With friends like these...|
[ Kirill's Livejournal
| info
|
Add this user | Архивы Kirill |
Оглавление |
memories ] 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | |
| kirill | 18:03, May 3rd 2001 |
kirill |
Itinary
Всегда хочется оставаться дома и вообще сидеть на одном и том же месте. Накапливать время, относиться к времени, как к капиталу: время - деньги, не тратьте мое время, у меня нет на это времени, нехватка времени, цейтнот, распределить время, расписание, распорядок дня, единица времени, полезные действия в единицу времени etc. Пыль и скука. Во Франции очень сложно жить, если нет часов, потому что если время - личный капитал, то никакого общественого времени не существует. Я думаю даже, что отсутствие часов, по которым время может узнать каждый (на улицах или, как в Праге, в трамваях и автобусах) - своего рода privacy. Точно так же никто не будет обнародовать состояние своего банковского счета. Это неприлично, это все равно, что голым на улицу выйти. Что характерно - никакого желания выходить голым на улицу, а также спрашивать время у прохожих у меня во Франции и не возникало. К вопросу о способностях к адаптации. Полукочевые, кочевые и насильственно посаженные народы относятся ко времени совершенно по-другому. Поначалу это страшно раздражает. В Казахстане, к примеру, мало того, что нигде нет работающих часов, так их еще нет и у людей. То есть каждый оказывается в такой же ситуации, как и ты сам - все тебя спрашивают, который час. Немного спустя привыкаешь и начинаешь отвечать так же, как и они: "что-то около четырех - половины пятого". И всем этого достаточно. Несмотря на то, что это - полчаса. То есть, по меркам оседлых народов, довольно-таки существенное количество времени. Дело, конечно, в том, что время не всегда можно реализовать. То есть оно не всегда и не везде товар. Оно может быть товаром только там, где его ограниченное количество. Чтобы измерять и накапливать время, нужно знать, что время рано или поздно закончится, и что никакого повторения не существует. Нужно также знать, что время представляет одну и ту же цену для всех, то есть что оно является банкнотой, изменять номинал которой под силу только государству. Конечное, измеренное время способно накапливаться - прошлое, склад времени, каждый оседлый народ несет на своем горбу. История, богатая история, богатое прошлое, славное прошлое, позорное прошлое etc. Цыгане не накапливают прошлое. Имущество умершего не переходит ни к кому, имущество умершего сжигают. Память об умершем замедляет движение и может вовсе его остановить. Память делает тяжелым. В Казахстане время бесконечно. Оно ничего не стоит, потому что у него нет конца. Если за один день удалось сделать одно дело - это большая удача. Спрашивать о времени бесполезно. В Казахстане страшно сидеть на одном месте. Поскольку вокруг не происходит ровным счетом ничего, то чем дольше ты сидишь, тем глубже ощущение, что никогда с этого одного места не встанешь. Стоячая вода отсутствующего времени не оставляет другого выхода, кроме как куда-то двигаться. В России примерно то же самое. По крайней мере, по собственным моим ощущениям. Это подтверждается еще и тем, что примерно на второй только день пути понимаешь, что не хочешь вообще никуда приезжать и надолго нигде останавливаться. На второй день хочется только ехать. Начинается какая-то болезнь: просыпаются гены предков-кочевников, и можешь сидеть в трясущемся автобусе, не шевелясь, как в седле - десять часов, двеннадцать часов, восемнадцать часов... |
| kirill | 18:53, May 3rd 2001 |
| kirill |
Itinary
Этот самый "следующий день" показал, насколько мы были правы, что взяли билеты сразу. Всего в автобусе около сорока сидячих мест. Итого, по логике вещей, предполагается, что из Рязани во Владимир могут желать поехать 80 человек в день, что катастрофически не соответствует действительности. Таких желающих к 7.20 на автовокзале набралось человек сто. По дороге подсаживались бабки из деревень по ходу следования, с тюками, узлами, чугунками, бабки ехали одну-две остановки до следующей деревни, потому что другого транспорта в выходные между этими деревнями не ходит. Для полноты ощущений, чтобы было похоже на мексиканские автобусы, как их показывают в американских фильмах, не хватало только куриц и свиней. А так - сплошная Мексика. Как же это будет, "дон Хуан" по-русски? Неужто "дядя Ваня"? |
| kirill | 14:52, May 4th 2001 |
| kirill |
Летний и зимний
Ходит по окрестным лесам и лугам, впрочем, недолго, поскольку непривычен и вообще отвык от однообразия. Пишет по вечерам и утрам. Деревенская жизнь скорее докучает, чем радует или развлекает: пьянство, скука, местный учитель, достающий каждый вечер. Каждый день борется с искушением надраться. Борьба неравная. Муки совести каждое утро. Сходится с вдовой, отчего муки совести становятся несколько реже, но интенсивнее. Подмечает этот феномен и долго и изящно рефлексирует в своих текстах на тему того, что лучше - каждый день, но помалу, или редко, но помногу. Ближе к осени понимает, что обжитый дом, постепенно превратившийся в настоящую загородную резиденцию со всеми удобствами (не выдержал, пришлось привезти телевизор, видео, хай-энд и прочая) нельзя оставлять просто так. Отвозить все в город тоже не хочет, ибо не относится к своему дому как к даче (запретил себе это - желает, чтобы все было как в Европе). Находит выход - решает нанять человека, который бы жил в доме зиму. Нанимает и уезжает в город. Вдова остается в деревне, естественно. Равно как остается в деревне на харддиске половина романа. Человек, которому предстоит жить в доме - тоже литератор, но неизвестный и вообще непечатный. Жить ему негде, денег нет, в городе его ждет нищенское существование и постыдный для него физический труд ради куска хлеба. По объявлению, данному в газету, его находит известный литератор, человек, которого неизвестный литератор патологически ненавидит и в котором усматривает корень всех зол. Прозревая в этом перст судьбы, неизвестный литератор соглашается. Ему дается дом со всеми удобствами и небольшая, но по деревенским меркам более чем достатачная сумма на пропитание. Условия - порядок, чистота и без пьянства. Известный литератор ненавидит пьянство, о чем срывающимся от негодования голосом предупреждает литератора неизвестного. Важно, что известному литератору неизвестный вовсе даже неизвестен. Отправляется на зимовье. Зима выдается суровой. Выйти на улицу - пытка. Топит дом углем (известный литератор модифицировал систему отопления), обнаруживает в компьютере первую половину романа, напивается в ужасе до зеленых чертей, один из которых (чертей) подает ему дьявольскую идею, как изменить судьбу великой русской литературы. Начинает переписывать роман, меня действие, но не вводя новых персонажей. Ощущает миссию. Много общается с местным попом. Борется с икскушением надраться. Борьба неравная. Изредка муки совести, ибо миссия без спиртного невыполнима. Сходится с вдовой, отчего муки совести становятся несравненно чаще и сильнее, ибо безнравственно. В ужасе от прозрения глубины собственного падения. Моральная рефлексия его неуклюжа и тяжеловесна, форма дается с трудом, материал сопротивляется, но ведь и зима длится дольше, чем лето. В начале мая, после Пасхи, сдает дом хозяину. Хозяин так доволен сохранностью всего в доме, что тут же нанимает его на следующую зиму. Вдова не приходит его проводить на автобусную станцию. По иронии судьбы летнего писателя зовут Снегов, а зимнего - Комаров. |
