Зачем я приехал в Америку? Затем ли, чтобы доказать себе, что могу защитить доктора по математике и потом никогда больше этим не заниматься? Затем ли, чтобы поставить добродушную галочку во внутренней тетрадке? Почесать мохнатый животик древней и мошнатой науке? Настойчивым плугом разрыхлить раскисшую пашню? Раскатистым почерком впечатать парочку отбойных теорем для человеческих потомков? Или я - в стане врага, пристально изучаю повадки, чтобы шлепнуть их потом одним залпом? Может, я большой туннель? Может, я квадрат окна? Может, я звезда-Полынь? Угадай давай, кто я - пророк или мудак?

На самом деле, я - диск-жокей. В клубе "Тоник" на Wright Street, в десять вечера в следующее воскресенье, в университетском городке Урбана, штат Иллинойс, я буду какать из динамиков наотмашь и сотни маленьких фигурок внизу пусть только попробуют не двигаться. Сам суровый Петербург сыро взглянет на них с круглых, как в открытом море горизонт, пластинок. Да, мне это нравится. О, придите, ко мне, мои зайчики, мои ясоньки. Вам нравится George Acosta? Мои лапочки, мои глазенки в кулаке. Вам нравится Paul van Dyke? Мои семечки влажные, мои пушистые халатики. А еще вам нравится Paul Oakenfold, да? Наморщеные лобики, потупленые лобзики, обугленные лампочки.

Kommt zu mir, мои сладкие.

Подростки, стремясь к пониманию мира, часто мечтают именно не умереть, а пережить трагедию. Так мальчик врет своим друзьям о смерти близкого друга у бабушки в деревне. Так девочка показывает своей подруге потайной дневник, где описывается, что ее якобы изнасиловали. У взрослого человека это проходит практически всегда - если жизнь воспринимать буквально и ничего не выдумывать, остается только чернуха.

Поэтому я ценю невыросших детей: "Помню, мне приходилось работать спасателем после землетрясения в Спитаке. Людям, которые просили нас раскопать их собственные дома, мы помогали в первую очередь. Один раз мы заметили, что один и тот же человек, обращаясь к разным нашим командирам, просит раскопать уже четверый дом. По разным признакам мы поняли, что это мародер. Мы пристрелили его своими собственными руками".

Да нигде он не был. Но порыв, порыв - они (кто конкретно?) его пристрелили! Собственными руками!

Навеки отлученные от лона матерей,
Горячие, как время за излучиной бровей,
Терновым междометием порвавшие мне рот,
Вы, маленькие, молите: "Когда же он умрет?
Когда мы доведем его и он обрушит дом?
Когда из сказки каменной мы волю обретем?"

Такая вера скалится, пылает в голосах,
Всех птиц, огнем окаленых, поющих в их глазах,
Что тело как светило с болью клонится к земле,
Ладони тонут в глине, словно ласточки в золе;
Что воздух мне вино, а коли истина в вине,
Зачем мне люди, если миллионы их во мне?

Кимберли прекрасна, жизнь неизбывна, смерть неизбежна. На вечеринках Кимберли раз от разу больше голубых. Морозец все крепчает, все больше раскидистых разводов на оконном стекле. Мама, как причудливы мои кактусы! Как болезненны мои голуби! Как торпеды, между этими голубками ходили модели из Чикагской бизнес-школы с силиконовыми грудями и ветераны Вьетнамской войны, искусные рукоделы- изготовители рейверских сережек-фонариков.

В субботу я почти исчез в голубом небе Гренады. Вокруг меня хихикали, зубоскалили и целовались артистичные юноши с гладкими белыми лицами и сладкими податливыми взорами, с глазами глупыми, как у хиппи. Я разговаривал с ними, но вызывал лишь нежность. Подушка поглощала шило, океан впитывал любой камешек.

