминания.

Хель давным-давно в деревне не появлялся. В начале весны и колдунья Гарги куда-то пропала. Так получилось, что теперь Мадими осталась совсем одна.

И это было совсем некстати -- потому что Мадими заметила, что начала меняться.

На ее груди, в том самом месте, куда ударил на прощание своим сверкающим взглядом неизвестно куда исчезнувший колдун Агиддор, осталась отметина -- маленькое черное пятнышко, будто родинка. Оно было размером с ноготь мизинца и не болело, но каждый день меняло форму. Мадими хотела сразу показать его Дейре, но не решилась -- тогда пришлось бы рассказывать, откуда взялось это пятнышко, поминать ту нехорошую ночь. Потом Дейру увезли. Вскоре пятнышко исчезло, как будто его и не было. Кожа снова стала гладкая и здоровая. Но Мадими чувствовала, что черная родинка не растаяла без следа, а просто ушла внутрь, под кожу. Почему-то ей казалось, что она так и бродит, меняя очертания, по ее телу, и там, где она пройдет, тело становится чужим. Было жутковато. И сердце у нее теперь не свое, и печень, может быть, совсем и не человеческая.

Потом Мадими начала быстро расти. За три летних месяца она вытянулась на пол-головы. Теперь она была выше, чем трактирщица Клара; те, кого она долго не видела, при встрече ее не узнавали. Ее принимали за незнакомую взрослую женщину, и несколько раз даже назвали "госпожа".

Пока Мадими росла, она каждый день видела яркие, странные сны.

В первом сне, который приснился впервые еще весной, Мадими была не человеком, а деревом -- могучим, сильным деревом, пустившим корни глубоко в землю. И мысли во сне тоже были тягучие, медленные, древесные. Они лениво ползли по всему телу, как сок, который весной поднимается от корней, заполняет ствол и мощной волной растекается по переплетенным веткам, проникая в каждую набухшую почку и в каждый только что распустившийся лист. В человеческую голову такие мысли не помещались, так что наутро Мадими все забывала. Про второй сон, который начал сниться в начале лета и снился все летние месяцы, каждую ночь, -- про этот сон она помнила еще меньше. Только то, что была она очень большая. Такая большая, что куда ни глянь, везде была только вода, а люди казались маленькими, едва различимыми букашками где-то у самых ног.

Наяву, днем, люди были такие же, как всегда. Но Мадими вдруг стало казаться, что они неживые -- глухие, слепые, и улыбаются не сами по себе, и ходят не по своей воле, а будто деревянные куклы, которых дергают за специальную нить.

У самой Мадими слух стал острый, а зрение четкое -- такое, как три года назад, когда она жила в лесу. Пожалуй, даже и лучше. Мадими заметила, что может ночью ходить по незнакомой комнате, не зажигая свечи. Она слышала, как летят птицы, как ходят в воде рыбы, легко могла различить, что шепчет мужу на ухо перед сном трактирщица Клара и какую колыбельную поет маленькой дочке рыжая Мальо Меллани, живущая на другой улице. И слышала много других звуков, про которые люди даже и не догадывались.

"Наверно, про это и говорила старая Гарги", -- думала Мадими по ночам, лежа в кровати и вслушиваясь в темноту. Интересно, вдруг подумала Мадими, а что может слышать сама Гарги? Как облака скользят по небу, трутся друг о друга мягкими спинами -- может? А как Ианго посапывает во сне, и по лесным озерам цепочкой идут мелкие волны? Мадими засыпала, почти заснула, и все перебирала разные странные звуки, которые не то и в самом деле заполняли комнату, не то прилетели из Рависсмара с потоком сонного воздуха.

И вот, перебрав по очереди все без остатка, на самом пределе слышимости она различила какой-то очень далекий, тихий голос. Голос этот ничего внятного не говорил, скорее плакал, всхлипывал, звал кого-то, как ребенок, которого оставили одного. Но он был низкий и принадлежал взрослому мужчине.

Последнее, что Мадими успела подумать, прежде чем совсем заснуть и расплыться огромной тенью по всему сонному миру -- это что голос этот похож на тот, колдовской, которым говорил в свою последнюю ночь исчезнувший господин Агиддор.

С тех пор, как Мадими впервые расслышала странный голос, она поняла, что он слышен всегда -- и ночью, и днем. Чтобы различить его, надо только закрыть глаза, прислушаться, и перестать замечать все остальные звуки. Тогда непонятный мужчина, который кого-то зовет, окажется совсем рядом.

Неделя шла за неделей. Голос становился как будто громче и ближе и не стихал ни на минуту -- и ночью, и днем был совсем рядом.