| kirill | 16:57, May 4th 2001 |
| kirill |
Читательницы
Раньше девушки читали в метро Кортасара. Причем исключительно "Игру в классики", которую я честно прочел в свое время по таблице. Едешь так в метро, а напротив сидит девушка и читает книжку в черной обложке, то и дело подозрительно перелистывая туда-сюда помногу страниц. Потом эта мода прошла. В 1997 - 1998 годах девушки в метро читали Кундеру, а девушки, читающие Кортасара, воспринимались как анахронизм. Общего у Кундеры с Кортасаром много. У того и у другого фамилии начинаются на "К", и того и другого произносят по разному - Кортасар - Кортасар и Кундера - Кундера, и того и другого читают девушки в метро. В 1999 году и в начале 2000 девушки отчего-то переключились на Макса Фрая, что совершенно непонятно, поскольку произнести "Фрай" иначе как "Фрай" невозможно, а фамилия его начинается на совсем другую букву (даже не на "Ф"). Мне больше нравятся девушки, которые читали Кундеру. Я вот только боюсь, как бы не вышло так, что они - всего лишь постаревшие на два года читательницы Кортасара. Что само по себе есть ход вполне Кундеровский. К мужским относятся все те книги, которые девушки не читают в метро. |
| kirill | 18:43, May 8th 2001 |
| kirill |
Не прошло и двух недель
Это прогресс. Это косвенно свидетельствует о том, что возможности человека безграничны. Если даже это можно понять. Я знаю, что мне помогло открыть эту тайну. Это, конечно, два нагваля, встреченные в Суздале. Не помню, писал ли я о том, что Суздаль - город психоделический. Если не писал - то сейчас самое время. Я должен воздать должное этим великим и в то же время безвестным дедам Иванам. Первого я встретил на суздальском автовокзале. Мы стояли у дверей и собирались уходить, когда нас окликнули. Голос был тихий, но очень уверенны, я бы сравнил его с руками мясника, привыкшими к рубке туши. Модуляций в голосе не было вовсе. Я еще подумал тогда, что обладатель такого голоса мог запросто оказаться серийным убийцей - помнишь ведь, как мы играли в игру "найди серийного убийцу": ходили по метро и угадывали, кто же, кто же, вон тот, высокий и худой? нет, слишком тонкие черты лица, вон тот, толстый и короткий? нет, слишком много сентиментального в его клетчатой рубашке, в конце-концов сошлись на бесформенном мужике со следами лоботомии и без волос вовсе, он был похож на палача из кошмара, который приснился тебе (или мне) за день до первого взрыва в Москве, потом я говорил, что палача этого показывали в какой-то чеченской хронике. Он остановил нас и, не обращая внимания на мой явно недружелюбный ответ, начал рассказывать про свою жизнь - он оказался художником, спившимся художником, как он сам про себя сказал, он держался шесть месяцев и вот вчера сорвался, он еще полез в карман и достал из кармана рюмку, хрустальную, наверное, ее сделали в городе Гусь Хрустальный, эту рюмку, ты помнишь, мы проезжали его, наш автобус стоял там пятнадцать минут, а вчера, нет, сегодня с утра пришла хозяйка и принесла нам пепельницу, она пришла за деньгами и принесла нам пепельницу, так вот, на дне этой пепельницы приклеен такой маленький бумажный ярлычок, на нем написано - Гусь Хрустальный, это знак, я говорил тебе, что, путешествуя по этой стране, надо обращать внимание на все, почему по этой, вся Азия такая. Он попросил десять рублей. Я полез за деньгами, а он стал искать по карманам - у него были расстегнутые штаны, пьяный старик в расстегнутых штанах, длинные волосы и спутаная борода, по ветру, нет, ветра не было, и волосы его, и борода, и рубашка, торчащая из расстегнутых штанов - все висело, висело, потому что погода была чудесной, жарко, ни облачка, ни ветерка, и вот рубашка висела из расстегнутых штанов, чудная погода, все висит. Я сказал ему - возьмите просто так. Я не был больше с ним груб, в конце-концов, что он мне сделал, этот старик, спившийся художник, не бойся, их не надо бояться, ты заметил, что он не сказал ни слова матом, только на вокзале, когда спросил в кассе билет и ему сказали, что билетов нет, он ругнулся, но вполслова-вполголоса, а так- голос у него был удивительный. "Просто так ничего не бывает". Он сказал. Я знаю, бывает, что случайное слово, надпись, да, но когда это говорится тебе - нет, я стоял, опешив, тебе-то хорошо, ты не поняла, хотя почему не поняла, я же говорю - удивительный голос. Удивительный. Он достал, наконец, из кармана ручку. Ты заметила, мне все время дарят ручки, в последнее время, у нас на полке уже лежит штук пять, нет, если быть точным, то четыре, четыре ручки, все дарят и дарят, даже неловко, им и самим неловко, такая ручка, знаешь, хотя откуда тебе, зеки делают такие ручки, наборные из разноцветного пластика, эта была в форме факела, я только сейчас понял, что она в форме факела, он сказал, что спившийся художник и ему надо опохмелиться, хотел дать тебе хрустальную рюмку, но ты как-то поспешно спряталась за мою спину и он тебе ничего не дал, может быть, он почувствовал, что ты не отсюда вовсе и поэтому... Ручку, да, и еще говорил-говорил-посторял-повторял, что я должен вставить стержень, умолял не забыть - он говорил - вставьте только стержень, только пожалуйста, вставьте стержень, как будто зависело что-то, хотя сейчас я думаю, что еще сыграет, еще ответится, за все, и за невставленный стержень, и за все-все-все. Господи, какой у него был голос. И это был только один из них. Мы встретили его на входе. Я не знал тогда, не догадывался, не мог догадаться, что будет дальше и что случится на выходе. |
| kirill | 01:00, May 10th 2001 |
| kirill |
У родителей
И подсевшая на Бодрийяра сестра. |
| kirill | 14:36, May 10th 2001 |
| kirill |
Два Павловских (симуляция мемуара)
