Misha Verbitsky's Friends

Любите ли вы Пушкина? Я - нет.
Любите ли вы Пушкина? В смысле Александра Сергеевича? Лично я на этот вопрос, чтобы без расшаркиваний, отвечу сразу же: терпеть не могу. Правда, чтобы меня с ходу не били фэйсом об тэйбл, уточню: в данном случае я говорю только о его образе о воспетом всеми живом Пушкине как об образце для умиления и подражания. Хотя какое там подражание! Подражать такому невозможно. Пушкин неповторим. (Это примерно как в эпиграмме: "Склонясь у гробового входа, "О Смерть, - восклинула Природа. - Когда удастся мне опять такого олуха создать?") И правда: это было уникальное, редко встречающееся в природе сочетание безмерного хамства и безмерного лицемерия, что не может не вызывать у меня глубокого презрения и неистребимого отвращения. Так что если бы он не был поэтом, которому предстояло стать солнцем русской поэзии (и прочая, и прочая хрень), то вот надлежащим образом подготовленной повивальной бабке стоило бы придушить его ещё в момент появления на свет, потому что на протяжении своей недолгой, но чрезвычайно суетливой жизни, на всех её этапах, он проявлял себя как редкостный говнюк. Нет, как раз вот это, ну то, что говнюк, - это в общем-то пустяки, это бы ладно, это ещё ничего кто из нас не без говна (а особенно если речь идёт о людях свободных профессий), но! Но речь о другом о том, что эта редкостная, уникальная говнистость характера Пушкина всегда и всеми, начиная со школьных училок и кончая высоколобыми профессорами, преподносилась нам как редкостная добродетель, как эталон поведения по-настоящему свободного человека. И вот здесь почувствуйте разницу! Ну нет, я-то совершенно не исповедую пошлого пушкинского лозунга о несовместимости гения и злодейства. С какой стати? Вот, например, Оскара Уайльда за гомосексуальные связи судили. Ну и что? Зато писательcкий талант-то у него, несмотря на это, был такой, что дай Бог каждому. А вот моя приятельница Монументалина Капитоновна в церковь ходит и по три копейки на храм еженедельно жертвует. Ну и что? Зато её литературно-критические опусы производят впечатление намертво прилипшего к бумаге жирного и вязкого клейстера, обильно политого сверху одеколоном Саша. Правда, тут бывают редкостные, счастливые исключения, которые именно самим фактом своей исключительности только подтверждают правило о том, что гений и злодейство не имеют между собой никакой непосредственной связи. (Да, кстати, реплика в сторону: а где они, критерии этого самого "злодейства"? Так ведь они у каждого свои, сугубо субъективные! С моей точки зрения, баба, которая в состоянии аффекта убивает сковородником мужа-ублюдка, никакого "злодейства" тут не совершает, хотя бы ей и дали за это пожизненный срок, тогда как культурного и респектабельного господина Грефа следовало бы убивать утонченно-мучительным, но крайне жестоким способом. Так что нет, "злодейство" - это всё туман, шиллеровщина и полное отсутствие определённости при яростном накале патетики. "Злодейства" как такового нет. Есть грех - и все дела.) Так вот, одно из таких счастливых исключений (сочетание гения и, можно сказать, непорочности) обожаемый мною Всеволод Крестовский (смело могу сказать от жидов умученный): он был и писателем экстра-класса (потому-то и память о нём намертво закатана в асфальт), и, при этом, человеком, прожившим кристально чистую (во всех смыслах) жизнь истинного христианина и преданного без лести русского офицера.

Так что, как вы понимаете, сам по себе облико морале мсье Пушкина меня бы не раздражал так уж сильно, если бы только он не впаривался нам как облик русского человека в его совершенном развитии, каким он явится через двести тысяч лет (пошлость, высказанная Гоголем примерно в этих вот словах). Раздражает меня эта вот всеобщая зомбированность, сложившаяся в результате агрессивной пропаганды, которая предписывает усматривать вольный русский характер там, где на самом-то деле не было ничего, кроме редкостного сочетания самого беззастенчивого хамства и самого что ни на есть наглого подхалимажа.