И дюлюнги -- дюлюнги тоже были совсем рядом. Они по-прежнему были скрыты за пеленой, не пропускающей ни голос, ни звук, но Мадими совсем не разучилась их чувствовать. Наоборот, ей теперь казалось, что еще немного, и до них можно будет дотронуться. Стоит только закрыть глаза, сосредоточиться, и мысленно протянуть руку.

Так прошло лето. В первый день осени трактирщик с женой уехали в соседную деревню -- проведать Дейру, узнать, как она поживает и почему давно не было от нее вестей. Перед отъездом он запер парадную дверь на замок, и, чтобы Мадими не досаждали случайные гости, повесил снаружи табличку о том, что заведение временно не работает.

Мадими закончила все, что нужно было сделать по дому, села возле окна в большой зале, закрыла глаза и стала слушать, как вздыхают и съеживаются от холода деревья в лесу и как падают на траву пожелтевшие листья. Почему-то с самого утра ей было тревожно. Ианго уже третий день волновалась и вздрагивала во сне, от этого по поверхности пролива бродили большие водяные валы, и ни одна лодка не могла ни причалить, ни отчалить от пристани.

За окном было хмуро, пасмурно, накрапывал неприятный дождь. Было скучно. Мадими положила голову на руки и заснула.

Во сне, как всегда, она увеличилась, раскинулась серым плащом и накрыла собой весь мир, от одной сверкающей стены до другой. Сверху было отлично видно все, что бывает на свете. И маленькие, как будто игрушечные фактории Лекарственной Кселы, срубленные из свежего дерева и расставленные то здесь, то там. И грозный, дымящийся конус Умара Огненосного. И черные провалы в блеклых известняковых скалах Хаттора Всезнающего, идущие глубоко внутрь и переплетающиеся там в хитрую ловчую сеть, в узлах которой светятся алые рубины, желтые топазы и прозрачные бриллианты.

Потом Мадими посмотрела направо, туда, где были Братья-Добытчики -- Тунга-Рыбак, вытянутый в дугу, как только что пойманная сильная рыбина и Гайро-Охотник, большой, могучий, одетый в пышный лесной плащ. Чего только не таил тот плащ в своих складках: озера, в которых никогда не отражалось человеческое лицо, тропы, проложенные исчезнувшими диковинными зверьми, деревни, в которых много поколений не видели постороннего. Слева же была округлая, добродушная, хотя и нахмурившаяся Ианго Благословенная, и прижавшийся к ней маленький Кныр.

Мадими слышала, как бьется сердце в груди, а в висках, отмеряя движение, стучит кровь. Весь мир следовал этому ритму -- будто живой, хорошо настроенный механизм. По веревочным лестницам, протянутым на умомрачительной высоте между скал Бдительного Умара, шли бесконечные, похожие на длинных змей процессии жрецов в черном. По серой холмистой спине Хаттора терпеливые мулы везли на своих спинах руду и металл. Среди буйных трав Кселы Желтоволосой скрипучие повозки с колесами в полторы сажени высотой доставляли от одного поселения к другому привередливых врачей в их разноцветных, развевающихся на ветру плащах.

И повсюду, во всех проливах, между всеми берегами сновали туда и сюда быстрые тростниковые лодочки, связывая весь разнородный и разновеликий мир воедино своими неустойчивыми движениями.

Мадими показалось, что она сейчас может все, а значит, должна быть очень аккуратной -- стоит ей неосторожно пошевелить пальцем, как все в мире может разрушиться, испортиться и стать неправильным. Она застыла, опасаясь лишний раз вздрогнуть или вздохнуть.

Но чудо было в том, что большая, огромная Мадими видела не только вещи большие, но и совсем маленькие. И когда она посмотрела на лесное озеро, называемое Молоком Ианго, и на прилепившуюся к нему прибрежную деревню Хайтта, то сразу заметила, как по деревенской улице движется какое-то пятнышко. Вот это пятнышко сворачивает к трактиру рыжего Рагберда, который как раз уехал, вот оно изучает некоторое время табличку на двери. Вот поднимается по лестнице и входит внутрь.

Тогда Мадими открыла глаза и увидела, что в трактирную залу вошла незнакомая, очень красивая молодая женщина в белой накидке с большим капюшоном.

Женщина откинула капюшон и встряхнула головой. По плечам рассыпались рыжие волосы, в них заиграло невесть откуда появившееся солнце. Женщина улыбнулась, и вдруг стала отлично знакомой.

-- Господи! Дейра! -- закричала Мадими -- А я тебя даже и не узнала!

-- А я тебя сразу узнала -- как всегда, сидишь в углу и печалишься... а раз ты меня не узнала, значит, я буду долго жить! -- сказала в ответ Дейра, -- А как ты здесь без меня поживала? А где все?

-- Так ведь...тебя поехали навещать! От тебя столько времени вестей не было... Клара волновалась... вот, поехали узнать, не случилось ли чего. А ты уже здесь!