О, вы мои белые цветочки! Трепещущая чувствительность, незащищенная мыслью. Трагизм бабочек-однодневок, пароксизм эстетики, душистый и сочный сад из белены и белиберды. "Если ты его любишь, но у него AIDS, то пусть он передастся и тебе, вы должны умереть вместе" Вот такие моральные максимы. Природная аномалия программирует в них эстетику стремления к смерти. Цветение бутона, потом сразу гниение. Эсхатология - царица всех наук. Время как палочка со склизким концом, никакого развития по спирали, никаких ветвящихся деревьев познания. Все просто и прекрасно, как беззащитная хлопушка в руках у радостного ребенка.

Конечно, разные они все. Там есть еще "примкнувшие", "ищущие", "бисексуалисты" и прочая капитуляция фантазии перед физиологией.
Сам образ их жизни подталкивает к творческому осмыслению себя. Поэтому так много среди них людей трепетно артистичных и так мало людей действительно талантливых и глубоких. Гений-гей -- это гений дважды.

Еще не было ни ангелов, ни ведьм,
Небо белое висело мокрым лебедем,
Не мерещилось ни чертиков, ни точечек,
Не сгорела вместе с домом доченька,
А уже томились духи безымянные,
Грудь терзали, оставляя без ума ее,
Горстью мокрой сердечко морочилось,
Своим стуком диктовало пророчество:
Что рассвет, похоже, будет некраденый,
Что привыкнуть надо к внутренней Родине...
А потом слетелись птицы беспечные,
Но поднялся ветерок и изувечил их,
И месило грязь серпами в небо колесо,
Сквозь подзорный крик - и то не видно горизонт,
Видно крылья (или просто облако в спине)
И над миром мир, чем дальше, тем еще сильней,
Тем еще прочнее вера, что ведет дорога
В голубое горло найденного Бога.

Аааа, в воскресенье мясистыми вертикальными ударами из динамиков разорвал толпу танцующих на руки и ноги. Ето был мой лучший гиг за три года. Никто не совал в объектив пластилиновые личики с приторными просьбами поставить музыку в стиле "рэп", "сальса" и "Рикки Мартин".

Разноцветные девушки/гребешки волн: чувствуют музыку, как кашалот чувствует перевариваемый планктон. Собравшись в кучки по двадцать, тридчать, восемьдесят человек, они - интуитивный мозг дискотеки, прожорливый двигатель, работающий на пластиде. Закрыв глаза, покачивались, как водоросли, и парни тоже, так же, туда же, оттуда же. Ритм - мой фаллос, я трахаю им всех, независимо от пола - каждая новая пластинка - это новая поза! У меня чудовищное количество пластинок. Держитесь, милые.

По мере моего безудержного взросления, по мере моего вдохновенного седения, по мере моего густоспелого лысения в оптическом прицеле начинают появляться дамы из цикла "слегка за тридцать", работающие в жанре прожженых жизнью баб. Они похожи на тяжелые бомбардировщики, внушительно и грузно летящие невысоко над землей. В их глазах до следующей инкарнации застыло выражение "плавали-знаем". Если прожженой жизнью бабе, изловчившись и подпрыгнув, ткнуть пальцем в морщинистый животик, то она роняет термоядерную бомбочку мудрости и опыта:

"Мужики - говно!" - доверительно начинает рассказывать она.

"Ты все поймешь, когда тебя скрутит любовь!" - это уже чтобы собеседник с пеной у рта рассказал что-нибудь из прошлого.

Что для них ценно? Количество попыток самоубийства, армия (убил и глядел, как закат отражался в зрачках еще теплого трупа), количество бросивших женщину мужиков/мужей, количество в одиночку воспитываемых детей.

Чу! Вот уже одна такая бывалая капитанша учит молоденькую девушку, как трахаться в зад. При этом рассказывает, что ей было в первый раз больно, потому что мужик говно -- впрочем, они все говно (здесь камера показывает горизонт) Каждая женщина заслуживает своего мужчину (и наоборот), но согласиться с этим слишком страшно, а между тем богатый жизненный опыт навсегда сузил их глаза, убил зачатки фантазии и все объекты снаружи стали невнятными проекциями дремучего дерьма, которое скопилось у них внутри.

