Вот мы с corsika и в уездном городе Т.
Здесь много снега.
Светит солнце.
Ходят ребята из ФСО.
Ходит полпред Президента.
Да много кто ходит.
Мы хреначим статьи, изо всех сил стараясь обойти конкурентов.
Собственно, мы их уже обошли, потому что конкуренты, пока мы хреначим статьи, бухают то ли с ребятами из ФСО, то ли с полпредом, то ли еще с кем.
Но даже несмотря на то, что мы (в особенности, конечно, я) лучшие, мне очень грустно.
У меня отчетливое ощущение, что я занимаюсь не своим делом и проебываю собственную жизнь.
Собственную замечательную, неповторимую жизнь.
Очень грустно. Очень.
Я ненавижу журналистов.

А судя по всему, народ ломится ломом и валится валом стрим смотреть - коннекта просто нет, и все тут.

Недавно сижу дома, настроение какое-то идиотское, хочется чего-то простого. Говорю Анжел, мол, хочется мне чего-то простого, вроде сайенс-фикшн посмотреть, или, там, мистику какую-нибудь.
Она на меня смотрит внимательно и отвечает: "Держи себя в руках".
Вот и с "За стеклом" то же самое. Это все от нервов.
Следует, все же, держать себя в руках.
Есть какая-то граница, ниже которой ну нельзя опускаться.
Это все равно что бриться перестать или, там, белье не менять по три дня.

corsika

foma

paslen

olshansky

foma

agavr

foma

Многие из 30 тысяч механических экипажей, бегавших в 28-м году по Москве, проскакивали по улице Герцена, шурша по гладким торцам, и через каждую минуту с гулом и скрежетом скатывался с Герцена к Моховой трамвай 16, 22, 48 или 53-го маршрута.

lerner

В предыдущем постинге, где речь шла о либеральных ценностях и фашизме.
Вспомнил. Это из Б. Парамонова, эссе "Шпенглер о России", статья 1999 года, в сборнике "След", М., "Независимая газета", 2001.
В оригинале это звучит следующим образом:

Падение коммунизма, уничтожившее царство Единой Истины, которая оказалась ложью, открыло в бывших коммунистических странах дорогу подобному релятивизму. Но если никто больше не может с уверенностью сказать, где истина, а где ложь, то единственной живой связью в этих странах будет религиозная или этническая общность. И если к тому же в таких странах существуют чужаки, не принадлежащие к указанным общностям, единственный способ отношения к ним - избавление от них, вплоть до убийства. Это неизбежно, коли дискредитирован рационализм с его общеобязательными нормами, а ценности признаны относительными. Для аутсайдеров делается попросту невозможным жить в странах, управляемых постмодернистским этническим сознанием. Мир, не принимающий рациональных, на всех рассчитанных норм либеральной демократии, обречен повторить ужасы нацизма.

Это то судно, которое отплывает в Индию.

Комментаторы в основном делятся на три категории:

1. Те, кто полагает, что Бодлер, говоря о кошках, на самом деле говорил о кошках.
2. Те, кто полагает, что Бодлер, говоря о кошках, на самом деле говорил о женщинах.
3. Те, кто полагает, что Бодлер, говоря о кошках, на самом деле с равным успехом мог говорить и о кошках, и о женщинах.

Первые две категории, впрочем, являются искусственными конструктами, используемыми лишь в аргументационных целях.

Из не вошедшего в публикуемое интервью (практически без редактуры):

"В этой разнузданной свистопляске, когда все орут, мельтешат - ни одного голоса и не слышно. Потому нельзя писать длинно и нудно. Диалоги - в крайнем случае, когда без них не обойтись. Сюжет диктует стиль, манеру изложения. Сюжет, который тобой пережит.
Вот я недавно был в больнице, гулял во дворике и сидел возле женской консультации. Кто туда идет! И девочки совсем, и пары, и дамы. Сидишь так и думаешь - что их туда тащит, зачем? Сразу возникают дюжины сюжетов. Строишь версии..."