Мадими подошла к Дейре, взяла ее за руку и смотрела на нее, не веря своим глазам. Это было удивительно. Дейра полностью выздоровела и стала совсем взрослая, как будто прошло не несколько месяцев, а несколько лет. И она была чудо как хороша. Мраморная кожа светилась, будто прозрачная, черты лица стали тоньше. И вся она как будто похудела, стала бледнее и выше. Все, что раньше было в ней милого, домашнего и нескладного -- доставшиеся от матери ямочки на щеках, большая грудь, непослушные волосы, вьющиеся на концах -- все теперь чуть-чуть сдвинулось, изменилось, затвердело и встало на свое место. И все вместе сложилось в такую гордую, прямо-таки победительную красоту, что и дотронуться до нее было страшно. Если бы Мадими была парнем, она бы тут же влюбилась в нее без памяти.

Скрипнула дверь. Мадими повернула голову и увидела, как в комнату вслед за Дейрой входит какой-то парень, высокий, на вид лет двадцати пяти, одетый в куртку оленьей кожи.

-- Вот, -- сказал Дейра, -- это Дрогго. Он самый хороший. Он теперь... в общем, он будет мой жених.

Парень подошел к ним, снял с головы шапку странной формы с воткнутым в нее длинным пером, положил ее на стол и смешно раскланялся, дурачась и размахивая руками, как шут на ярмарке.

Мадими вдруг стало дурно. Она узнала этого жениха.

-- Он же... -- проговорила она растерянно, -- он же...

С правой стороны головы черные, мокрые кудри высокого Дрогго были измазаны чем-то красным. Куртку он повесил на стул.

Мадими повернулась к Дейре и увидела, что та тоже сняла накидку, положила ее на длинную лавку, приставленную к столу и осталась в длинном платье. Платье было белое, роскошное, будто свадебное. И сама Дейра была совсем белая. Мадими вдруг поняла, что она не дышит. Ее шею стягивало золотое ожерелье, а в волосах яркими каплями блестели две жемчужные нити.

-- Да ты не бойся! -- сказала Дейра, -- Что же ты боишься?

Мадими почувствовала, как к горлу у нее подступает комок. Ей захотелось спрятаться, но спрятаться было некуда -- так бывает, когда легкий сон за какое-то мгновение превращается в кошмар. Перед глазами все рушилось, отдалялось, рассыпалось на куски и теряло форму. Белый силуэт Дейры расплылся и стал бесплотным, прозрачным, будто исчезнувшая тень. Мадими в ужасе зажмурила глаза. Когда она их снова открыла, солнце ушло. В комнате никого не было. Только прямо перед ней, на лавке -- там, где лежала белая накидка -- осталось неопределенной формы мокрое пятно. Но оно высыхало и съеживалось на глазах.

Мадими посмотрела по сторонам и увидела, что все остальное в комнате -- столы, стулья, свежевымытый пол комнаты -- покрыто тонким слоем пыли, которую как будто несколько дней никто не трогал.

Потом она услышала протяжный скрип. Это трактирщик Рагберд отпирал снаружи ржавый дверной замок.

Вечером, когда зажгли огонь в очаге и сели ужинать, Мадими узнала, что названная ее сестра, оказывается, совсем выздоровела еще в начале лета. Но она, пока болела, подружилась с молоденьким помощником лекаря, из тех, что каждый год прибывают в факторию от берегов Кселы на несколько месяцев, подучиться. И так они сдружились, что все лето Дейра продолжала жила у родственников, делала вид, что болеет, и никак не хотела ехать домой. А три дня назад лекарю пришел срок возвращаться к своим берегам. Подождать бы ему неделю, другую -- вон как Ианго в этом году разволновалась. Да только он боялся. Уж очень у него был строгий мастер там, на Кселе. А Дейра, дурочка, сказала, что без него жить не может, и поплыла вместе с ним. Только от берега отплыли, саженей сто -- с берега все было видно... налетела волна... когда ушла, то ни лодки, ни людей, ничего.

-- Вот, дочка, -- сказала разом постаревшая Клара как-то вяло и обреченно, и погладила Мадими по голове, -- теперь мы с тобой остались одни.

-- А как его звали, этого лекаря? -- вдруг спросила Мадими.

-- Как звали?.. не помню, дочка. Игнатий... или Евпатий... какая теперь разница -- вода его имя унесла...

"Игнатий... или Евпатий... -- подумала Мадими, -- совсем непохоже..."

Тихо, как будто оцепеневшая, она поднялась к себе в комнату, подошла к полке с игрушками. Черный рыцарь смотрел укоризненно. Было непонятно. Получается, она и в самом деле видела вещий сон? Но почему же тогда во сне все перепуталось? Что-то кольнуло в груди. Беспросветная, давящая тоска разлилась тяжелым холодом по всему телу.