Павловский задерживался. Без него начинать не хотели. Люди, сидевшие в кабинете, заметно нервничали. Мейер ковырялся в линялых носках, Носик звонил и говорил, что стоит в пробке, но скоро приедет, редакторы СПСовских сайтов сбились в кучку и тихо говорили о чем-то постороннем, Литвинович обсуждала что-то техническое с Митей, Давыдов, как обычно, выглядел так, как будто только что дунул и теперь ему хорошо, Милованов, как обычно, выглядел так, как будто если не дунет прямо сейчас, ему станет очень плохо. Ждали долго. Уже даже, кажется, приехал Носик, а Павловского все не было. Мейер выковырял все из носков и принялся грызть ногти. Редакторы СПСовских ресурсов больше не знали, о чем говорить, и молчали. Давыдов пил кокаколу маленькими глотками, Милованов курил сигарету. Сделалось тихо. Слышался только шепот Литвинович и Мити. Вдруг дверь открылась и в кабинет ворвался Глеб Олегович. Он был одет в темно-синий пиджак со стоячим воротником, бордовый джемпер и темно-синие же брюки. Глаза горели, во всех движениях была какая-то нехарактерная даже для такого подвижного человека, как он, энергия, он был похож на генерала, проводящего одновременно смотр войск перед битвой и военный совет. Он казался на голову выше всех собравшихся. Откуда он приехал на Зубовский, можно было только догадываться. С его появлением все преобразились. Мейер сжался в кресле и перестал грызть и ковырятся, Митя принялся строчить в блокнот, Литвинович странно заулыбалась, редакторы СПСовских сайтов стали похожи на кроликов, загипнотизированных удавом, Давыдов спрятал кокаколу подальше, Милованов силился понять, что происходит. Павловский провел совещание молниеносно. Он расставлял людей по местам и не то чтобы давал задания, а, скорее, определял собравшихся как функции. Совещание продолжалось от силы минут десять, после чего у меня возникло ощущение, что я тоже подключен проводами к какому-то чудовищному серверу, и почта, приходящая на адрес info@xxx.xxx.ru открывается прямо в моей голове, где бы я ни находился в этот момент - в туалете, в собственной постели, в метро или непосредственно на рабочем месте. Энергии, выплеснутой за эти десять минут одним человеком, хватило на трое суток непрерывной работы нескольких десятков редакторов, программеров, промоутеров и прочая, прочая, прочая. После этих трех суток я лично не мог прийти в себя месяца два. Второго Павловского я видел в минувший вторник. Мы с Анжел и ее друзьями сидели в "Пирогах", где-то около одиннадцати к нам подошел Леха, вследствие какового факта я изрядно напился и к половине второго, подходя к бармену, уже с трудом выговаривал словосочетание "три короны". Говорили обо всем и ни о чем, не то чтобы очень оживленно, но и не слишком вяло, в какой-то момент подошла Констанс, тоже оказавшаяся в "Пирогах", Констанс жаловалась, что ее молодой человек, ради которого она приехала в Россию, оказался голубым. Хорошо еще, что жаловалась она преимущественно Анжел и по-французски, так что мы с Лехой могли спокойно поговорить про всякие интересные явления жизни, такие как Газпром, Юкос, Мемонет и книжный магазин "Озон". "Пироги" пустели. Мы подумывали о том, что еще по одной, и спать. Вдруг Леха поставил на стол так и недонесенную до рта кружку. Я не помню, кто сказал это слово первым, он или Анжел - может быть, никто его не сказал, а оно само пронеслось по комнате наподобие сквозняка. Я обернулся. Невысокий седой человек в зеленой неброской одежде ("маскировка" - подумал я) шел, сгорбившись и склонив голову, к стойке бара. Мы многозначительно переглянулись. "Се ки?" - слишком громко, чтобы это соответствовало ситуации, спросила Констанс. По-моему, Леха так опешил, что сам тут же ей по-французски и объяснил, ки се. До этого я ни разу не слышал, чтобы Леха говорил по-французски. Тем временем подошло время брать последнее пиво. Я встал и пошел к бару, у которого уже сидел он, тот, кого я запомнил в роли Сатаны. Он устроился на высоком табурете и, как мне показалось, делал все, чтобы не быть узнанным - буквально скрутился в клубок, закрыв руками лицо. Я взял три пива, стараясь не смотреть в его сторону (что было достаточно сложно сделать) и вернулся за столик. Некоторое время мы сидели молча. Потом, обернувшись к бару, я увидел, что Павловского там больше нет. Оказалось (Анжел показала знаками), что он уже сидит позади нас. Леха порывался подойти и заговорить, я не советовал ему этого делать, но, в конечном итоге, он меня не послушался и все-таки подошел. -Добрый вечер, Глеб Олегович, - сказал Леха. Я мучительно соображал, что еще можно сказать в такой ситуации. В голову лезли какие-то идиотские фразы вроде "рады видеть вас здесь" или "как ваше здоровье". В итоге я так и не расслышал, как Леха продолжил. Но я очень хорошо расслышал ответ Павловского. -Ну а что, сижу здесь, тасскать, в приятной компании... Я повернулся, чтобы приветствовать его и его компанию. У столика стоял растерянный Леха. За столиком сидел Глеб Павловский. Один. |
| kirill | 14:53, May 12th 2001 |
| kirill |
Отрицательная характеристика
|
| kirill | 15:29, May 12th 2001 |
| kirill |
The Collector Collector
Уже прочтя название понимаешь, что плохо учил английский - тот, кто собирает коллекционеров, коллекционный коллектор, коллектор коллекционеров и так далее и тому подобное. Сопротивляешься, как можешь - две героини, в принципе, очень удобный и заезженный ход, особенно если одна из них сексуальная маньячка, страдающая клептоманией, а вторая - искусствовед, глубоко несчастная в личной жизни. Простота и очевидность основной метафоры - ваза, сосуд, вместилище (кстати, не знаю как в английском, но в русском переводе ваза эта определенно дама, не просто там "существительное женского рода", а именно что дама) классификаций носов, страхов и способов лгать - как говорил (по другому поводу) Кузьминский про отечественные попытки сделать увлекательную и хорошо написанную серьезную книгу о современности: "Водянисты больно, детренированны. Наверное оттого, что их авторы пытались создать шедевр - чудо вдохновения, а не chef-d'oeuvre - чудо ремесла. Подлинный расцвет ремесел нам грозит не раньше, чем лет через триста сытого бестревожного существования. Авось не доживем." Из "Коллектора", кстати, в отличие от "Амстердама", можно выписывать целые пассажи исключительно для собственного удовольствия: Ее самым дорогим приобретением стал пациент из крупнейшего немецкого сумасшедшего дома - случай настолько интересный, что немцы очень долго не хотели его отпускать. Это был поэт, который писал невидимыми чернилами, так как боялся, что другие поэты позаимствуют его образы. Точнее, впрочем, было бы назвать его чернила не "невидимыми", а "несуществующими", ибо существовали они исключительно в его воображении. Своим абсолютно сухим пером он водил по страницам с проворством скребущейся собаки. Но вот что любопытно: если у поэта отбирали страницы, "исписанные" таким образом, а вместо них подкладывали совершенно чистые, он тут же распознавал подлог и принимался кричать, что ему подсунули "пустую бумагу"; жаловался он и в том случае, когда исписанные "невидимыми" чернилами страницы возвращали не в том порядке. Еще хороша тем, что позволяет читать себя дозированно, по двадцать страниц в день, при этом никогда не складывается ощущение, что потерял нить или упустил что-то важное. А вообще, конечно, бессмысленная книжонка. Можно не читать. Это вам не Пинчон-Херинчон. |