Прожженые жизнью бабы ненавидят меня, взирают на меня с укором со стен, как адские иконы.

Прожженые жизнью бабы, как вонючие жирные бабочки, хлопают серыми перепончатыми крыльями, я стою с баллончиком красной краски наперевес, мне весело, я прыскаю в них краской, они шипят и гадят на пасторальные дубравы, а потом, набрякнув тяжестью тягучего красителя, валятся вниз, на вольно раскинувшееся во все стороны залитое густым солнцем полесье.

Прожженые жизнью бабы с наганами обступают мой дом, крадутся в сумерках по огороду, но наступают на закопанные воздушные шарики и проваливаются в ямки, я все это вижу с крыши и кидаю в них горящую паклю. Я это делаю потому, что я мужик, а все мужики - говно.

Ну, немножечко навеселе. Ну, чуть-чуть побух... Ну, самую малость дернули с Алибасовым . Вчера было хуже. Мобильный, звонок, Талмудинов.
-Да, - усталым голосом проговорил Дибров.
-Дима! Все! Я устроил - завтра берешь Новодворскую.
-Что это такое?
-Политическая величина! Партия "Демократический Союз"! Ты что, в жопе живешь? Скандальная, интересная тетка. Мы решили, что ты возьмешь интервью для "Антропологии".
-Расул, мы же вроде договорились на внука Ельцина...
-Внук - кретин, как и дед, как и ты. Сейчас самое реальное - Новодворская. Нам нужно повышать рейтинг. У меня в руках результаты опроса зрителей: Гребенщиков говно, Макаревич - говно, Спиваков - говно, Земфира - говно, группа Current 93 - говно...
-Постой, почему Current 93 - говно?
-А это чтобы ты меня слушал внимательнее. Current 93 не говно, я еще в детстве пионером хлопок убирал и ее слушал. У нас в Казахстане все ее слушают. Ладно, короче, зрители хотят скандальную фигуру, и они ее получат. Новодворская сейчас в Питере. Билеты на самолет завтра в девять возьмешь у Аллегровой, у нее же возьмешь еще двадцать доз. В Питере будешь в одиннадцать, в полдень на 8-линии Васильевского у Новодворской.
-Расул, где я эту Новодворскую буду снимать в Питере? Студию я где возьму?
-Все договорено, не ссы. Ты же казак, ты же донской казак!
-Расул, я устал! Вы все мне три года назад обещали диплом доктора юридических наук, так?
-Но ты же казак!
-А я, типа, пару раз должен был провести передачу заместо человека, которого вы убрали, так?
-Дима! Ты - казак!
-Прошло три года, три года я ношу маску, три года горбачусь на вас, так?
-Но ты же казак! Казак! Крепись!
-Я казак, а ты - казах! Ты на суше, я на море, нам не встретиться никак! Мне надоело! Я ухожу! Я больше не хочу быть юристом!
-О, пожалуйста, уходи. Только отныне ты мне должен полкило кокса, который ты снюхал. С завтрашнего дня включаю счетчик.
-О-о.. Какая же ты мерзкая дрянь, Расул. О-о-о
-Чего ты там шепчешь, родимый? Губки свело?
-Она сказала шепотом: "Куда суешь? Жопа там!" - зло ответил Дибров, - ладно, беру Новодворскую, но в последний раз.
-Вот и ладушки.
Дибров нажал на кнопку прекращения связи - нетрезвость как рукой сняло. Расул сделал тоже самое, подумав: "В последний раз, как же. Куда ты от нас денешься, торчок сраный."

Дибров медленно прошел в спальню. На кровати сидела Даша и смывала растворителем краску с ногтей на ногах.

-Ну сколько можно вонять ацетоном? - Дибров бухнулся на кровать.