-- Ох, Дейра... -- прошептала Мадими и громко, во весь голос всхлипнула.

И тут же, откуда не возьмись, миллион разных голосов ответил ей такими же всхлипами, и все они были внутри ее головы, и внутри головы началось бесконечное эхо. Голоса плакали, протяжно выли, причитали наперебой. А потом раздался один голос, низкий, мужской. Теперь, когда он зазвучал совсем близко, стало ясно, что он вовсе не плачет и не просит о чем-то, но требует, зовет -- громко и повелительно.

На секунду все остальные голоса замолкли, как будто подчиняясь хозяйскому приказанию. Но не успела Мадими перевести дух, как они недовольно взвыли, начали ругаться, кричать, скулить по-звериному. Мадими зажала уши руками и упала на кровать. Голоса были везде. От них не было никакого спасения. Голова ее стала совсем пустая и звонкая, как железный горшок, звуки метались по ней маленькими огненными шарами, и больно бились изнутри о кости черепа. Казалось, что низкий гул заполняет все тело, распадается на части и разрывает Мадими на куски, как стая голодных хищных рыб.

И вот, когда от нее уже ничего не осталось, только кусок горящего мяса, вздрагивающий на кровати, то совершенно отдельно, как будто издалека, прозвучал еще один голос -- спокойный, холодный и женский. И этот новый голос как будто смеялся над ней.

-- Глупая де-евочка! ты же так совсем пропаде-ешь. Надень скорее кольцо!

Мадими приоткрыла глаза. Воздух в комнате был слегка красный -- должно быть, кровь прилила к голове. Прямо ней на кровати лежало золотое кольцо с черным камнем. Это было то самое, заветное золотое кольцо, которое она считала безвозвратно потерянным.

Мадими подняла голову. Посреди комнаты стояла черная женщина. Она покачала головой и показала на кольцо пальцем.

-- Вот я и верну-улась! Ну, надевай кольцо! А то хозяин тебе жизни не даст!

Мадими с трудом протянула руку, взяла кольцо и надела его на указательный палец. Кольцо подошло точь-в-точь. Женщина довольно улыбнулась, взмахнула рукой и исчезла, как будто ее и не было.

А в голове у Мадими произошло чудо. Воющие и кричащие на все лады непонятные голоса вдруг стали слышны очень хорошо и отчетливо -- как если бы до того Мадими слышала их через толстую стену или через подушку, набитую шуршащим морским песком. И стало понятно, что голоса не жалуются ни на что, не кричат, не плачут, и совсем не противоречат друг другу -- вовсе наоборот. Они то сливались в один, то расходились, сплетались и как будто взбирались все выше и выше, опираясь друг на друга и друг друга поддерживая. Это называлось "гармония". Тоска куда-то ушла, всю боль сняло как рукой. Над головой было бескрайнее черное небо, а в ушах у Мадими звучала громкая, чистая, чуть-чуть печальная музыка.

Тогда Мадими зажмурилась и мысленно протянула вперед руку с кольцом, ожидая вот-вот наткнуться на невидимую предграду. Но серая, бесцветная войлочная пелена совершенно исчезла -- а скрывались за ней совсем не дюлюнги, как она раньше думала, а самые обычные люди.

Тут были все. Ближе всего были те, кто появился недавно и еще не успел привыкнуть -- Дейра в белом свадебном платье, ее жених, чьего имени Мадими так и не узнала, старая госпожа Ганелия, которая умерла этим летом, верзила Гайдо, тот, что месяц назад залез на спор на высокую сосну, упал и разбился. Они пели тихо, неуверенно и вполголоса, как будто еще только заучивали мелодию, запоминали ее на ходу. Чуть подальше стоял Дрогго Дайтиме с глубокой, вдавленной раной в правой половине черепа. Рядом с ним была вздорная бабка Маланья. Утонувший таки год назад в пивной бочке пьяница Агафон держал ее под руку. От него даже и сейчас пахло вином -- только никто этого не замечал. Чуть дальше был господин Агиддор. Теперь он был в настоящем обличье, и оказалось, что он совсем мальчик, лет четырнадцати -- стоит, насупившись, и недовольно смотрит куда-то вбок. Под ногтями у него была намертво вьевшаяся черная сажа.

Дальше были еще люди, еще и еще. Они были отовсюду. Мадими видела и мрачных жрецов с Умара, у которых даже здесь были окаменевшие лица, и рудокопов с Хаттора, задохнувшихся в бездонной пещере или попавших под смертноносный обвал, и разорванных на части охотников, и врачей, погибших от неведомых никому болезней. У кого-то из них не хватало руки или ноги. У некоторых вывалились глаза, и смешно болтались теперь на тоненьких стебельках. Одному рыбаку с Тунги натянутым железным тросом начисто срезало голову; он бережно держал ее перед собой на руках, как грудного младенца.