И в самом деле: что же их туда тащит?
У кого есть версии?

"И вообще, разве оброненный гондон - повод для репрессий?!"

там же:

"Половые органы лосося, производящие икру, принадлежат всему человечеству."

не говоря уже о:

"Забойщики и фрезеровщики превратились в лакеев буржуазии, и им не понять нужд эксплуатируемых программистов, дизайнеров и литераторов."

Материалы к автобиографии
Когда я слышу слово "комплекс" я хватаюсь за пистолет.
У меня нет комплексов.
Зато есть фиксации, девиации и слабые линейные отклонения.
Не исключено, впрочем, что вместе они составляют некий комплекс, однако избавится от него можно одним способом - покончить жизнь самоубийством.
Я склонен, скорее, рассматривать себя как симптом, интенсивность проявления которого в те или иные моменты времени зависит от многочисленных факторов сугубо внутреннего свойства.
Потому что любой фактор внешнего свойства имеет смысл только в том случае, если активизирует ту или иную фиксацию, девиацию или, как минимум, слабое линейное отклонение.

Я вообще редко жалуюсь на жизнь, но иногда случается.
Однажды я крепко пожаловался на жизнь А.Г Левинсону. Я тогда работал завлитредом в одном крупном издательском доме и занимался стилистической правкой и корректурой статей про компьютеры и даже, страшно сказать, САПР. Занятие это казалось мне ужасно скучным. Вместо этого мне хотелось писать тексты про книжки и вообще про всякую экзистенцию. В крупном издательском доме неплохо платили, и на текстах про книжки я бы никогда не смог столько заработать, но ощущение абсурдности существования возникало всякий раз, когда я приходил на работу.
И вот, как-то раз, придя к своему другу во ВЦИОМ - там, кажется, что-то отмечали, впрочем, там все время что-то отмечали и вообще жили нескучно - я и пожаловался Алексею Георгиевичу на жизнь.
- Вот, - сказал я, - Алексей Георгиевич, какая у меня фиговая жизнь. Занимаюсь черт знает чем. Вычитываю статьи про компьютеры и, страшно сказать, САПР.
-А чем же ты хочешь заниматься, Кирилл? - Спросил Алексей Георгиевич. - Небось, хочешь тексты про книжки писать?
Я был просто сражен такой проницательностью.
-Да, - говорю. - Хочу писать тексты про книжки. Как минимум. А вместо этого приходится заниматься черт знает чем.
-Ты зря переживаешь, - сказал Алексей Георгиевич. - Вот раньше, например, люди, которые хотели писать тексты про книжки, вагоны разгружали, а вовсе не статьи про САПР вычитывали. Тебе еще, можно сказать, повезло. Так что не дергайся, а представь лучше, что ты не статьи про САПР вычитываешь, а разгружаешь вагоны. Так к этому и относись.
Я долго думал тогда над словами Алексея Георгиевича. Поначалу мне казалось, что относиться так к своей жизни - это такое проявление собственной совковости. Вроде как работать в НИИ и играть в группе "Среднерусская возвышенность" - мой отец работал в одном НИИ с одним из них. Тем не менее, такое отношение к собственной жизни изрядно мне помогло и помогает до сих пор.
В самом деле: я работаю "заденьги" по 8-10 часов в день пять дней в неделю. Денег этих мне не то, чтобы не хватает (хотя на самом деле не хватает), дело в другом. Занимаясь только тем, чем я занимаюсь 8-10 часов в день пять дней в неделю, мое состояние все ухудшается и ухудшается. Занимаясь только тем, чем я занимаюсь 8-10 часов в день пять дней в неделю, я замечаю, что мое состояние все ухудшается и ухудшается. Чтобы оно не ухудшалось, мне нужно, анпример писать тексты про книжки и вообще про всяческую экзистенцию.
Сопрягать эти два вида деятельности сложно и утомительно. Не высыпаешься. Постоянно то туда опаздываешь, то здесь тормозишь. Но тем не менее, глаза боятся, а руки делают - пока что ни одного серьезного прокола ни в той, ни в другой "полужизни" я не допустил и нет оснований думать, что допущу. Более того: чем больше я занимаюсь тем, за что платят меньше денег, но что дает большую отдачу в эмоциональном смысле, тем все дальше отходит куда-то во тьму внешнюю недовольство и раздражение, которые вызывала поначалу работа "заденьги".
То есть отношение к разгрузке вагонов как к разгрузке вагонов, а не как к добровольному рабству, примиряет, в итоге, с действительностью и позволяет не тратить силы на переживание собственной нереализованности, направив их (силы) на что-то более позитивное.
И совок тут ни при чем.