-А-а-а... -А-а-а... Аккуратненько... Потихоньку...
-Не бойся, ты уже взрослый...
-Ай!
-Ну, чуть-чуть осталось...
Сантиметр за сантиметром резиновая маска, в которой Дибров должен был ходить каждый день все последние три года, под руководством проворных Дашиных пальчиков с болью отслаивалась от лица. Под ней скрывалась изможденная иссиня-испитая физиономия давно не молодого уже человека с жидкими бледными волосами и блестящими, болотного цвета маленькими глазками. Наконец, процесс был закончен и Дибров раскинулся на кровати, блаженно растирая подушечками пальцев натруженые маской брови. Даша прижалась к нему так, чтобы исколотая рука Диброва оказалась на уровне ее бритого лобка и мокро поцеловала в ухо.
-Уйдиии... - протянул Дибров и отвернул голову. Через три минуты он уже спал, постанывая и похрапывая. Даша тихо протянула руку к телефону и набрала условный код: "Дибров спит".

Ночью Диброва изнывали кошмары. Ему приснилось, что сквозь его тело прорастает Расул. Причем тело самого Дмитрия было слишком маленькое и, казалось, могло вместить одну лишь голову Расула. Плешивый ежик на Расуловой голове пробивался сквозь кожу Диброва, в отчаяньи Дима ощупывал себя и обнаруживал вместо дряблых мышц пробивающийся сквозь них огромный череп, бока набухали ушами, а через живот лез внушительный нос.

Дибров проснулся быстро, словно кто-то чихнул им из сна в реальность. Пространство впивалось в глаза еще не до конца осознанным контрастом между бредом и явью. Рядом дрыхла Даша. Дмитрий покосился на нее, тяжело дыша. Он думал, что сон снимает с человека рябь дня и оставляет лицо спящего человека в его наиболее естественном выражении. Вся Дашина красота не значила теперь ничего. Все выражения, все маски, которые она с таким профессионализмом одевала днем, рассосались на ее бежевой пелеменине лица, беззаботно полуутонувшей в подушке. Это странно успокоило Диброва и он снова заснул. Через полчаса проснулась Даша, сходила на кухню, смочила полотенце водой и с любовью промакнула Дмитрию покрытый испариной лоб.

Утром было скучно. Стремглав к морщинистой дуре Аллегровой, двадцать дорожек, одну сразу. "Дорожку на дорожку?" - стараясь быть игривой, спросила Аллегрова.
-Я просила тебя называть меня Алла, - капризничала Аллегрова.
-Комплексы будешь лечить у психиатра. Хорошо еще, ты меня не Филиппом называешь, К черту. Еду к Новодворской. Дай мне сразу все, - попросил Дибров.
-Даю, даю, даю. Здесь, - Аллегрова подала ему папку, - список твоих к ней вопросов.
-А где список ответов?
-Ну... Мы решили так: говори с ней о чем нибудь, а мы смикшируем как если бы ты ей другие вопросы задавал, а она на них отвечает. Будет казаться, что талантливые люди беседуют, постоянно импровизируя. Вопросы в самолете почитаешь. Дальше, в качестве подарка от "Антропологии" передашь Новодворской вот это.
-Что это такое.
-Салатик.
-???
-Ну что ты? Салатик это. Салатик. Оливье. Она любит. Дидюле тоже еду дарили.

В самолете Дибров читал вопросы. Ничего особенного:
Как вы относитесь к терактам 11-ого сентября?.. Есть ли будущее у славяно-исламской унии?.. Вы известны своей радикальностью и максимализмом. Не мешает ли это вам?.. Важно ли для женщины-политика быть привлекательной, не завидуете ли вы Хакамаде?.. Часто ли вы пользуетесь Интернетом, знаете ли про Живой Журнал?.. Расскажите нам про то, как вас пытали в КГБ...