Ну да, я долго думала над тем, отчего же это так вышло, что такого вот неприятного обезьянистого типа, несмотря на все идеологические изменения режимов, нас упорно заставляют воспринимать в качестве истинного русского джентльмена, независимое поведение которого должно, хоть ты тресни, вызывать наше восхищение, наш пиетет Думала-думала, пока не поняла: скорее всего, это был такой гигантский масонский спецпроект, это была глобальная рекламная акция, проведённая с той целью, чтобы заставить русского человека устыдиться присущей ему русскости и, под лозунгом следования заветам Пушкина, вытравлять из себя свои лучшие (то есть антипушкинские!) качества прежде всего законопослушание, верноподданность и способность самозабвенно и созидательно трудиться на благо национального Государства, на благо Отечества. Ну вы же понимаете: масоны не дураки. Конечно, они могли бы вместо Александра Сергеевича создать и надуть, как воздушный шарик, какого-нибудь Абрама Моисеевича, но нет это бы, понятное дело, вызвало бы всеобщее отторжение. (Вот, кстати: как бы ни надували фигуры Мандельштама и Пастернака, представляя их в качестве тонких русских лириков и наполняя их шаманскими словесами даже школьные хрестоматии, нашего человека на мякине всё равно не проведёшь: всем же и так понятно, что речь тут идёт всего лишь о двух изводах идишистской поэзии на скверном и корявом, как нарочно испорченном русском языке.) А тут нет. Тут, во-первых, и поэзия-то льётся достаточно естественно (хотя, замечу в скобках, далеко не так естественно, как у Ершова и Баркова современников Пушкина и моих безусловных кумиров), и, во-вторых... вы только посмотрите на этого героя! Нет, это вам не какой-то прилизанный заморыш в лапсердаке, а именно что с виду самый настоящий русский парень: и по базарам-то в красной рубахе он ходит, и с простой русской няней Ариной Родионовой хлещет он алкоголь целыми кружками (ну да, вы же помните: выпьем с горя, где же кружка)... Одним словом, русский человек!

А вот и не хрена. Ну, у русского человека, понятное дело, много всяких разных качеств, и я тут не собираюсь разводить по этому поводу лубочно-славянофильскую разлюли-малину. Выделю только некоторые из этих, по-настоящему национальных, качеств, чтобы на их фоне ещё отчётливей засияла русскость нашего героя. Ну, прежде всего, русский человек он трудяга. Да нет, что вы, он, разумеется, не настолько мазохист, чтобы быть трудолюбивым Да вы чего? Что мы, немчура, что ли, какая, чтобы быть трудолюбивыми? Чего в нём хорошего-то, в труде? Одно слово: Божье наказание, о чём в книге Бытия ясно сказано, потому как труд, необходимость трудиться - это прямое следствие грехопадения. Рай - это ничегонеделанье (и об этом тоже в Писании без обиняков говорится.) И не надо нам мозги пудрить насчёт того, что русский-де человек любит молодечески топором махать и тащится от удовольствия ходить за плугом. Ну уж нет, увольте: это вы сами, славянофилы с пепельницами на столе в виде мужицкого лаптя, давайте там топорами машите да за плугом ходите (один такой походил!), потому что всякий нормальный человек (а тем паче русский человек как эталон человека нормального) всегда предпочтёт маханию топором сидение на завалинке, а хождению за плугом лежание во ржи в жарких объятиях девки. ("Расступись-ка, рожь высокая, тайну свято сохрани", - вот это Некрасов, большой знаток этого дела, правильно сказал, потому что хорошо понимал истинные преимущества высокой ржи.) Так что если он, русский человек, строит и пашет так исключительно потому, что жить где-то надо и жрать что-то тоже надо. А так-то с какой стати? Так баба и в землянке бы пожила небось не барыня, не сахарная, да вот только тут ребятёнки хрен их знает откуда народились, хошь-не хошь избу рубить надо, пропади она пропадом. Вот так и рассуждает, и всегда рассуждал русский человек, и в гробу он видал ваших эффективных собственников. Вот петь, пить да Богу молиться (зачастую практически одновременно) это совсем другое дело, потому что здесь душа поёт, и это единственное, ради чего стоит жить, единственное, что по-настоящему интересно, а вот всё остальное ему скучно. Ото всего остального ему муторно и тяжело, и от работы этой (чтоб её черти взяли!) его прямо-таки воротит (а работа и рабство слова однокоренные), но! Но вот как только в этой же самой работе для него появляется высший смысл общего дела созидательного, общинного, государствообразующего дела вот тогда да, тогда картина почти мгновенно и радикальным образом меняется. Вот тогда да, тогда и кудри-то у него вьются, и ланиты-то у него горят, и топор-то в его руках звенит как гусли, дзынькая чистой радостью от сознания того, что всё это делается для мира, для всех, для общего дела!