| kirill | 17:02, May 13th 2001 |
| kirill |
Лингвистический сон
Что-то вроде "Х-ла-ла-ла лямзи". То есть первая буква была, однозначно, "х", кроме этого были, как нетрудно догадаться, "м" и "ш". Но все слово целиком - увы, увы. Собственно, вывод о принадлежности к тюркским языкам был сделан на основании внешнего вида носителей языка. Выглядели они как азербайджанцы и продавали фрукты. Товар же держали не в лотке, как обычно, а на стеллаже, укрепленном на высоте человеческого роста. А когда их спросили, почему - неудобно ведь выбирать - ответили, что сделано это специально, чтобы не пришел тот, чье призвание - "Х-ла-ла-ла лямзи". |
| kirill | 18:12, May 14th 2001 |
| kirill |
Еще старое кино
На самом-то деле Тиквер - моралист, и моральная рефлексия в его фильмах - едва ли не главное (если мы говорим о содержании, само собой). То есть, это, в принципе, первое, что бросается в глаза - соотношение "хороших" и "плохих" действий, "хороших" и "плохих" поступков героев и сумма, так сказать, воздаяний за эти поступки. Это равновесие тянет за собой не только "В зимней спячке", но и даже, казалось бы, совершенно по ту сторону добра и зла бегущую Лолу. Мораль Тиквера - оптовая. В принципе, ничего не значит ни для этой жизни, ни для следующей, спровоцировал ли ты аварию, напившись и угнав у будущего соседа машину. Даже если в этой аварии чуть не погибла девочка. Также ничего не значит и любая единичная попытка сделать что-то с противоположным знаком (хотя, в принципе, ничего такого в фильме и не происходит). Вообще единичное не меняет сумму воздаяния. Даже такой своего рода фатализм - от судьбы не уйдешь, какой бы эта судьба ни была. Иными словами, "хорошие" остаются "хорошими" все время, и им все время везет, но это не заслуга, а такая вроде как планида, правда, необходимо учитывать, что этот самый везучий "хороший парень" не в состоянии распознать свое действие как "хорошее" или "плохое" в силу того, что не помнит о произошедшем вчера. "Плохие" же так и остаются подонками на всем протяжении действия и погибают, в общем-то, вместо "хороших", как бы точно так же не понимая, почему с ними это происходит. Оптом, то есть. По сумме очков. Еще интересная тема - про блондинок(/ов) и брюнеток(/ов). Какого негодяя или невезучую ни возьми - окажется блондин или блондинка. Можно, конечно, рассматривать как законспирированную такую евгенику - рецессивный тип погибает. С другой стороны, брюнеты - они не то чтобы устойчивее, они сильнее в силу различных уродств и недостатков (потеря памяти в результате взрыва гранаты, просто общая тормознутость). Что еще забавно - цвета. Блондины весь фильм носят какие-то жуткие красные и голубые (девушка и мужик соответственно) наряды - очень характерная сцена, в которой блондинка и брюнетка катаются на коньках: блондинка в красном, брюнетка в зеленом. В принципе, оба хороши, но этот красный забивает все регистры - кроме него вообще больше ничего не видишь. Ну и, конечно, передача движения. Вообще ощущение такое, что после этого фильма, где все действие происходит в маленьком курортном городке (или даже деревне), Лола (которая на десять порядков слабее) - очень логичный шаг, своего рода досказывание всего, что не уложилось в сюжет, а именно движения, просто движения. То есть как бы американское кино - это "В зимней спячке" + беготня Лолы. |
| kirill | 01:30, May 15th 2001 |
| kirill |
Тайна - 2
В общем, вопрос нужно было ставить несколько иначе. Не "как читает книги человек, не получивший какого-нибудь "филологического" образования?", а "как читает книги человек, не получивший какого-нибудь "филологического" образования?". Хотя нет. Это неверно. Политически неверно. Это нюансы, из-за которых мы впадаем в эзотеричность. В году, этак, 1994-1996 такое еще было бы уместно (хотя уже и устарело изрядно к тому времени). Как читает книги человек, не получивший вообще никакого образования? Во-о-о-т. То есть, с некоторой известной точки зрения, такой человек книги вообще не читает. Но это ошибочная точка зрения. Мы ее не будем принимать всерьез. Потому что "не читать", как нам известно, вообще невозможно. Можно лишь в большей или меньшей степени отдавать себе отчет в том, что ты читаешь (равно как и в том, что ты читаешь). Собственно, степень структурированности этого отчета и определяет мастерство читателя. Отсюда уместно сделать предположение, что первой ступенью лестницы будет полное отсутствие такого отчета. Иными словами, читатель нулевой степени вовсе не будет замечать, что читает. Будет ли он читать? Конечно будет, если под чтением мы понимаем последовательное восприятие ряда знаков. Важно ли, каких именно знаков? Важно, но это условие не является необходимым, поскольку нам известно, что знаком может быть практически все (навык распознавания знаков, знаками не являющихся, является сомнительным навыком, в практической применимости которого нельзя быть до конца уверенным). Есть ли что-либо менее политкорректное, чем образовательный ценз при статистических выкладках, если речь идет о предметах, реализуемых черех сеть розничной торговли? Нет. Но самый хитрый фокус начинается в тот момент, когда читатель высокой степени экстраполирует свои методы чтения на читателя более низкой, чем его, степени. Образно, то есть, выражаясь, читатели - как племена и народы. И миссионеров едят, и ученому собранию "дикого человека" демонстрируют. Спецкурсы: Ритуалы чтения. Прачтение. Первочтение. Наивное чтение. Культура чтения в дописьменную эпоху. |
| kirill | 01:46, May 15th 2001 |
| kirill |
Необходимое пояснение
Не все время, отнюдь. Но после того, как в очередной раз это ощущение сделалось особенно сильным (в тот момент, когда в очередной же раз говорилось о том, что генетический критик - это, как правило, специалист очень узкого профиля, не по одному писателю даже, а по одному произведению), оно (ощущение) претерпело качественные изменения и перешло в восхищение. Ведь как бы там ни было, нашлись люди, это написавшие и нашлись люди, это читающие (я в том числе). Мне было весело. Надеюсь, им тоже. |
| kirill | 14:12, May 16th 2001 |
| kirill |
Должно быть
Не описательная, а структурная такая. То есть как бы вот когда говорят "а на западе все кошки с тремя хвостами" - это какой-то особого рода аргумент, вроде бы такая "генерализация". Но при этом, все же, не нарратология. Иными словами, как бы и о чем бы ни велся спор, есть не то чтобы конструкции (с этим все просто), а именно уровни, и собеседники переходят с одного на другой в процессе разговора. Если позитивистски так все это представить - на верхнем уровне должны находиться аргументы сугубо информативные, то есть содержащие информацию о предмете разговора, а не о том, как приводящий аргументы этот предмет себе представляет, и не о том, как приводящий аргументы оценивает свою позицию в споре (равно как и позицию собеседника). Все эти аргументы (в позитивистском ключе) находятся ниже по шкале. Пробелы в образовании, однако. |