Еще дальше были голые скелеты, обглоданные рыбами, изъеденные соленой водой. Они улыбались беззубыми ртами. Хотя Мадими этого и не знала, тут были и ее собственные бабушка с дедушкой -- отец Хеля и его мать. И их братья и сестры. И отец отца Хеля тут тоже был, и его отец. Людей было так много, что всех разглядеть было никак нельзя. Фигуры терялись вдали и растворялись друг в друге. Самые дальние предки были видны еле-еле -- уже не как люди, а как рассеянные в воздухе, едва заметные формы, подрагивающие на ветру и светящиеся неярким зеленоватым светом, как будто сквозь толщу морской воды.

Мелодия изменилась. Из медленной и печальной она стала быстрой, почти веселой -- такой, под какую на ярмарке пляшут бродячие акробаты, гибкие танцовщицы кружатся в облаке цветных лент, а искусные инженеры с Хаттора пускают в небо огненных змей. И тогда Мадими заметила, что тени предков как будто тоже пустились в пляс. Они дрожали сильнее, чем раньше, и вспыхивали. Лица, видимые сквозь них, повеселели и заулыбались. Рыбак с Тунги притоптывал ногой в такт музыке и подкидывал свою голову высоко вверх, а потом ловко ловил ее за длинные волосы. Голова при этом ни на секунду не прекращала петь. Мадими засмеялась, а потом восхищенно замолчала.

-- Как красиво! -- прошептала она.

Дейра приложила палец к губам -- "Ш-шш!" -- и показала рукой куда-то вдаль.

Когда мелодия вновь изменилась -- опять стала печальной и торжественной -- Мадими посмотрела вдаль, за темный горизонт, туда, куда показывала Дейра, и увидела там одинокую, огромную фигуру. Фигура эта возвышалась над всеми и казалась больше, чем весь мир. Это был мужчина, вернее, молодой парень. Он будто бы сидел на гигантском троне. Ноги его уходили под землю, голова поднималась под самый небосвод. Это ему принадлежал низкий, глубокий голос -- тот, вокруг которого вилась бесконечная песня, ради которого она и звучала, который задавал ей тон. Мадими поняла, что этот парень здесь хозяин. Лицо его было невероятно, не по-человечески красивое, но как будто бы неживое. Глаза крепко закрыты. Губы сжаты. Из груди торчал острый обломок чего-то блестящего, и сочилась бледная кровь. Место рядом с ним оставалось пустым.

И Мадими, как завороженная, все стояла и смотрела в пустые темные глаза этого парня, в его огромное, бесконечное, недоступное пониманию неживое лицо, а музыка плыла вокруг нее, обволакивала, проникала внутрь. Было хорошо и спокойно, как в прекрасном сне, не требующем пробуждения. Закрытые глаза смотрели ей прямо в душу.

Так прошел и час, и другой, и неизвестно, сколько еще. Мадими сейчас была в таком месте, где время не имело никакого значения. Здесь не было ничего -- ни людей, ни дюлюнгов, ни умаровых стражников, ни хищных духов из-под земли или из воды; только пустые глаза, сжатые губы и низкий, зовущий голос.

Постепенно, понемногу музыка стала глуше и дальше, а вокруг снова начали проступать детали трактирной комнаты. Мадими пришла в себя. Была ночь. За окном мягким, ровным светом горел Вурл. Мадими лежала на кровати, прямо перед ней была полка с игрушками. В глаза ей смотрел слабо светившийся черный рыцарь. Рядом подмигивал большой змей. Потом музыка, едва слышная вдалеке, совсем стихла. Рыцарь как будто улыбнулся, поклонился ей на прощание и потух, навсегда превратившись в заботливо сложенный и склееный по хитрому чертежу кусок плотной черной бумаги.

Мадими встала, тоже кивнула рыцарю и поняла, что стала совсем взрослая. И в деревне Хайтта ей больше делать нечего.

Она аккуратно сложила игрушки в деревянную коробку, переложив их для сохранности слоями ваты, завязала коробку прочной бечевой, взяла ее под мышку, и тихо-тихо, стараясь никого не разбудить, спустилась по лестнице.

Мадими на цыпочках прошла через залу, мимо Клары, которая так и заснула за столом, уронив голову на руки, и вышла в наружную дверь. На улице было холодно. Мадими быстро побежала на дальний конец деревни, туда, где был дом колдуньи Гарги. Она собиралась оставить коробку с игрушками на крыльце. Но когда она подошла совсем близко к дому, то увидела, что из-под плотной бумаги, которая закрывала окна, пробивается неяркий свет. Дверь скрипнула и отворилась. В дверном проеме стояла Гарги. Она была совсем старая, какая-то печальная и сморщенная.