Но, к сожалению, такие радостные, мобилизационные и мобилизующие времена для русского человека большая редкость и большая радость. В прошлом веке это всего-навсего двадцать-тридцать лет (смотря как их считать) великой эпохи Социалистического Строительства. Ну ещё при Рюриковичах случались иногда в нашей истории такие вот великие и счастливые моменты. Однако не будем углубляться в дебри времён и посмотрим на тот самый девятнадцатый век, в который и выпало жить нашему герою. Ну, с точки-то зрения общего дела, этот век, если посмотреть на него в целом, был довольно тосклив, потому что Романовы (даже и такие, казалось бы, с виду могучие, как Александр Миротворец) с упорством, достойным лучшего применения, занимались, по сути дела, только одним работой над спецпроектом под названием Демократический выбор России (или Либеральная Россия но это уже нюансы) и, соответственно, выращиванием Эффективного Собственника (при самом активном участии экономических советников в лапсердаках, понятное дело: куды ж без них, родимых!). Однако вся эта мутотень русскому человеку была, как вы понимаете, до фени.

Однако нет, была на этом фоне одна великая эпоха эпоха Монархического Строительства, которая во многом (а особенно по своему стилю) была сродни сталинской, эпоха блаженной памяти Николая Павловича Романова, в полном смысле слова императора и в полном смысле слова самодержца. О внутренней тождественности этих двух эпох хорошо сказал Анри Безансон. И это неважно, что, ровно век спустя после Кюстина, такого же мудака, он это сходство хаял и проклинал; важно, что он его заметил, когда, сравнивая описания из знаменитой книги Кюстина с событиями живой истории нашей страны в том её виде, в каком она возродилась век спустя, сказал по этому поводу так: Как же случилось, что фальшивая книга о 1839 годе оказалась правдивой в 1939 году? На этот вопрос можно ответить так: история России вышла из гроба, но обезображенная длительным там пребыванием. Советский режим вызвал возрождение всего архаичного в русской истории, всего того, что Кюстин описал, но что накануне революции постепенно исчезало.
Короче, вы поняли (это если переводить с либерально-демократического языка на нормальный): всё самое лучшее, чего только смог достичь наш народ в Великую Эпоху Монархического Строительства, было восстановлено и приумножено ровно век спустя, в Великую Эпоху Социалистического Строительства. Нет, я бы не стала говорить, что всё остальное, скрываемое, как под катом, под тире между двумя этими датами (18391939), было совсем уж никчёмным, отнюдь: всё остальное представляло собой приливо- отливообразное движение истории и времени от одной кульминации к другой, чем оно, строго говоря, и было ценно. Эти две зафиксированные двумя французами даты были как камертон, чтобы с его помощью определять фальшь или, наоборот, чистоту музыки Истории (по аналогии с музыкой Революции). Все остальные эпохи, кроме эпох Николая Первого и Иосифа (тоже Первого и... последнего) соответственно, обретали свои истинные пропорции и свою истинную значимость постольку, поскольку они или приближались к идеалу этих двух правлений, или удалялись от него. И именно поэтому русскоязычная масонская историография (а разве у нас есть другая?) всю мощь своей сопливо-слюнявой артиллерии всегда обрушивала именно на эти два царствования: если вся вторая половина 19-го века прошла под знаком ненависти к режиму "Николая Палкина", то, симметрично, вся вторая половина следующего столетия - под знаком ненависти к "сталинской тирании" и тоталитаризму вообще. Да вы чего, родимые? Тоталитаризм-то (и даже без кавычек) - это вообще наше всё; без него, без тоталитаризма, мы сразу же перестаём быть народом и превращаемся в кучу говна. Нет, не всё, конечно, так запущено: и навозну кучу разгребая, тоже можно найти зерно. И даже жемчужное. И всё-таки это всё равно будет не то, потому что даже и такое зерно говном вонять будет.