"Русские дамы красивы, покладисты, любвеобильны и хозяйственны".

Для полного счастья в этом ряду не хватает определения "плодовиты".

Петр попил воды и стал думать о детях.
О детях постиндустриального общества.
О детях рекламы и шоу-бизнеса.
О детях, словом.
Пришло на ум имя Майкл Джексон. Ему, наверное, сейчас лет пятьдесят - подумал Петр. Подумал и рассмеялся представить себе Майкла Джексона в возрасте пятидесяти лет он не мог. Сама эта фраза, Майклу Джексону пятьдесят, казалась воплощением абсурда, дурным сном смутных времен торжества постмодернизма. Было в ней и что-то садистское, какой-то чернухой отдавала эта фраза, и даже если на первый взгляд чернуха эта выглядела даже несколько забавной, как стихи Олега Григорьева, то при более тщательном размышлении все забавное куда-то пропадало, а на его место приходило что-то совсем не забавное, о чем думать не хотелось. Пятидесятилетний мужчина, уже почти старик, кашляющий по ночам, по несколько раз на дню морщащийся от боли в пояснице, дурно пахнущий по утрам, бреющий седеющую щетину на лице этот человек просто не мог быть тем самым Майклом Джексоном, который в последнем клипе носит короткие брюки дудочкой и белые носки, вечным юношей, худым и угловатым. Было в этом что-то неправильное, извращенное, думалось о педофилии, проданных в рабство детях и дорогих наркотиках, которых Петр никогда в жизни не попробует.
Разум Петра лихорадочно искал выхода.
Может быть, Майкл Джексон, который на экране это компьютерная графика? Но как быть с концертами, которые, по свидетельствам очевидцев, все же проходят и где публика может видеть его, Майкла Джексона, живым и молодым? Могло, конечно, оказаться и так, что публика тоже была подставная, а репортажи с концертов та же компьютерная графика, но Петр сам, лично ходил не концерт Майкла Джексона, когда тот приезжал в Москву, и видел его своими глазами. Выхода по-прежнему не было.
Петр пристально вглядывался в экран телевизора, по которому шел клип. Естественно, Майкла Джексона. Майкл был в черном костюме и широкополой шляпе, прикрывающей пол-лица. Петр ждал, когда Майкл поднимет голову и посмотрит в камеру, Петр думал, что, встретившись с Майклом глазами, он разгадает эту загадку.
Но Майкл не поднимал головы. Его глаза скрывала широкополая шляпа. Ни разу за весь клип Петр так и не увидел его глаз.
Даже не то, что глаз, а вообще лица.
И тогда Петра осенило.
Решение было настолько простым, неожиданным и изящным, что Петр долго сидел, открыв рот, и не мог поверить себе. Не мог поверить, что это он Петр дошел до разгадки, сам, без лишней помощи.
Конечно же, тот, кого показывают на экране совсем не Майкл Джексон. То есть, это никакое не компьютерное чудо, а самый настоящий, живой человек, но к Майклу Джексону он отношения не имеет. Это статист, танцор, очень молодой человек, возраста Петра или даже младше.
Тот же, кого зовут Майкл Джексон, уже давно умер.
Макйл Джексон был очень хорошим музыкантом. Конечно, кому-то его музыка могла и не нравиться, но это уже другой вопрос, напрямую к делу не относящийся. Факт же остается фактом где-то в Новой Англии давным-давно жил талантливый и трудолюбивый молодой человек по имени Майкл, по фамилии Джексон. Был ли он негром или белым не известно и не существенно. Главное, он очень любил поп-музыку.