-- Здравствуй, дочка, -- сказала она, -- проходи в дом.

-- Здравствуй! -- ответила Мадими, -- А я думала, что тебя нет... Вот тут коробка, с игрушками. Я оставлю ее тебе. Подари их кому-нибудь... ну, кому-нибудь хорошему...

В сенях было темно и зябко, пахло пылью и плесенью. Мадими поставила коробку на большой, окованный железом сундук и вслед за старухой прошла в освещенную комнату. В середине комнаты был стол, на нем горела свеча и стояла миска с горячей водой. Мадими подошла к столу, некоторое время постояла, смотря на воду, а потом начала говорить:

-- Я теперь тоже колдунья, как ты... Да нет же, не как ты! Сильнее! Я теперь все могу, совсем все, и ничего не боюсь. Помнишь, я не ходила на берег, воды боялась? Это глупо. Теперь я все повидаю, обязательно -- всех дюлюнгов, все деревни, где люди живут. А есть еще другие миры, знаешь? Есть такие, где у людей на голове хвост, и глаза раскосые, будто у болотного зайца... и такие, где носят змеиную кожу... где спят стоя... где живут не в домах, а прямо на земле... и где едят железо, а дома ставят один на другой...

Гарги слушала внимательно, но ничего не говорила -- только смотрела на Мадими печально и кивала седой головой.

-- Бояться хозяина глупо, он добрый. Нет, вру. Не добрый, конечно, и не злой... он просто слишком большой. Но мне кажется, что если я что-нибудь попрошу, ну, в подарок -- он обязательно сделает. Надо, наверное, сказать, чтобы он отпустил Дейру... или еще что...

Гарги по-прежнему молча, печально кивала седой головой. Мадими тоже помолчала, а потом тихо спросила:

-- Это все черная женщина устроила. И кто она такая?

-- Не знаю, дочка, -- тихо, как будто нараспев ответила старая колдунья, -- не знаю. Может, ведьма бродячая, может, вовсе не человек. Кто же теперь разберет...

Она помолчала, потом добавила:

-- Всякое бывает. Бывает, что черная тень поднимется, всплывет с темной стороны Рависсмара, и сама не знает, что с ней творится -- мечется, ищет себе тело с живой кровью... Бывает, дюлюнгу приснится дурной сон; потом вырвется на волю и бродит среди людей, пока не забудется. Разное рассказывают... С другой стороны Вурла, говорят, есть особый мир -- время там течет не так, как у нас, а люди живут в домах из блестящего камня. Есть среди этих людей страшные колдуны. Они умеют воровать души, наводить порчу и посылать призраков, а призраки могут принять вид любого человека... Может, твоя черная женщина из таких? Не знаю, дочка. Много чего говорят...

Мадими вздохнула:

-- А я думала, что совсем от нее избавилась.

-- Нет, дочка, -- проговорила Гарги тем же размеренным, певучим шепотом, -- куда же она от тебя денется... Ей от тебя некуда деться...

Покряхтывая и сутулясь, она прошла в дальний угол комнаты, неосвещенный, и что-то взяла. Потом подошла к Мадими.

-- Эх, совсем ты большая... Вот и колечко у тебя обручальное... Смотри.

Она поставила на стол перед Мадими большой, круглый предмет. Это оказалось зеркало в темной, мутной от времени медной оправе. Старуха стерла с него пыль рукавом и глянула на Мадими как-то странно, испытующе. Мадими посмотрела прямо в зеркало. Там была черная женщина. Секунду спустя Мадими поняла, что видит собственное отражение.

Гарги отошла в сторону и взяла с полки маленький пузырек с притертой стеклянной пробкой. Она открыла его. В комнате резко запахло смолой. Тогда колдунья наклонила пузырек, так, что на палец ей вытекло несколько капель маслянистой светло-желтой жидкости, подошла к Мадими и провела ей рукой по лицу. Масло сразу же впиталось в кожу. Гарги прошептала:

-- Все правильно, дочка. Все как должно быть. Я старая, ты молодая. Твое время пришло, мое -- ушло.

Потом она вложила Мадими в руку что-то тяжелое, кухонный топор или молоток, и громко сказала:

-- Ну -- теперь не бойся!

И Мадими вдруг страшно разозлилась, как тогда, давно, в подводном дворце. И ударила по зеркалу изо всех сил. Зеркало разбилось, осколки посыпались на пол.

Гарги быстро нагнулась, схватила самый большой осколок и некоторое время держала его в пламени свечи. Свеча разгорелась и светила теперь сильнее, чем солнце или чем кузнечный горн. Очень скоро стекло раскалилось в пламени и тоже засветилось ярким, белым металлическим светом. Гарги зашептала что-то. Потом она взяла Мадими за руку и передала острый кусок стекла ей. На ощупь он был совсем холодный.