| kirill | 19:25, May 17th 2001 |
| kirill |
Инстинкты
Это определило всю его дальнейшую жизнь. В 1996 году я жил в его квартире (его несколько месяцев не было в Москве). Особенных проблем с поддержанием modus vivendi я не испытывал, и все-таки пару раз за четыре месяца мне пришлось заняться поисками в квартире выпивки, сигарет и каких-нибудь неприкосновенных запасов продовольствия. Дед мой никогда в жизни не курил. Он никогда не выпивает больше 200 грамм за вечер. Он вообще необычайно умеренный человек. Но. На антресолях я нашел 3 блока сигарет "Ява" и 3 блока сигарет "Opal", и то, и другое - 1986 года выпуска. Во что превратились сигареты "Opal" объяснять, я думаю, излишне. О курении их речи идти не могло. Табак высыпался, стоило повернуть сигарету вертикально фильтром вверх. С "Явой" все было не так жутко, но курить "Яву" я все равно никогда не мог. В шкафу с постельным бельем я обнаружил 5 бутылок русской водки производства того же 1986 года. Не всякое вино способно выдержать 10 лет. Не всякая водка так же - во всех бутылках на дне был белый осадок примерно на полтора пальца. Открывать их я не рискнул. На балконе я обнаружил несколько мешков (!) с всякого рода зерном, крупой и бобовыми (я, наверное, должен уточнить, что дело происходило в Москве). Я попытался (уже просто ради эксперимента) размочить фасоль. Она размокала три дня. Не один мой дед тогда боялся, что в любой момент наступит некий глобальный трындец, после которого спасет только железная фасоль и водка с белым осадком. Но мой дед помнит, что такое голод. И ведет себя соответствующе. А я вчера, выходя из дома, не удосужился заглянуть в кошелек, чтобы убедиться в том, что денег в нем осталось явно недостаточно для того, чтобы сходить в столовую. Пришлось занимать. |
| kirill | 02:33, May 22nd 2001 |
| kirill |
Зимой и летом
Зимой вот - то ли дело! Собачья упряжка, шуба ведмежья, до райцентра километров пятьдесят, к вечеру доедешь, если пурги не сделается. Зайдешь в лавку, ружжо в угол поставишь, шубу скинешь - оно и понятно, жарко у них там, деушка-то в лавке малохольная больно, ей тепло нужно - хозяина спросишь, он чай поставит... Наберешь книжек эдак кило шесть-семь, сидишь, о душевном беседуешь - красиво! А через два дни домой вернешься, на зимовье - лежишь целыми днями, только за углем, там, ну и по нужде - читаешь. Выписки, опять же. Записи. То выписки, то записи. Сегодня, к примеру, записи, а назавтра - так выписки. И так всю зиму, пока реки не вскроются. А летом - что? Летом... Тьфу! Прибежишь в магазин, весь потный, красный, а там еще таких человек шесть - потные, красные, одёр такой стоит, что лучше уж трамвай "Аннушка", когда в нем табор таджикский кочует от Чистых прудов до Павелецкой... И бегаешь по магазину весь красный и потный, и ищешь чего-то, и шаришь, и чуть не пляшешь. А курить как охота - мочи нет! И пива. Ну, побегаешь так, наберешь чего-то, сам не знаешь чего - выйдешь наружу, а там жара, или еще лучше - дождь, и к трамваю. А в трамвае известное дело - когда жара и дождь потом, и бомжи ссут везде. Вонищща, то есть. И таджики с дитями ихними. Тут не до чтения, тут как бы не сблевать, или, как Миша Вербицкий говорит, "как бы не стошнило". А домой придешь, посмотришь так ровным глазом, а там - опа! - Жан-Поль Сартр. "Что такое литература". Зачем? Зачем? Не святотатство даже, а свинство одно. Нет моих сил больше никаких. Умереть, что ли, от бесполезности? |
| kirill | 16:46, May 22nd 2001 |
| kirill |
Сэт, Камарг, Прованс, Mediterannee
С Сэтом такая история (я там жил какое-то время): Сэт - город очень маленький (40 тыс.), и весь умещается на горе, на потухшем, если быть точным, вулкане, который выдается в море. С одной стороны города - море (и пляжи, включая La Corniche, который упоминается в песне Брассанса), с другой стороны - соленые озера, отчасти искусственные, но в массе своей естественного происхождения, где разводят мидий и устриц (так называемый "Парк устриц"). Кладбище (морское кладбище) находится на горе, и представляет из себя кладбище для аристократов. Вот здесь есть панорамный вид Cimetiere marin, с которого очень хорошо видно море. Именно об этом кладбище и идет речь в стихотворении Валери "Морское кладбище". Другое кладбище (Cimetiere le Py) находится с другой стороны горы, там, где рыбачий поселок (расположенный у подножия Сэта) и "Парк устриц". Именно там похоронен Брассанс. То есть кладбище это и в самом деле находится гораздо ниже, чем Cimetiere marin. Из известной песни Брассанса "Supplique pour etre enterre sur une plage de Sete", в общем-то, несложно сделать некоторые выводы о том, почему Брассанс завещал похоронить себя именно на том кладбище, а не на респектабельном Cimetiere marine, однако, может быть, суть останется неясна, если не сделать несколько уточнений. Как уже было сказано, кладбища расположены на разных склонах горы, которая и есть, собственно, город Сэт. Дело в том, что этот город был всегда как бы независимым, не подчиняющимся прямо Версалю. В общем-то, это несложно понять, если опять же посмотреть на расположение - с одной стороны море, а с другой - тот самый Камарг, о котором неоднократно поет тот же Брассанс (кстати, я бы поспорил с утверждением, что Supplique pour etre enterre sur une plage de Sete - лучшая его песня, на мой вкус лучшей является именно Heureux qui comme Ulysse, но это к делу не относится).  По сути дела, по Сэту проходит своего рода граница между культурой средиземноморской, и культурой материковой, но последняя в этом месте имеет ряд особенностей. В принципе, это не есть некая общая французская культура, а именно что камаргианская - быки, лошади, бунгало и прочая и прочая. То есть куда ни плюнь - попадешь в стихию, и если порт Сэта - такой Марсель в миниатюре (да и не только в миниатюре - весь европейский гашиш идет через Сэт), то равнина Камарга - натуральным образом прародина всего этого "дикого запада" (ср. камаргианский костюм, особенно мужской, и все эти ковбойские причандалы). И если для Брассанса Камарг и Прованс (на которые смотрит его могила) - символ свободы и независимости, то для Валери море - тоже символ, правда совсем другого типа, более комплексный (ну как бы по парам: Брассанс - Валери и Додэ (а лучше Мистраль) - Малларме, соответственно).Иными словами, здесь вопрос эстетический и мировоззренческий. Выбор Брассанса и Валери не случаен и весьма красноречиво говорит о каждом из этих замечательных и таких друг на друга непохожих поэтов. PS Забавный вопрос - образ Валери в поэзии Брассанса. Но это уже как бы нечто такое политически-регионалистское выйдет, боюсь. |
| kirill | 12:12, May 23rd 2001 |
| kirill |