...Одним словом, было очевидно, что именно в эпоху Николая Павловича этой вот самой государственной работы осмысленной, радостной и мобилизующей, работы во имя общего дела, было сверх меры, через край. Каждый толковый человек был тогда на счету, потому что именно в то время (николаевское, а не пушкинское!) в правильном порядке, в регулярном порядке, в русском порядке создавалось буквально всё. И прежде всего государственные учреждения и армия. Как говорится, работай не хочу, служи не хочу.

А он и не хотел. Ну да, если вы забыли: он, наш герой, то есть Александр Сергеевич. От армии он, как известно, откосил, хотя все мы знаем, что в николаевскую эпоху Кавказ был кузницей кадров как военных, так и литературных (от Лермонтова до Льва Толстого включительно). Понятное дело: наш герой в глубине души был, наверное, неуёмным правозащитником и в связи с этим глубоко сочувствовал национально-освободительной борьбе маленького, но гордого и героического чеченского народа. (И то правда, не зря же дядя Байрон нашему герою своими громокипящими поэмами мозги пудрил!) И именно поэтому (заботясь о своём драгоценном таланте, понятное дело!) он, наш герой, не пожелал надевать военный мундир ради того, чтобы своими глазами увидеть, как злой чечен ползёт на берег, точит свой кинжал. (Здорово было по этому поводу написано в одной книжке для детей: "Выйдя из Лицея, Пушкин жил в Петербурге, числился на службе и жадно предавался развлечениям столичной жизни". - Курсив мой. О.Г.) А вот Михаил Юрьевич, несмотря на свой не менее говнистый, чем у Пушкина, характер, это понимал и это чувствовал что русский дворянин чисто по долгу совести, из соображений чести обязан служить Государю и Отечеству. И будь ты хоть либерал-разлиберал, масон-размасон, но обязан. И Михаил Юрьевич на Кавказ поехал даже если его там в основном прекрасные черкешенки и привлекали. Но это и неважно. Важно что поехал и трусом себя там не проявил. Ну и молодец, уважаю.

Да нет, наш герой и Кавказом, как известно, не погнушался. Правда, злые чечены в живом виде, да ещё с кинжалами его там не интересовали (ну да, такого рода типы только в стихах Байрона хороши); Кавказ мсье Пушкина привлекал исключительно с точки зрения красот природы и сокрытых прелестей прекрасных аборигенок. Вот исключительно ради этого-то он, Сергеевич, и посетил сии величественные горы по дороге в ссылку. (Нет, ну это же просто ангельской кротости был Государь император, устраивавший для вольнодумцев такие ссылки, больше похожие на увеселительные прогулки!)