Петербург встретил на удивление ясной погодой. В голове было гулко и радостно и как мячик прыгала песенка: "Я увижу облакА! На-нара-нара-У! На-нара-нара-А!" Дмитрий чувствовал прилив сил, ему казалось, что он - зрачок внезапно раскрывшегося глаза. Он буквально прыгнул в джип, и крикнул охраннику "Привет"! Тот пугливо навострился и глянул на старшего. Старший глянул на среднего, а средний с укоризной поглядел на младшего. Дибров весело оглядывал их всех. Старший вопросительно посмотрел на Диброва. "И увижу облака", - веско сказал Дибров. Старший неторопливо почесал ляжку под камуфляжкой.

Скоро джип остановился на восьмой линии, у недавно отреставрированного дома.
Дибров, как бабочка выпорхнул из джипа с большой папкой в ладошке. "Здравствуйте, Дибров. Идите за мной",- сказал охранник дома, чье мускулистое тело облегала футболка с надписями "Демократический Союз против СПИДа! Нет - СПИДу!".
-Дмитрий Аристархович! Сверток забыли - раздался голос одного из охранников Диброва позади.
-Что там? - спросил страж дома.
-Да, так, покушать кое-что милой Валерии от нашего главного редактора. Салатик.
-Салатик? - лицо стража нездорово потеплело - Салатик это хорошо. Идите за мной.

Дибров думал, что они будут подыматься, но вместо этого они очевидно спускались. Все ниже и ниже. Воздух становился все более спертым, сырость гусеницей влезала под кожу и в легкие. Наконец, они подошли к огромной двери из какого-то сплава. Охранник подставил свой язык под тоненький лучик лазера, бьющий сбоку из дырочки в стене и дверь плавно разъехалась в шестнадцать симметричных относительно центра направлений.

Внутри было тепло и сухо, уютно и ненавязчиво, в центре небольшой комнаты в кресле-качалке, казалось, спала пожилая женщина, укрытая шерстяной поволокой пледа.

-Здравствуйте, Дмитрий, садитесь, пожалуйста, в кресло напротив.
-Здравствуйте дорогая Валерия! Ну надо же, говорят - Петербург - город-дождь, город дождей, сплошные дожди, ан нет, посмотрите, какая замечательная погода вокруг, как счастливы лица прохожих, как замечательно ярко светит большущее... - Дибров опустился в кресло и тут же на потолке включилась огромная, состоящая из нескольких светильников, немного похожая на глаз стрекозы лампа, явно умыкнутая из какой-то больничной операционной. Несколько тысяч ватт били Диброву прямо в глаза.
- большущее СОЛНЦЕЕЕЕЕ!
-Итак, что вы хотите у меня спросить? Говорите.

Необыкновенная теплота полнила тело Диброва. Он чувствовал себя маленьким ребенком, на которого в упор смотрит любящий папа. Хотелось говорить все-все, без утайки, словно в последний раз, словно на Страшном Суде. Казалось, что он, Дима Дибров, вконец запутавшийся уже-почти-не-человек, ведущий нескольких популярных передач, есть всего лишь маленькая кровинка в артерии гигантского, необыкновенного сердца, он бьется вместе с ним и не может без него, как кожа и мясо не могут друг без друга. Он легко усмехнулся и сказал:

-Пятница. Следы заката
На ланитах у мулата.
"Я протру тебя!" "Не надо,
Дай я сам себя протру."

-Что это за чушь? - строго спросила Валерия.
-Это я сам сочинил. Погодите! Это еще не все! Вот:

В полумраке коридора
Слышно щелканье затвора.
От детей одна забота...
Скоро кончится суббота.

Валерия сделала плавный знак рукой и тогда из угла, из темноты, на инвалидном кресле выкатился совершенно лысый человек и подъехал к Диброву...