Мадими повернулась к старухе лицом. Та медленно подняла руки к горлу и развязала тесемки своего плаща. Полы плаща разошлись. Мадими увидела, что у старой Гарги тело молодой женщины. Под левой грудью на ее гладкой белой коже было темное пятно размером с детский кулак. Пятно это пульсировало, постоянно меняло форму -- билось, словно сердце, нарисованное живой краской.

-- Не бойся! -- сказала колдунья.

Мадими воткнула стеклянный клинок прямо ей в грудь, в самую середину черного пятна.

Клинок зашипел, как сковородка, на которую кинули кусок мяса. Гарги сморщилась и прошептала: "вот так...кровь на кровь..." Пятно тут же начало уменьшаться. Белая кожа прямо на глазах пожелтела и потрескалась, как старый пергамент. Потом из-под клинка выступила одна большая темно-вишневая капля. Гарги ничего больше не сказала -- наверное, она сейчас не могла говорить. Но Мадими уже и так все поняла. Она протянула руку, погрузила палец в густую теплую каплю, а потом поднесла палец к губам и слизнула ее языком.

Когда Мадими вынула стеклянный осколок из раны, то увидела, что он превратился в тонкий, но прочный на вид кинжал, или даже маленький меч. Старуха мягко опустилась на лавку, как восковая куколка, расплавившаяся от жаркого пламени и осевшая на один бок. Она закрыла глаза и сонно прошептала:

-- Ну, дочка, теперь все хорошо. Я пока полежу, отдохну... а ты иди... иди...

Мадими посмотрела на старую Гарги и испугалась, потому что вдруг не узнала ее. Лицо было чужое и вовсе не старушечье. "Умеют принять любой вид..." -- растерянно подумала она. Потом покачала головой, прошептала: "ну, что же теперь", повернулась и вышла за дверь.

Мадими оказалась на улице и поняла, что снова попала в место, где нет времени. Вурл потух. Было темно. Горизонт был совершенно черный. В деревне не горел ни один огонек.

Легкими, быстрыми шагами Мадими пробежала по улице и выбежала на пристань. Прямо у берега, как будто специально для нее, качалась на волнах легкая лодочка, украшенная, как положено, свежесрезанными цветами и отделанная темной тканью. Мадими села в нее и оттолкнулась от пристани. Течение понесло ее прочь, все дальше и дальше от берегов Благословенной Ианго, все ближе к Премудрому Хаттору. Внизу была только темная вода.

Наконец лодочка достигла середины пролива, покружилась в быстром водовороте и встала, как привязанная, -- застыла, едва-едва покачиваясь на медленных слабых волнах. Мадими перегнулась через борт и посмотрела в воду вблизи, с расстояния в одну ладонь. Потом она снова села прямо, и начала говорить.

С кем и о чем она разговаривала в ту ночь, и долго ли, никто не знает -- ведь время в деревне и в самом деле остановилось. Даже если бы кто-то и не спал, он бы ничего не понял и не заметил. Для него все произошло бы за один миг. И жалко -- потому что звуки далеко разносились над холодной водой, и на пристани все было отлично слышно. Вот Мадими чему-то смеется. Вот она говорит строго и серьезно, как с маленьким. Вот, как будто вспомнив, она произносит быстро и четко:

-- Только сестренку ты отпусти! Пусть выходит замуж, пусть у нее будут дети. И Клара тогда не так будет грустить... -- потом молчит, как будто слушает ответ, и снова смеется. Смех ее летит над водой, отражается от рыхлых скал Хаттора и от низкого, покрытого галькой берега Ианго, поднимается вверх и растворяется где-то в черном, безглазом небе. Потому что в том месте, где нет времени, нет вообще ничего, и даже отец Умара должен закрывать глаза.

Наконец все закончилось. Мадими вздохнула, сказала: "Ну, пора", наклонилась низко над водой, взяла правой рукой со дна лодочки стеклянный кинжал и воткнула его себе в грудь.

И тело ее начало быстро меняться. Темное платье прилипло к коже, срослось с ней, а потом ткань разошлась и разделилась на маленькие, округлые ячейки -- твердые и наползающие друг на друга. Кинжал, который прошел через тело насквозь и вышел из-под лопатки, вскоре превратился в острый, сверкающий прозрачными гранями большой плавник. Потом Мадими почувствовала, что у нее больше нет ног. И сразу же стало легко, свободно. Казалось, что на земле ее больше ничего не удерживает, и можно лететь, куда только захочешь.

Тогда Мадими наклонилась еще дальше и упала в воду. Потом вильнула сильным хвостом, в который превратился подол ненужного теперь платья, и ушла на глубину.