Ну, потом наш "ссыльный" ещё много где прохлаждался и в Крыму, и в Бессарабии: понятное дело - вольный воздух, свежее вино мамочки мои! (О сошлите же, сошлите меня в такую ссылку, герр Путин! Хрен тебе, ответил бы он мне, если бы только знал о моём существовании.) Идём дальше. Ну, на последнем этапе первой ссылки для нашего героя вообще наступила полная лафа (как же, друзья-масоны постарались!). Вот так он, этот размазня-пацифист, и оказался в Одессе. Ну, Одесса это вообще песня: театры, опера, шампань Опять же служба всем службам служба. И устроил он себе её, эту службу, по такому образцу, который его и устраивал, как-то: ни хрена не делать, бабок (а также дам) иметь немеренно и при этом ещё в своё удовольствие харкать слюной на своего начальника-работодателя, человека почтенного и заслуженного. А теперь давайте посмотрим на него, на начальника. Вот уж Михаил-то Семёнович Воронцов был, в отличие от навязанного ему вертлявого чиновника, отнюдь не мудаком-пацифистом, а настоящим героем России, бесстрашным и успешным участником многочисленных кампаний. Он, рискуя жизнью, воевал на Кавказе и в Турции; он был ранен под Бородином, безвозмедно лечил у себя в имении увечных воинов (а их были сотни!), вернулся, несмотря на ранение, в строй, стоял против Наполеона, прошёл всю Европу, взял одно из предместий Парижа, где, в качестве командира оккупационного корпуса, показал себя не только храбрецом, но и человеком чести (из своего кармана Воронцов заплатил гигантские долги всех своих офицеров, до умопомрачения пивших-гулявших на радостях в Париже... на халяву). И, наконец, назначенный генерал-губернатором Бессарабии, всё тот же Воронцов привёл необжитый Новороссийский край в образцовый порядок и цветущее состояние. Одним словом, оказаться под началом у такого человека героя и замечательного администратора было бы счастьем для всякого чиновника-государственника. Ну да, я же говорю: это был счастливый момент истории. Как говорится, работай не хочу.

Так Саша и не хотел. Он хотел совсем другого: лакать шампань бутылками, не ходить в служебное присутствие (ну, разве что за жалованием), но вот зато хотел сидеть в халате на балконе, поплёвывать оттуда вниз и перемигиваться с мимоходящими дамочками. Впрочем, что до дамочек то больше всех ему нравилась прекрасная Елизавета, жена начальника, Михаила Семёновича. Ну, тут для нашего героя особых проблем не было: сначала, как говорится, сунул, вынул и задвинул, а потом ещё и посмеялся над почтенным, уважаемым человеком. (Ну да, ха-ха, как смешно: Я сделал его рогоносцем.) Более того: его же, начальника-благодетеля и обманутого им же самим мужа, он же (чтоб было совсем уж прикольно) в довершение всего облил говном в своих эпиграммах. Ну, вы помните: Полумилорд, полукупец, полумудрец, полуневежда, полуподлец Администратор, радеющий о благе Отечества, благодетельствующий своим солдатам, щедро тратящий на них свои личные средства полукупец? Человек Долга и Чести, истинный христианин, подло обманутый, но не поддавшийся желанию отомстить муж полуподлец? Окстись, Саша! Ну да, генерал был настоящим христианином и, я бы даже сказала, великомучеником (от Пушкина умученным, можно добавить в чине будущей канонизации Воронцова): генерал помнил, чему его учил Государь приставить мсье Пушкина к государственно-созидательному делу. А воля Государя превыше всего (даже если и очень хочется Сашку, этого щенка, закатать в асфальт которого тогда не было). И вот тогда мсье Пушкин, несмотря ни на что, был послан проводить административное расследование в связи с египетской казнью с нашествием саранчи, опустошившей южные поля. И вы, конечно, помните, каким был написанный им отчёт этот самый замечательный, по-моему, из пушкинских шедевров: Саранча налетела и всё съела. И за это злостное издевательство над самим смыслом государевой службы наш герой (ну ещё бы!) требовал себе жалования, совершенно необходимого ему для покупки новых партий вдовы Клико и букетов для любимой женщины неверной жены начальника-рогоносца. А насчёт саранчи Вы знаете, например, что исключительно стараниями Михаила Семёновича Воронцова было пресечено распространение чумы, занесённой из Турции (но это было уже несколько позже, когда Воронцов, которому было тогда далеко за шестьдесят, поехал воевать в очередную горячую точку)? А вот Саше это были всё шутки, хотя речь-то шла о вопросе стратегической важности об обеспечении жителей Империи хлебом. Ну правильно, мсье Пушкину хлеб был не нужен ему главное, чтоб был комплект в виде устриц и вдовы Клико. (Это примерно как ответила Мария-Антуанетта, когда ей пожаловались, что у крестьян нет хлеба: Пусть едят пирожные.)