Майкл Джексон написал очень много поп-музыки. У него был потрясающий голос и он играл на множестве музыкальных инструментов. Его карьера была бы такой же блестящей, как и у Майкла Джексона, если бы не одно но. Майкл Джексон был тяжело болен. Он страдал детским церебральным параличом и болезнью Иценко-Кушинга, при которой позвоночник становится похож на рыбий хребет. При всем своем таланте, Майкл Джексон был уродлив и неряшлив. Он ходил под себя, пускал газы, его все время тошнило, с волос сыпалась перхоть, а изо рта пахло ацетоном, как всегда бывает при тяжелых токсических поражениях печени.
Но музыка, которую он писал музыка была прекрасна. Этой музыке было суждено пережить и значительно пережить автора. Самостоятельно записавший в домашней студии сотни своих песен, Майкл Джексон умер двадцати пяти лет от роду. Задохнулся собствеными газами.
К тому времени Майкл Джексон уже был знаком правда, только по переписке, потому что понимал, какое тяжелое зрелище он собой представляет с директорами нескольких крупных звукозаписывающих компаний. Его песни уже крутились на радио, но ни на телеэкране, ни на концерте никто певца не видел. Смерть Майкла Джексона, чьи записи расходились миллионными тиражами (черные конверты, никакого изображения, только скромная надпись посередине), грозила обернуться для шоу-бизнеса крупными потерями.
Настолько крупными, что безумный план, предложенный тогдашним директором корпорации EMI, никого не испугал своей фантастической затратной частью.
План был таков. Директора звукозаписывающих компаний, вкупе с директорами телеканалов, решили впервые показать публике так называемого Майкла Джексона. Для этого был выбран молодой парнишка, уличный танцор, угловатый и тощий. Его нарядили в нарядные одежды, заставили выучить текст песни и приучили попадать в фонограмму.
Парнишка имел колоссальный успех.
Но это было только начальной стадией плана.
Директора звукозаписывающих компаний, вкупе с директорами телеканалов, решили создать нестареющего Майкла Джексона. Для этого они каждый год приглашали по уличному танцору, похожему на предыдущего, прошлогоднего. Танцора учили попадать в фонограмму и танцевать особый, специально разработанный для этого танец.
Параллельно с этим крупнейшая пиар-компания создавала легенду Майкл Джексон. Так появились фотографии Майкла Джексона в детстве, отрочестве, юности, так у него нашлась музыкально одаренная сестра (даже, кажется, две сестры), поместье где-то в окрестностях диснейлэнда и много других, не менее интересных подробностей биографии.
Оставалась только одна трудность. Как ни искали агенты звукозаписывающих компаний и телеканалов молодых людей, похожих друг на друга, все равно каждый раз что-то разнилось. То нос будет короче, то глаза меньше, то скулы острее. И тогда директора звукозаписывающих компаний, вкупе с директорами телеканалов придумали гениальный шаг. Они объявили всему миру, что внешность Майкла Джексона не является константной он меняет ее, делая одну за другой пластические операции. Таким образом, директора получили возможность приглашать на работу не только не вполне похожих молодых людей, но и вовсе непохожих, потому что кто знает, каков может быть эффект от пластической операции, к тому же, если она не одна.
Так директора звукозаписывающих компаний, вкупе с директорами телеканалов, создали вечномолодого Майкла Джексона.
Остальное общеизвестно.
Этот Майкл Джексон, продукт труда многих сотен, если не тысяч людей, и был настоящим ребенком постиндустриальной эпохи. Ребенком эпохи рекламы и шоу-бизнеса.