Космоса черные дыры
Однако. "Сознательный писатель". "Всякий сознательный писатель". То есть "несознательный писатель", а еще лучше сказать "бессознательный писатель"... А где "бессознательный писатель", там и "бессознательный читатель"... Заря нового освобождения. |
| kirill | 01:40, May 24th 2001 |
| kirill |
Лучше уж в клифту лагерном на лесосеке, чем в костюмчике у Фокса на пере
Вообще, они атакуют, это ясно каждому, кто хотя бы изредка бывает трезв. Первое - это, конечно, труха с "НП". Паркер-таки добьется, что "НП" запретят. Я не знаю, как он это сделает, но он это сделает, я уверен. Кто на кого работает - я еще не до конца понял, но определенные оперативные разработки у нас уже есть. Издалека этого, правда, не видно еще. Вот шли сегодня в "Пироги" с YeS'ом, я ему говорю, мол, так и так, лексику-хуексику всякую решено прикрыть. Из соображений безопасности. А он такой весь из Таллина приехал, такой весь в пиджаке - как, говорит, лексики уже не будет? Не будет, говорю. Не будет. Не гоношись. Расстроился парень. Я ему в виде поощрения дал в руки факел. Не подержать - заметьте - а просто отдал ему факел. Как дают, например, порулить. Но в вечное пользование. Готический инструмент, как-никак. Недавно у нас на фабрике прошел слух, что факелов сделали очень мало и всем не хватает. Стали думать. Креатив попер. Я слоган придумал - "Лучше передай ему факел, чем гепатит Б". Потому что на тинов же рассчитано. Мы ж не телепузики какие, чтобы младенцев консьюмить, ага. А Пирогов идет и молчит. В "Пирогах" уже Пирогову майку подарили с Путиным. Красную. Я тогда все сразу понял - и кто лексику прикрывать будет, и кто вообще за что и где. Тут уже Yes'а очередь пришла молчать. Вообще же неловкая пауза повисала неоднократно. Бесполезно было чесать пузо или, там, репу - когда не помнишь, в какой скандал вляпался Houellebecq, и вся надежда только на Amazon, дело твое, парень, плохо. И чувствуешь ты себя протестантом в православно-мусульманской стране, как гениально написал дебил Вася Баг (мы его повесим обязательно - мне Пирогов обещал). И самое главное - секретный кадр, профессиональный разведчик (тоже, кстати, по немецкой части), который Пирогову майку с Путиным принес (кто-то еще не понял, в чем тут фокус-покус, да?) поведал, что по дороге встретил Котомина, и Котомин сказал, что, мол, во-первых, магазин не опечатали, а во-вторых, батальоны просят огня. Мы поможем, конечно. Мы пока сами ад маргинем, так что с нас и взятки гладки (а у меня еще и замок во Франции, если кто забыл). Но мороз по коже пробегает. Да, еще деталь такая. Пирогов - это все знают - он же типа Шварценегера. Качок. Хотя на самом деле это просто пузо. От пива. Так вот, он когда майку натянул поверх дубленки, то не преминул откомментировать со свойственной ему утонченностью, мол, сидит, как лифчик. Хотел сказать, конечно, "как влитая", но уж слово не воробей. А потом еще раз проговорился - когда про роман "Муций" рассказывал YeS'у. Мол, в романе "Муций" герой - мужик, у которого есть и мужские половые признаки, и женские (я не буду тех слов говорить, которые он говорил, у нас ведь все с лексикой, амбец теперь), а возлюбленная героя - девушка без всяких вообще половых признаков. И этот "лифчик" мне долго еще икался. То есть, вы же понимаете, куда они метят, да? То-то. Ладно, тут все ясно - завтра зарядим батарею и будем оказывать поддержку Котомину. Или Ширянову. Хотя все знают, что на самом деле Паркеру. Друг, все-таки. Учились вместе. Только поэтому. То есть что-то человеческое еще осталось у меня, ага. Или во мне. И это была только первая часть провокации, заметьте! Вторая же состоит в том, что в Москве прекратили продавать Gauloises blondes legeres. Красные пачки, то есть. Синие везде лежат, а красных нет. Пепсикола, там, кокакола, война красного и синего - это все опять же теории (хотя, если вспомнить, что теорию насчет арабов, которые в этой борьбе занимают одно из первых мест выдвинул все тот же сверхсекретный профразведчик, который майку Пирогову подарил, то не знаю, как вам, а мне так точно становится теплее, когда я вспоминаю о своей постоянной визе в Свободный Мир). А на практике все проще. Вон даже YeS - и тот понял. Ладно, на примере поясню. Купил тут недавно книжку (ну, летом купил - писал же недавно про то, как оно бывает, когда летом книжки покупаешь), принес домой, название увидел и меня, как Миша говорит, чуть не "стошнило". "Французская семиотика", называется. "От структурализма к постструктурализму". Зачем купил - не знаю. Но вот что удивительно: обложка такая (это которая мягкая, в отличие от переплета) клеенчатая, бумажка плохая, набрано без полей почти - короче, учебник учебником. Не хватает только вопросов после каждого текста, типа, какую мысль хотел донести Роман Брат и хотел ли он вообще донести что-нибудь, или просто так написал, чтобы девушкам понравиться (я, кстати, не знаю, что такое passe simple, неупотребимо оно и в самом деле, а классицизьм я лучше в переводах почитаю). YeS'у эту историю рассказал. YeS смотрит и спрашивает, мол, что, в самом деле прямо как учебник? (у них манера такая, что ли, в Таллине - переспрашивать все время?) -Натурально - Говорю. -То есть революции в этом больше нет? - Спрашивает. Хорошо хоть Пирогов не слышал. Удар бы старика хватил (я, кстати, теперь знаю, сколько ему лет - проболтался великий и могучий, бе-бе-бе). А что, - хотел бы я его спросить (задним умом-то мы все, как известно, крепки) - Тот простой эмпирический факт, что в пяти ларьках подряд нет Gauloises blondes legeres на такие выводы в меньшей степени наводит, да? Но не спросил. Чего там. Он и так не местный, ему все в новинку. Лишние травмы только. И сразу после незаданного этого вопроса Пирогову принесли майку. Нет, я офигеваю, дорогая редакция! Что же это за дьявольски изощренный ум, которому под силу просчитать все варианты и инварианты, развернуть причинно-следственную цепь и снова ее свернуть, прорваться через барокко (кроме которого, как известно, ничего и не было никогда) и модерн (скучная штука такая), остаться незамутненным и выдать на-гора окончательный вариант сценария, первой сценой в котором идет падение оторванной и оттого окровавленной головы на серый мокрый асфальт маленького и тихого южнонемецкого (территориальная принадлежность, впрочем, спорная) городка? Почему сверенный с интервьюируемой Чужбиной текст интервью весил 66.6 кб? Когда я был тинейджером, я очень хотел узнать, как информация может быть разрушительной... Меня терзает ностальгия по этому времени. А в "Пирогах" у них нехорошо. То Павловский, то Иц, как Фома это называет. Мы им партию факелов сегодня принесли. Пусть молодежь веселится. Есть еще времечко. Но уже мало. |
| kirill | 13:42, May 25th 2001 |
| kirill |