Но вот прошло энное количество лет, и наш герой женился. И тут у него возникло прямо-таки сумасшедшее (как и всё у него) желание остепениться. Прежде всего в прямом смысле этого слова: он захотел степеней, чинов; захотел блистать при дворе уже в качестве чиновника и даже сановника и по возможности как можно более высокопоставленного. И что бы вы думали: наш кроткий, святой Государь Николай Павлович и на сей раз пошёл ему навстречу. И это Николай-то Павлович, которого наш герой неустанно поливал говном в своих эпиграммах но поливал, заметьте, только до тех пор, пока мсье Пушкину не припёрло остепениться: и дети тут один за одним как-то посыпались, да и вообще солидный человек, четвёртый десяток как-никак И вот тут его прям как понесло, как попёрло: Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю И ведь правда же, блин, не льстец! И на голубом глазу Государю гадил ("кочующий деспот" - это самое невинное), и точно на таком же голубом глазу слагал ему хвалу! Понимаете, ну просто натура у него такая свободолюбивая. Ну да, и Государь понимал, старался не обижаться. Я ж говорю: святой был человек! Но вот, кстати, хоть бы один человек, из числа наших фанатиков-монархистов, хоть бы кто сказал, что вот пора, пора уж наконец канонизировать этого святого великомученика, от либеральной нечисти пострадавшего! Но увы Потому что если инициативную группу для прославления императора Павла Петровича ещё собрать можно (ну хотя бы из числа моих здешних читателей), то вот здесь нет, хоть убей: Николай Палкин, проигравший Крымскую войну (так он же её выиграл а разве вы не знали?) и больше ничего слушать не хотят.

Короче, возвратимся опять к нашему герою. (Господи ты Боже мой! Ну как же интересно рассуждать о Николае Павловиче и как же тоскливо о мсье Пушкине: в человеческом-то плане они были как гигант и пигмей, хотя вот у нас до сих пор детишек учат тому, что ма-а-аленький и жестокий царь был не более чем вредоносной букашкой эпохи вели-и-икого и великодушного поэта.) Итак, Пушкин захотел блистать при дворе. Что ж, Государь и на сей раз не был против: отчего бы не дать шанс талантливому человеку? Как говорится, dum spiro, spero. Надежда умирает последней. Вот так Александр Сергеевич и получил звание камер-юнкера. И тут же затопал ножками, забрызгал слюной я, мол, не мальчишка, с какой такой стати царь надо мной так издевается? Да вы что, какое там издевательство! Это была чистой воды справедливость вкупе с кристальной законностью. Дело в том, что звания и чины при справедливейшем из государей давались не за красивые глазки, а за реальный вклад в дело государственного строительства. На каждого государственного чиновника существовало, что естественно, своё дело. Ну так вот: открыли дело мсье Пушкина и не увидели там ничего, кроме знаменитого протокола об изгнании саранчи. Да ведь за такие дела и камер-лакея давать и то много чести будет! Однако государь Николай Павлович был не только справедлив, но и милостив: пожаловал этому хулигану камер-юнкера. Пушкин обиделся. И решил, что для него будет разумнее утяжелять свой вес в обществе посредством коммерческой деятельности.