По правде сказать, Мадими, когда оставляла свои игрушки старой колдунье, не думала, что из этого что-нибудь получится. Она была уверена, что в деревне ее скоро забудут -- так же, как забыли вредоносного учителя Агиддора. Но вышло не так.

Старая Гарги тем же утром вернулась в деревню, к себе домой. Она шла издалека и очень спешила. На крыльце она увидела деревянную коробку, перевязанную бечевой. Замок на двери был закрыт неправильно. Гарги поняла, что в ее отсутствие кто-то был в доме. Но внутри она не нашла ничего -- только огарок свечи, миску с водой и осколки зеркала на полу. Сильно пахло протухшей рыбой. Гарги пробормотала себе под нос: "Опоздала..." -- и быстро пошла в трактир.

Но и тут она опоздала -- Клара и Рагберд уже проснулись и поняли, что Мадими нигде нет.

Три дня они были как убитые, только и делали, что сидели у окна и ждали. Может быть, Мадими не пропала совсем, а, например, ушла погулять в лес и заблудилась, а теперь вернется. Или, может быть, кто-то увез ее в другую деревню? А может быть, ее по ошибке забрали Умаровы жрецы? Но ведь Мадими уже совсем взрослая -- они должны разобраться и ее возвратить.

На третий день, на чужой телеге, растрепанная и уставшая, приехала Дейра.

Оказалось, что напрасно поспешили ее записать в утонувшие. Лодочка-то действительно перевернулась -- а Дейра выплыла! И жених ее, Ингвар, тоже выплыл. Только их отнесло течением очень далеко, в совсем незнакомую деревню, за три дня пути.

И не то, чтобы Клара, обрадовавшись возвращению собственной дочери, про Мадими совсем забыла. По-прежнему она то и дело посматривала на дорогу, ждала Мадими, и муж ее Рагберд ждал Мадими. А Дейра, как только узнала, что Мадими исчезла неизвестно куда, убежала к себе в комнату и заперлась, а потом целую неделю ходила зареванная, и глаза ее были красные и разбухшие от слез. Но долго грустить было некогда -- надо было играть свадьбу.

Через год у Дейры родилась дочка. Потом, еще через год -- сын.

А Мадими постепенно превратилась в воспоминание. Все в деревне помнили ее по-своему, каждый рассказывал про нее свое. Одни говорили, что вот у нас в деревне колдунья старая Гарги, но это что -- а раньше была молодая колдунья из лесу, неизвестно какого рода-племени; могла говорить с птицами и змеями, читала мысли, меняла кожу каждую ночь. А когда хотела поесть дикого мяса, то ходила к себе в лес -- звери сами приходили к ней и приносили лучшую часть добычи. Другие добавляли рассказ про полку с магическими фигурами, которая была у молодой колдуньи в комнате. Дескать, если внимательно смотреть за их поведением, то можно было предсказать судьбу любого деревенского жителя, а если переставить фигурки правильным образом -- то и изменить эту судьбу. Кое-кто рассказывал даже, что сама Ианго подарила колдунье волшебный кристалл, и в том кристалле можно видеть и слышать все, что происходит на свете, и управлять погодой. Если польешь его водой - пойдет дождь, подуешь - будет буря, а если по нему постучать костяной палочкой, то небо обвалится на землю и всех раздавит. В этот кристалл, честно говоря, мало кто верил. А фигурки и в самом деле были -- каждый, кто хотел, легко мог в этом убедиться. Старая Гарги подарила их Дейре, та -- своей дочке. Потом дочка выросла. Теперь они стояли в трактире на специальной полке. Правда, они совсем потеряли магическую силу.

И никто в деревне так и не узнал, что в тот год, когда Мадими навсегда исчезла, в первый день зимы, к старой Гарги приходил гость.

Той ночью она услышала, как кто-то скребется под дверью, и тихо отворила ее. На пороге стоял Хель. В руках он держал зеленую бусинку. Гарги провела его в дом, посадила на лавку, напоила горячим травяным настоем и стала рассказывать ему все-все, что помнила про Мадими и про ее деревенскую жизнь.

В конце она посмотрела на Хеля и сказала:

-- Не грусти. Ее ведь никто не украл. Она ушла сама. Такая была ее судьба -- разве удержишь? Ты тут не виноват, и никто тут не виноват. Я была глупая, не догадалась; зря только тебя пугала... Ну, да ты уж на меня не сердись!

Но Хель сидел прямо, как будто проглотил деревянный аршин, и ничего не говорил -- только покачивал головой вправо-влево, будто бумажная кукла, дрожащая на ветру, и пальцем катал по столу зеленую бусинку. Колдунье прислушалась, и различила, что он тихо, едва слышно стонет -- сквозь плотно сжатые губы, не раскрывая рта. Как будто кого-то зовет.

Дима Каледин