Замкнув, таким образом, свое рассуждение в кольцо, Петр попил воды и отправился спать, весьма довольный собой. В заначке оставалось еще на два косяка. Назавтра Петр запланировал себе подумать о женщинах. Например, о Бритни Спирс.

Вместо запланированного размышления о женщинах, на этот раз Пётр подумал вовсе не о них, а о том, что такое советская интеллигенция.
На эти размышления Петра навела газета Moscow times, которую он взял забесплатно в каком-то магазине. Эта газета лежала теперь у него возле двери на ней стояли зимние ботинки Петра.
В газете была напечатана заметка о забастовке врачей в каком-то далеком городе, Пётр не помнил, в каком именно. В этом городе врачи не получали зарплату уже третий год. Сначала, в течение первого года безденежья, они трудились за еду, продавая ее частично на рынке.
На второй год врачам стали платить углем. Врачи и тогда не стали унывать, потому что уголь вещь в хозяйстве полезная, к тому же его часть тоже можно продать на рынке.
Но на третий год было решено перестать выплачивать врачам зарплату углем, и начать платить им коровьим навозом. Этой новости врачи не вынесли. Они организовали забастовку и вышли на несанкционированный митинг.
В заметке было небольшое интервью с одним из митинговавших. От объяснял свое возмущение тем, что у него есть своя собственная корова, и она совершенно замечательным образом производит свой собственный навоз, а чужого навоза ему и задаром не нужно.
В той же заметке было и небольшое интервью с губернатором области. Губернатор, который, конечно же, никакой не врач, а, наверное, какой-нибудь вовсе пролетарий, или хуже того, крестьянин, искренне изумлялся непрактичности врачей, утверждая, что навоз можно продать едва ли не выгоднее, чем уголь, и что вообще эти врачи зря бастуют, не понимая своего счастья.
Это была очень поучительная заметка. Прочитав ее, Пётр понял, что такое советская интеллигенция. Наполнение этого понятия стало ему так ясно, что он даже подумал, что никакого пояснения этот пример не требует, однако, для дискурсивной чистоты, решил все-таки его пояснить.
Советская интеллигенция пояснял себе Пётр это такие люди, которые согласны работать не за деньги, а за еду или, там, уголь, но когда дело доходит до навоза, начинают бастовать и выходить на несанкционированные митинги. Объяснение, которое они при этом дают, не имеет отношения ни к их материальному положению, ни к вообще проблеме оплаты труда. Это объяснение касается только их жизненных принципов относительно навоза. Навоз, то есть дерьмо, представляется советской интеллигенции предметом сугубо интимным, частным, и любые операции с этим предметом кажутся им глупыми и неприличными. Более того, интимный предмет на то и интимный, чтобы соприкосновение с чужим интимным предметом было табуировано. Иными словами, навоз своей коровы они еще готовы как-то терпеть, хотя никогда не разговаривают о нем публично, но когда им пытаются впарить навоз других коров прекращают всякие отношения со впаривающими, потому что те нарушают все мыслимые нормы приличия этим самым впариванием.
Советская интеллигенция тем и отличается от так называемого народа, что последний будет работать и за навоз, поскольку ничего об его (навоза) интимности не знает, зато прекрасно представляет, как, где и за сколько можно машину навоза толкнуть.
Советская интеллигенция тоже знала бы об этом, если бы нашла в себе силы перешагнуть через свои морально-нравственные принципы, которые на поверку оказываются фиксированы на чем-то настолько интимном и частном, как навоз.
Надо сказать, что Пётр не относил себя к советской интеллигенции. Примеряя на себя ситуацию с врачами, он был уверен, что вышел бы на забастовку уже на второй день после того, как ему перестали бы платить зарплату. Он был уверен в том, что это единственно правильный выход в том случае, если найти другую работу не представляется возможным.
Довольный собой, Пётр все же с некоторым разочарованием отметил, что в заначке осталось примерно на один косяк. Он решил, что завтра ограничится половиной дозы. Пётр любил растягивать удовольствие.