Так Пушкин решил стать издателем. Ну, на эту тему очень уж много говорить не буду: желающие могут прочитать моё эссе Пушкин как зануда, вывешенное на сайте Самиздата. Суть, вкратце, такова: молодой Пушкин очень страдал от жадных издателей и любил их трясти за грудки, выбивая из них гонорары (иногда более чем приличные). Так вот остепенившийся мсье Пушкин, вспомнив свой опыт общения с издателями, сам решил стать таковым и даже превзойти их всех своей жадностью и жестокостью. Ну а как же у него же дети! Так у авторов-журналстов они кто лягушата, что ли? Такие же дети! Там у меня в статье излагался пушкинский план редакционно-издательской работы (типа На этом деле я должен иметь столько-то и столько-то бабок, остальное не суть важно). Одним из главных постулатов пушкинского издательского бизнеса было не платить гонораров. Нет, ну ладно бы это был фанатик-бессребреник, но нет же: наш герой, в своё-то время, всегда умел издателей мочалить. И своего никогда не упускал. Чуть что, поднимал крик: Я великий писатель земли русской! И вот теперь он сам захотел стать издателем. И тут его как подменили - на писателей стал смотреть как на говно, лучший гонорар для которых - само право опубликоваться в его журнале. Какие деньги, вы что? Это же ПУШКИН, он же "дум великих полн", ему не до рублей (чтобы платить их другим). Да, но а как же, господин Пушкин, ваш же принцип Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать? Откуда такая политика двойных стандартов, а, Сергеич? Тебе вот бабки нужны, а другие, не хуже тебя писатели они что, рыжие?

И вот именно тут-то и проявилось очень характерное свойство нашего героя ну прямо-таки детская, трогательно-наивная забывчивость. Понимаете, он забыл, что существует такая фундаментальная евангельская заповедь: Относись к ближнему так, как ты хотел бы, чтобы относились к тебе. Ну да, он мог переменить следование урокам чистого афеизма на более или менее регулярное посещение церкви; он мог, бросив в печку книжки с похабными стишками Парни, взяться за чтение сочинений морального характера, но Он, с таким удовольствием наставлявший рога почтенным мужьям, не мог представить себе, что вот сам-то он уже приближался к возрасту обманутого им когда-то Воронцова, в то время как начали подрастать другие такие "Сашки", которым хотелось (а почему бы нет?) поразвлечься с его женой точно так же, как он в своё время развлекался с женой Михаила Семёновича... Чего же сразу за пистолет-то тогда хвататься (тем более что невиновность Натальи Николаевны практически не подлежит сомнению)? А Воронцов хватался (имея для этого, не в пример Пушкину, все основания)?

Да, одно слово, сказано в Писании: Мне отмщение, и Аз воздам. Но Александр Сергеевич этого не понимал. Зато понимали другие тот же Воронцов, святитель Филарет, Государь. Понимали и, отложив свои важнейшие дела (административные, церковные, государственные), вразумляли его - тихо и кротко. А Государь, помимо прочего, его всю жизнь ещё и охранял. Был его настоящим ангелом-хранителем. И вот тут, под занавес, я вам сообщу секрет Полишенеля: николаевские жандармы берегли нашего героя как зеницу ока от друзей-масонов. Понимаете, это была такая вечная игра в тяни-толкай: друзья не могли успокоиться ни на минуту, постоянно втягивая Пушкина в губительные авантюры, а Государь, чтобы выправить положение (будто у него других забот не было!), всё пытался защитить мсье Пушкина от длинных рук его друзей. И прохладительно-увеселительные ссылки были, выходит дело, не ссылками, а отеческими укрываниями (уж не знаю, какое тут ещё слово подобрать): царь переводил Пушкина с места на место как заботливый отец, который переносит своего ребёнка из дома в дом до тех пор, пока за ним, ребёнком, гонятся похитители. И жандармы были не держимордами, а, по сути дела, членами военно-рыцарского ордена такого, каким его задумал блаженной памяти император Павел Петрович и каким его создал его достойный сын император Николай Павлович. И даже гроб с телом Пушкина сопровождал жандарм - и это тоже было правильно, а то бы масоны его по дороге умыкнули и в свой, масонский, мавзолей положили бы. И там бы, взявшись за руки, в своих фартуках вокруг него хоровод водили. (Хотя, по сути дела, именно так с созданием "культа личности" Пушкина и произошло.)

Так может пора, наконец, признать, что это не Пушкин страдал от царя, как нам внушали училки, а с точностью до наоборот? И что Государь, несмотря на свою немецкую кровь, был истинным русским человеком в высшем его проявлении, а тот, кого называли солнцем русской поэзии, так и остался адекватным своей юношеской кличке. Так и остался Французом. Да ещё и с чертами суетливого и подловатого еврея-гешефтмахера.