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Да, талант это, конечно, прежде всего точность описания, причем не обязательно объектов реальности. Читаю ленту fif'а и думаю о том, как бы сделать так, чтобы писания некоторых людей не видеть совсем, уж больно много света в пустой комнате. Точное описание пустоты похоже на веру в атеизм. Сижу скорчившись, и если приглядеться, то можно заметить, как из глаз у меня текут слезы, как предательски дрожат мои плечи, как все дальше и дальше удаляюсь я от идей Льва Толстого.

В детстве меня приняли в пионеры только в третий заход, в комсомол не приняли совсем, из школы чуть не выгнали за громкий смех, а в прошлую субботу я был на садомазной вечеринке в клубе "Нео" в Чикаго. Да, мы фетишисты. Мы были одеты в черное. Некоторые были завернуты в резиновые шланги, у иных с шей свисали цепи. Да просто потому, что к 26-ти годам внутри скопилась нежность и хочется остренького. Наши девушки совсем потеряли стыд. (Француженка Александра с большими глазами и губами, видела бы тебя твоя мама! В следующие выходные буду продолжать делать из юной французской художницы тевтонского космонавта. Тебе ведь понравилось! Да, у нас на севере так. Это вам не болтун Деррида, не жеманный Жене, не пахучий Бодлер и не психопат Дебор. Постигай порядок.)

Желание пойти на этот пир жестокости возникло после церемонии открытия галереи "Арена", где меня сильно раздразила грудастая пробивная владелица-мексиканка. Жестокое американское искусство - отсутствие всяких идеалов, мысли и самодельной картины мира. Почти всегда - сплошная горизонталь, никакой выжатости по вертикали, как в перенаселенной Европе. Как получается, что американские музеи современного искусства завалены тополиным пухом и дохлыми бабочками? В чем трагедия американской нации? Почему они обречены на вырождение? Стараясь не слететь в плоско-патриотическую колею, об этом я расскажу потом.

Хочется написать про ум. Что есть ум? Проницательность, умение узреть большее в малом, отсюда внимательность, потом умение создать удобную систему, а чтобы она работала, нужна наблюдательность... Много, много признаков ума. А вот что мгновенно выдает его отсутствие? Конечно, яростное утверждение вещей абсолютно банальных, например:

"Свобода находится внутри!" - сказал он и гордо обвел взглядом присутствующих.

И тут же Алеша сбил его с ног ударом рельса по уху. Потом Саша ударил огромной бамбуковой палкой, а Лена и Наташа с разгону протаранили его длинным железным стержнем. Силач Борис бил наотмашь по спине измазанным в клею плюшевым чебурашкой, Петя валил на него необхватные древние деревья. А вот мелькнула красная юбка! Это Вика спрыгнула на него каблуками в лицо с двухэтажной бетонной эстакады шоссе. Потом Катя и Гриша раскачивались над ним на увесистых качелях, поэтому когда ему удавалось встать, он сильно получал ребром качелины в висок. Леонид дразнил и причинял страшную боль, пихая ему в пах пылкий факел. Денис бил резиновым чайником. Вера била утюгом (старым, еще бабушкиным, чугунным) Въедливый Никитка загонял под кожу рыболовные крючки. Сема тушил о него сигареты. Полина плевалась как пулемет. Костя смеялся и лил кислоту. Маша запихнула ему карандаш в ухо. Коля первым догадался пригнать бульдозер. Толя догадался вторым и сделал. Дженифер (студентка по обмену) пускала муравьев на зияющие раны. Абрам хихикал в мегафон. Виктор мял сапогами печень.

Потом мы неторопливо шли по плотной, увитой пылью дороге, негромко о чем-то разговаривали, добродушно шутили, а вокруг, куда ни кинешь взгляд, расстилались и плавно перекатывались холмы, поотдаль маячил лесок, а чуть справа, на пригорке, гостеприимно светились манящие квадратики окон изб нашей деревни, и прохладный осенний ветер доносил до нас уютное мычание коров, беспокойное квохтанье куриц и мысли о том, что все это, все, что так трепетно обнимает нас на этой земле и есть наша последняя и решительная Родина.