Цитата минувшей ночи  Помимо прочего. При работе над "Воспитанием чувств" старик Флобер (хотя и демифологизированный впоследствии моим дедушкой, и именно за это), как известно, провел несколько месяцев в библиотеке, изучая симптоматику ложного крупа. Сцена, в которой ребенок умирает от этого самого крупа занимает полторы страницы в русском переводе. Интервью с Мишелем Уэльбеком и Аленом Роб-Грийе Фрагмент романа "Элементарные частицы" с предисловием И. Кузнецовой Глупая статья Шарова про Мишеля Уэльбека в "НЛО" На "Озоне" книжка не продается. |
| kirill | 16:47, May 25th 2001 |
| kirill |
Котомин вчера
рассказывал (он редактор художественной линии Ad Marginem, типа).  cynical(3 replies) |
| kirill | 15:20, May 27th 2001 |
| kirill |
В развитие темы (из неопубликованного)
Рецензия, которая не пошла никуда из-за тормознутости не столько Аллы Николаевны, сколько вообще всего этого богоспасаемого места (то есть профукали момент и Булкина про все написала в РЖ). Толстые журналы "для умных" давно перестали претендовать на узкую специализацию. Это, с одной стороны, точно отражает общую ситауцию в гуманитарных науках, все более тяготеющих к интердисциплинарным исследованиям, а, с другой, делает чтение казалось бы "неподъемных" статей весьма и весьма интересным, поскольку вроде бы частный вопрос выводится на уровень общекультурной проблемы, тесно связанной с реалиями современной жизни. Иногда происходит даже так, что то, о чем собственно и говорится в статье, отступает на второй план в качестве информации к размышлению, само же размышление нацелено на совершенно иной предмет. Это можно, думается, только приветствовать, поскольку в любом случае количество профессиональных, то есть занимающихся только своей наукой филологов, философов и историков все же относительно невелико (в рассчет не берутся "безработные профессионалы"), и "чистый" проект в такой ситуации был бы, по сути дела, обречен на как минимум неликвидность. Есть еще один довод, говорящий в пользу "смежного" подхода. Это, собственно, то, о чем уже было упомянуто - возможность затрагивать актуальные темы, освещая их с самой неожиданной стороны, при этом "актуальные" вовсе не обязательно означает "преходящие" или "сиюминутные". В этом большой заслуги не было бы. Заслуга же в другом - в своеобразной состыковке с актуальностью тех тем, которые называют вечными. Безусловно, вечная тема - смерть. "Новое литературное обозрение" в 44 номере публикует подборку "Репрезентация смерти". Наиболее острыми, едва ли не злободневными выглядят два материала, как ни странно, оба переводные. В первую очередь это текст Уильяма Никелла "Смерть Толстого и жанр публичных похорон в России" и затем глава из книги итальянского философа Джорджо Агамбена "Политизация смерти". Речь идет именно о репрезентации, это необходимо помнить, не о смерти "вообще", а о том, как она воспринимается обществом, каким образом социализируется и вписывается в культурный контекст. "Смерть Толстого" по сути дела представляет собой не более чем весьма детально изложенную историю похорон писателя и тех событий, которые эти похороны окружали. История как таковая известна каждому образованному, да и не только образованному человеку в России - последние дни жизни Льва Толстого даже стали неотъемлемой частью "низового" городского фольклора - однако то ли следуя закону "большое видится на расстояньи", то ли в силу каких-то иных причин смыслы, находимые в этом событии американским исследователем, в российском регистре как-то не очень задействованы. Вернее, как думаешь по прочтении, не были задействованы до совсем недавнего времени. Отдавая себе полный отчет в том, что тема эта более чем скользкая, все же невозможно отделаться от мысли о том, что Россия вот-вот вступит в полосу "больших смертей", смертей лидеров и пророков, личностей не то что неоднозначных, а всегда (так теперь кажется) бывших основанием для обретения собственной идентичности (как в 1974, так и в 1991 годах) большей частью людей, живших на советско-российском пространстве (в этой связи к "лидерам и пророкам" необходимо, хотя бы для создания иллюзии равенства, добавить "лжелидеров и лжепророков"). Собственно, полоса эта уже началась со смерти Анатолия Собчака, и то, как новая российская власть маркировала эту смерть, сам способ такой маркировки, соотнесение, по сути дела, смерти со сферой компетенции государства, заставляет задаться вопросом о том, где на этой шкале находится российское общество, захочет ли и способно ли это общество заявить о себе так, как заявило в начале ноября 1910 года, в конечном итоге, существует ли это общество как таковое? Вопрос, как видим, выходит далеко за рамки литературоведения, но не думать об этом, читая текст Никелла, просто невозможно. "Политизация смерти", вопреки ожиданиям, материал несравненно менее "политизированный", нежели предыдущий. Как сказано в предисловии к публикации, Джорджо Агамбен, будучи учеником Мартина Хайдеггера, в то же время глубоко изучал труды Вальтера Беньямина, и интересен уже этим невозможным, как кажется, сопряжением двух взаимоисключающих философов. "Политизация смерти" - глава из кгини "Homo sacer", посвященной критике традиционных категорий политической философии, не отвечающих реалиям современного мира. "Homo sacer" - понятие из области раннего римского права, осквернивший себя преступлением человек, которого можно безнаказанно убить. В роли современного "homo sacer" в "Политизации смерти" выступает такой невозможный в античном мире субъект, состояние которого описывается современными медиками как "запредельный коматозный больной". "Запредельная кома" - состояние, ставшее реальностью с развитием медицинской техники, состояние, при котором прекращаются как реактивные (сознание, движение, чувствительность), так и вегетативные (дыхание, теплорегуляция, кровообращение) функции, пациент существует только будучи подключенным ко всевозможным аппаратам. Вся жуткая и отвратительная суть этого явления выходит наружу в тот момент, когда медицинское сообщество признает себя неспособным дать четкий критерий смерти. Не готовый к такой постановке вопроса, медицинский дискурс апеллирует к высшей инстанции. К государству. Именно государству надлежит решить, что есть жизнь, а что есть смерть, где заканчивается первое и начинается второе. Государство выступает как хозяин организма. Человек же, тот самый "запредельный коматозный больной", превращается в ту самую фигуру римского права, "жертвоприношению не подлежащую". Как пишет Агамбен, "в современных демократиях стало можно публично говорить то, чего не осмеливались произнести нацистские биополитики, - и это явный признак того, что биополитика перешагнула новый рубеж." Тему можно повернуть несколько иным боком, сказав, что дескарализованная смерть становится таким же продуктом потребления, как газированная вода. (...) |
| kirill | 02:00, May 30th 2001 |
| kirill |
...
Почему-то сейчас именно вспомнил этот вопрос. И подумал, что у меня такой критерий есть. Это такое абсолютно субъективное ощущение "закрытой темы". То есть если после прочтения (в том или ином виде) возникает ощущение, что это частное высказывание не может быть продолжено, развито, дополнено - это точно оно. К этому всегда примешивается еще и зависть, конечно же. Поскольку эта тема теперь закрыта. Теперь об этом больше ничего не скажешь. И что интересно - каким бы частным ни было высказывание, какой бы крошечной ни была тема, это не меняет ничего ровным счетом. Таким образом, субъективно, с точки зрения особым образом заинтересованного читателя, литература есть история потерь и закрывающихся дверей. Впустили, дали посмотреть и - пинком под зад. И за спиной хлопает. А если не хлопает - то это не дверь. |
| kirill | 18:53, May 30th 2001 |
| kirill |
leg fetish nescafe cum on his/her face nescafe
Не понимают главного месседжа этого кошмара? Вообще слоган "Предвкушение волнует больше, чем оргазм", он, конечно, взят напрямую из какой-то методички для студентов медицинского университета факультета психиатрии или, там, сексопатологии. Любопытно то, что предвкушение ставится выше огразма вполне открытым текстом. Не понимаю, с чем связана такая, я бы сказал, гибкость и даже в некотором роде смелость криэйторов. По сути дела, прямой текст гласит сдедующее: все хорошее, что есть в этом продукте, это непосредственно марка, образ ("предвкушение"). Сам продукт ("оргазм"), в общем-то, не так уж и важен, это как минимум. Сегодня общались с ЧувМилом по поводу Тиквера. Рассказывали друг-другу, как хороши фильмы "В зимней спячке" (это я ему) и "Принцесса и воин" (это он мне). Я задал ему тот же вопрос, который задаю всем, кто посмотрел больше одного фильма Тиквера: "А смотрел ли ты "Смертельную Марию"? Он его, конечно же, не смотрел. Почему "конечно же"? А потому что я не знаю ни одного человека, который бы смотрел "Смертельную Марию" Тиквера. Даже секретный агент Саша Щ. (чью фамилию - ни-ни) его не смотрел. А он вообще немец же, ему положено. А это уже дает основания говорить о том, что никакой "Смертельной Марии" в природе вообще не существует, и что Тиквер ее просто придумал, чтобы как-то оправдать ухудшающееся качество своих фильмов (поскольку "Лола", конечно, полный отстой по сравнению со "Спячкой"). ЧувМил также подозревает, что на пресс-конференциях Тиквер рассказывает всем о некоем короткометражном черно-белом фильме, который даже предшествовал "Смертельной Марии". Когда же Тиквера спрашивают, как называлась эта короткометражка, он отвечает, что забыл. Это, конечно, очень правильный ход в рамках тренда "Предвкушение волнует больше, чем оргазм". Это очень правильный ход в рамках действий по сокрытию возрастающей импотенции. Главное в этой стратегии - перевод дискурса из области рациональной в аксиологическую. Предвкушение волнует больше, чем оргазм - ну да, конечно. Потому что "Предвкушение" - это soft erotic и leg fetish, а "Оргазм" (в трактовке криэйторов Нескафе - "Успех", хотя все знают, что успех есть оргазм) - это cum оn young faces а то и похуже что-нибудь. Мне сегодня вот прислали загадочную фразу относительно принципов анонсирования материалов на корпоративном сайте (ссылку я не дам, потому что мне стыдно): "Основным принципом анонсирования является следующий: Вы можете анонсировать только те материалы, которые лежат внутри Вас." Так вот: когда "внутри Вас" нечего анонсировать, вы начинаете анонсировать то, что снаружи Вас. То есть leg fetish. Как писалось некогда по поводу Круглого Одноглазого Баудрилларда, псевдопорнуха по каналоу М1 по субботам. |
| kirill | 11:45, May 31st 2001 |
| kirill |
Подставь лицо и смейся
|
| kirill | 19:05, May 31st 2001 |
| kirill |
Подставь лицо и смейся
Я люблю смотреть на пухлые ручки с ямочками, сжимающие ствол пистолета. Я люблю, когда это заряженный пистолет, из которого только что выстрелили один или два раза. Я люблю смотреть на пятна пороховой гари на светлой коже. Я думал об этих словах полночи. Потом я заснул. Мне снилось мясо. .Я знаю, откуда появилось мясо - сегодня я купил Франсиса Понжа. Я не собирался покупать эту книгу, но, открыв ее в магазине на странице 39, обнаружил такие слова: Каждый кусок мяса - это как бы завод, со ступками и прессами для крови. Трубы, высокие печи, чаны соседствуют в нем с молотами и жировыми подушками. Пар выхлестывает из него, бурля. Рдеет темное и яркое пламя. Открытые течения переносят шлаки с желчью. И все это медленно остывает - к ночи, к смерти. А вскоре после смерти, если не ржавчина, то, во всяком случае, какие-то химические реакции происходят там, распространяя зловоние. Больше на странице не было ничего, только номер - "39". Я никогда не жил в квартире номер "39". Я купил эту книгу просто ради того (как я теперь понимаю), чтобы просто объяснить свой сон, в котором я видел, помимо прочего, еще и мясо. Я люблю смотреть на пятна пороховой гари на светлой коже. Эта фраза неприятно удивила меня своей неестественностью. Дело в том, что изначально имелись в виду дети, засыпающие в темноте. С оружием в руках и в темноте. "Пятна гари" - позднее добавление, наверное, уже утреннее. Я люблю смотреть, как дети засыпают, держа в руках оружие. Я люблю, когда это заряженный пистолет, из которого только что выстрелили один или два раза. Черный матовый пистолет, не то чтобы совсем новый, уже пристреляный. Сон делается глубже и детская рука постепенно разжимается. Теперь пистолет просто лежит рядом с ребенком, он едва ли не больше самого этого ребенка, он кажется гораздо тяжелее, но это лишь потому, что он черный. Ребенок, заснувший с пистолетом в руках - искупление. Символ возвращения в невинность. Светлая кожа светится в темноте, белая простынь светится в темноте, они почти сливаются друг с другом в белизне и свете. Пистолет - черное пятно, он теплый на ощупь. Никто не знает, то ли это тепло детской руки, то ли неушедший еще из стали жар выстрела. |
|
[ Kirill's Livejournal
| info
|
Add this user | Архивы Kirill |
Оглавление |
memories ] 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | |
