With friends like these...|
[ Ratatawi's Livejournal
| info
|
Add this user | Архивы Ratatawi |
Оглавление |
memories ] 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | |
| Wild Sheep | 04:47, July 1st 2002 |
ratatawi |
Первое июльское утро
В аське -- сонные онлайновые мухи. Синенькие. Самая активная, в лице  dtzА потом снова тишина -- и рассвет, своим ходом. Никакой корриды. Никаких быков. Тс-ссс. Бз-ззз. |
| Wild Sheep: nuirozha | 16:27, July 4th 2002 |
| ratatawi |
Английская считалочка
Men are polygamous. Higamous hogamus, Women monogamous. |
| Wild Sheep: black | 00:48, July 8th 2002 |
| ratatawi |
Дрёмное
Ровно напротив окна, куда он -- южный и бесцеремонный -- рвется -- висит полосатый кораблик с побрякушками. "Дух ветра", вроде, называется. Кто ж такое придумал. Вот он, ветер-ветрило, но игрушка не звенит. Если, то есть, головой не задеть. Когда я пойду причесываться -- потом, когда ему надоест меня теребить, -- тогда да, тогда зазвенит. А сейчас -- нет. Сильный, настоящий, не просто так ветер, а -- перемен. Но вот полосатых парусов не касается. В моей комнате вечный штиль, похоже: ничто не дрогнет -- ни гирлянды из скрепок на лампе, ни сушеные розы, ни новогодняя мишура, которую кто-то из котов притащил. Только портрет Башлачева на стене -- изворачивается весь, пытаясь повернуться ко мне оборотной стороной листа. Внизу еще было написано -- почерком юной романтичной wassikaЗакрыла окно. Ветер напоследок хлестнул меня по физиономии, теперь подвывает у форточки. Рыжий Башлачев застыл. Он глядит сквозь колосья на закатный Лондон, что на стене напротив. Мне между ними теперь неуютно и печально. Да знаю же, знаю, что не избежать. Что случится, что сбудется. Я сама. Я взрослая, я могу сама заплести себе косы. Ветер воет. Ветер, зачем ты воешь? Чему, господине, мое веселие по ковылию развея?.. |
| Wild Sheep | 01:49, July 10th 2002 |
| ratatawi |
Андрюша
Иногда он мне звонит ночью из Питера. Очень редко, и как-то всегда попадает на ночи, когда я дома одна. Сначала -- говорит -- расскажи мне о не-событиях. Я тогда выглядываю в окно и рассказываю: вижу двух взрослых кошек и целый выводок котят, мы на прошлой неделе даже кормили их вискасом, но котят тогда было больше, а сейчас видно только пятерых. Живут они кошачьей коммунной в нашем дворе, где-то за гаражами-ракушками. А ночью была буря. Мы вообще-то хотели дождя, но вышла буря. В Москве после духоты всегда бывает буря, и один мой друг даже написал об этом песню, а потом ее забыл, но у меня остались слова. Я все еще храню чужие стихи и дневники, я люблю старые тетрадки, хотя редко их открываю. Он выслушает и расскажет мне: каждую ночь он выходит на берег Невы, смотрит на небо, а потом в воду, и он все еще верит в примету: если увидеть в Неве луну, то утром придет письмо. Но кто-то постоянно крадет всё из его почтового ящика, поэтому он их редко получает. Но кто-то же их пишет. Выйдет, бывало, к Неве, посмотрит на небо -- и поймет: кто-то сейчас пишет письмо. А теперь, -- скажет, -- о событиях. И я расскажу: несколько лет назад мне привезли алебастрового скарабея и настоящий "ключ сердца" из Египта, и я его люблю держать в ладони, он всегда такой прохладный, я не могу согреть его даже в такую жару, как теперь в Москве. А сегодня мне подарили ветку серебряного Иггдрасиля, ее привезли из самой середины мира, она обвила мой палец, и я отныне стала -- настоящая Рататави. Не-а, скажет, не могу понять, что у тебя происходит. Какой Иггдрасиль? Какие, к черту, скарабеи? В прошлом году, вроде, были сфинксы? Блин, вот работу доработаю -- и приеду в Москву. Месяца через два, может. Ну, три. Ближе к зиме. В Москве зима приятнее. Точно. К зиме. И так где-то раз в год. Он так и не выбирается в Москву, и пропадает на много месяцев. Звонит, когда его, как ему кажется, перестают здесь ждать. Потом мимо меня будет пробегать кто-нибудь другой из питерцев. Спросит, как дела. И я расскажу: дела ничего, звонил вот Андрюша. Работает там же. Любит ту же. Верен традициям: тема разговора -- события и не-события. Обещал приехать. -- К Новому году? -- спросят меня. Ага, к Новому году. -- Значит, не ждать, -- улыбнутся. Улыбнусь в ответ. Законы жанра такие, куда деваться. Такой Андрюша. Еще один солнцем палимый персонаж. Поняла сегодня, что уже плохо помню, как он выглядит. Длинная гнутая спица, -- или мрачная черная птица (которой ночами не спится (...в доме, в котором живет всю жизнь)). Все-таки пять лет прошло. |
| Wild Sheep | 01:11, July 11th 2002 |
| ratatawi |
Примета
|
| Wild Sheep: nuirozha | 15:39, July 12th 2002 |
| ratatawi |
Платье черное, в цветочках
Полчаса спустя раздается звонок. -- Илё. Ой... Маш? Маша? Это Маша? Илё. Я туда попала? Я куда попала? -- Маша. Да. Попали туда. -- Это я. -- Мнэ... Алла Михайловна? -- Алламихална, да. Маш. Ну, вы то есть что? Ну, то есть, мы с вами где? ...Надо отметить, что меня с первого "илё" охватило недоброе предчувствие. Голос в трубке был не то, что немолодой, он был даже и не женский какой-то. Больше всего это было похоже на отрывистый звонкий стрекот деревенской 80-летней бабушки-героини, забывшей все внятные слова, кроме "гули-гули-гули", "тяга-тяга-тяга" и "цыпа-цыпа-цыпа". Но я решила, что по телефонному разговору делать выводов не буду. Сама не умею по телефону разговаривать, в конце концов. Мало ли, какие бывают клинические стадии этого неумения. -- Давайте встретимся завтра в полдень, на Серпуховской, в центре зала. -- Иде? -- Серпуховская. На нее переход с кольцевой Добрынинской. -- Сухаревская? -- Сер. Пу. Хов. Ская. -- А! Это я с Выхино, значит доеду я. -- КАК с Выхино??! Выхино -- это фиолетовая ветка. -- Да я нормально, я по прямой доеду, да. С Выхино. -- Э... -- С Выхино. -- Вы уверены? -- Да чего там, я по прямой, ага, вот так, значить. -- Ну... -- Серпуховская? (радуюсь несказанно): -- Да! Да! Правильно! Серпуховская!! -- В двенадцать, то есть? -- Да. В центре зала. Как я вас узнаю? -- Ну я эта. Я полная, и буду в этом. Ну, в платье. А какое же на мне платье будет-то, обождите... А, ну это. Черное, в этих. Ну, черное. И по нему эти. Цветочки. Такие. Ну, цветочки. И волосы. Светлые. Эта. У меня. ...Полдень. Станция метро Серпуховская. Центр зала. Не самая людная станция, но в общем люди шмыгают туда-сюда. Стоящих неподвижно четверо: фотомоделистая барышня в веснушках, мужик с рюкзаком типа "пельмень", пара деток среднего школьного возраста. Ищу глазами полное, в платье в цветочек. Прихожу в ужас. Оказывается, ВСЕ женщины в пятничный полдень на ст. метро Серпуховская одеты во что-нибудь в этих. В цветочках. Пятнадцать минут спустя я рванулась на Добрынинскую, подумав, что, может, сиделка -- женщина какой-нибудь ультра-старой закалки, все-таки Добрынинская триста лет тому назад тоже называлась -- Серпуховская. Продираюсь через влажную толпу стоящих в левом ряду на эскалаторе, прибегаю... Так вот, на станции метро Добрынинская в пятничный полдень с копейками ТОЖЕ все женщины носят это. В цветочках. Все более проникаясь своей неполноценностью (на целые две станции -- я одна без единого цветочка!), побрела обратно на Серпуховскую. Тут начался новый кошмар. Мне стали мерещиться Аллмихалны в толпе. Я подбежала к двум-трем потенциальным Аллмихалнам (низеньким, полненьким, седым, в черных цветастых платьицах) и напуагала их до полусмерти. Потом осознала, что, видимо, схожу с ума: бегаю по станциям, пугаю людей, циклюсь на женщинах в цветастых платьях, -- эдак скоро мне для себя, любимой, сиделку искать придется. Побрела в больницу одна. ...Пока беседовала в больнице с врачами, зазвонил мобильник. Звонили из этой самой патронажной службы. Спрашивали, как же так, почему я не пришла. "Как это не пришла," -- возмущаюсь, -- "да я была там, не было вашей сиделки." -- "Как это не было?!" -- удивляются. -- "Да она по всем станциям бегала искала вас!" -- "Простите, а зачем она бегала и искала меня по всем станциям?" -- "Ну а как вы с ней договорились?" -- "Мы договорились в центре зала. Правда, она собиралась ехать на Серпуховскую по прямой с Выхино. Не знаю, куда она в результате приехала, если так и поступила." После этого мне сообщили, что я их оскорбляю, что назначать встречу сиделке в центре зала станции метро -- это вообще-то неправильно, а также что у меня не все в порядке с головой. ...А потом вежливо и сочувственно добавили: "До свидания". *** Огромное спасибо skvowassika00000001dollyli |
| Wild Sheep | 14:04, July 14th 2002 |
| ratatawi |
Старая сказка на неделю грядущую
никогда не отвечает всем законам жанра, в котором оно создано Осенью все тоскливо-сентиментальное входит в моду. Ненавижу. Все эти шуршащие под ногами листики, кружащийся на ветру пергамент, резко грустнеющие оттенки толпы; эти женщины, которые по осени вдруг лицемерно скромнеют ровно на длину своих одежд..... Из дома выходить противно, если ты, конечно, не поэт и не сопливый романтик. Я к таковым не отношусь, но дома сидеть мне просто-таки по рангу не положено. Так что приходится слоняться по осеннему городу. Шуршать этими листиками, отмахиваться от вечно путающегося в волосах пергамента и, куда уж денешься, созерцать этих женщин. По законам жанра... Ненавижу. Девушка, которая сидела в сквере на скамейке с совершенно убитым выражением лица, в законы жанра вполне вписывалась. Длинное пальто, рассыпавшиеся по плечам волосы. Правильный овал лица, аристократическая бледность, вот-вот заплачет. Классика. Убита, конечно же, несчастной любовью. Люди вообще до безобразия предсказуемы то, что окрыляет их весною, убивает пару сезонов спустя. Не скажу, из каких соображений я к ней подошел. Подозреваю, что из ненависти ко всему осеннему. И вообще, из вселенского отвращения ко всему, которым я был в тот вечер одержим (не могу же я подойти к женщине из-за того, что она мне понравилась?!). Ее реакция на мое вторжение в ее трогательное октябрьское одиночество тоже до обидного отвечало законам жанра. У меня аж скулы свело. Всякий раз почему-то надеешься, что проклятый жанр это не абсолют, что сейчас что-нибудь выбьется из-под контроля и станет развиваться по совсем другому сценарию..... Всякий раз тщетно. Я сел рядом с ней. Она отрешенно посмотрела в мою сторону, видимо, пытаясь уловить степень излучаемой мною опасности, поколебалась, подобрала полы пальто и снова ушла в себя. Ну? Она не приняла это на свой счет. Ну очень хорошее слово, только его нужно преподносить с соответствующими декорациями. Например, устроить маленький локальный ураганчик с разбрасыванием мусора, появиться в момент кульминации около какой-нибудь близстоящей урны в развевающемся черном плаще и прогреметь это Ну?!?? ей в ухо. Но это пошло. И не по законам. Он, конечно же, бесчестный человек и бросил тебя одну, беременную, с двумя детьми на шее и ушел к этой м-м-м..... другой. Да нет, он хороший..... И детей у меня нет..... И почему бросил? Просто ушел. Ага. Хороший. Ушел. Не иронизируйте. Я не иронизирую, ну как можно. Классическая трагедия. По всем законам жанра. Это совершенно не смешно, это отвратительно, да еще осень. Вы, случайно, с ним не весной познакомились?... Почему ты на меня так смотришь? Я не пьяный. И мне совершенно нет дела до этого твоего... и до этой его... По законам жанра, ей следовало бы на этом месте встать и, гордо отряхнув пальто от воображаемой грязи, удалиться. Она этого не сделала, что было приятно. Впрочем, она вообще ничего не сделала. Сидела и молчала. А вот это было обидно, потому как я вовсе не намеревался озвучивать ее внутренний голос, с которым она тут так успешно беседовала до момента моего появления. С неба посыпалась какая-то мокрая пыль. Это в мои планы никак не входило. Играть в слова было и без того лень, а теперь еще и времени не оставалось разумеется, с минуты на минуту ей придет в голову мысль, что надо куда-нибудь пойти, спрятаться от дождя, и не поплетусь же я следом, как последний герой-любовник. Сказать, впрочем, было нечего. Пришлось спросить. Ну, и чего ты теперь хочешь?.. Ну, и чего ты теперь хочешь?.. Мне хотелось мыло и веревку, причем срочно, причем быстро и безболезненно, причем на ближайшем фонаре. Начинался дождь, начинало темнеть, а уходить из сквера совершенно не хотелось. Я сидела на скамейке уже не один час, я играла в небытие. Не-бытие значит, не должно было быть ни холодно, ни жарко. Ни дождя, ни осени, ни любви. Разумеется, идиотов с дурацкими вопросами быть тоже не должно. Их вообще не должно быть. Ко мне в метро подходили раза два за день, обещали внести в мою жизнь какой-то смысл и свет. Мир, между тем, познается исключительно впотьмах и в непонятках. Мне накануне сказали, что Борька теперь всюду появляется с ней. Этого к тому моменту следовало бы ожидать. В конце концов, Наталья появилась задолго до меня... И все-таки всякий раз надеешься, что законы жанра почему-нибудь не сработают, или вдруг резко изменится сам жанр, что вдруг все получится по-твоему... Всякий раз тщетно. От этой безнадеги взвыть хочется, особенно тогда хотелось, когда кто-то подсел ко мне в сквере... Может быть, следовало бы сказать: когда хотелось, тогда кто-то подсел?.. никогда не понимала, где причина и где следствие. Борька всегда говорил, что все зависит от точки отсчета. Мне теперь кажется, что само понятие точки отсчета искажено... Но это все неважно. Он подсел ко мне и что-то сказал, а может быть, и нет, не помню. Помню, что спросил, чего я хочу. Причем спросил как-то странно: не в контексте и как же ты теперь, бедолага, жить собираешься, а именно про Золотую Рыбку читали, небось? с интонацией чего тебе надо? Если честно, я боялся, что она ответит ничего или не знаю осенью вообще хочется либо белого и пушистого слона из бани, либо не знаю, чего. Моим кумиром всегда был Чеширский кот, который на подобную пургу отвечал что-то вроде Ну, тогда не знаю, что ты получишь... и эдак красиво исчезал. К счастью, девушку звали не Алиса. Она сказала: Разумеется, я хочу, чтобы он ее бросил и вернулся ко мне. Чего я еще могу хотеть. Логично. А какую цену ты за это готова заплатить? ...Я всего лишь пытался действовать в духе времени. Игра в слова действительно устарела, равно как контракты, подписанные кровью, дурацкие клятвы и др., и пр.. Мне вообще кажется, что эта эра совершенно бездарно проходит под совершенно бездарной эгидой Сразу к делу!... Но она почему-то удивилась. Забыл, что осенью полагается быть старомодным. Ладно, раз нужны слова, поиграем в слова. В каком смысле цену? В широком смысле. Вы что, предлагаете... Что вы, собственно, предлагаете? Начинается. Ненавижу слогами объясняться. Предлагаю то, что ты хочешь. Не больше, не меньше. Если не хочешь то, что ты хочешь, так и скажи, что ничего не хочешь... Ничего не понимаю. Ты сказала: Хочу, чтобы он ее бросил и был моим. Сказала? Сказала. Хочешь этого? Хочу. Прекрасно, ты хочу, я могу, чего зря время терять. Ты предлагаешь его вернуть? Технически все несколько сложнее, но тебе это неинтересно. Ты просто скажи, какую цену готова заплатить. И умоляю, не надо лишних вопросов. Наверное, я предлагал это все с видом злобного торгового агента, который к вечеру трудового дня настолько озверел, что вдруг начал звучать убедительно. Она перестала удивляться и задавать вопросы. Она поняла. Да я все, что угодно отдала бы... Хоть полжизни! И что мне с твоей полжизнью делать? Не годится. Она выпрямилась, сделала торжественное выражение лица и, изо всех сил пытаясь играть по законам жанра, без тени иронии произнесла: Душу. Приятно обламывать людей, когда они так настроены. Прости, это немного не ко мне. Не знаю! Ну что еще? Свободу?... Ну не правда ли, трогательно?... А как патетично! И как самоотверженно! А какой бред!... Какой бред! Послушайте, вам не угодить. Просите сами, чего хотите. Твои воспоминания. В каком смысле? В том смысле, что ты напрочь забудешь, кто он такой, и уж конечно забудешь все, что вас связывало. Все то, из-за чего ты сейчас тут сидишь и страдаешь. Вы встретитесь заново. И будете вместе. Законы жанра надиктовали тягостную паузу. Я уже торжествовал: жанр очень редко удается поломать. А мне это уже удалось, что бы она там ни собиралась сказать в ответ. За эту возможность выдрать кусок из плавного полотна судьбы и залепить его клочком непредсказанности, я был готов почти на что угодно хоть выдать ее замуж за одного из этих излишне светлых альвов скандинавского пантеона. Я старалась не задумываться о том, что происходит. Я даже не пыталась ущипнуть себя, дабы убедиться, что это не сон. Напротив, мне нужно было, чтобы происходящее происходило наяву. Это вполне логично, что он просил то, с чем труднее всего расстаться, это просто законы жанра. Пустяк, казалось бы, воспоминания. Ну, что такое воспоминания? Бесполезный больной груз, с которым придется возиться всю жизнь, потому что в самые непредсказуемые моменты он непременно даст о себе знать. И тем не менее. Чего стоит моя любовь, если я не помню, откуда она? И останется ли что-нибудь от любви, если не будет этих маленьких якорей в памяти, не стану ли я другим человеком? То, что происходило между мной и Борькой, происходило благодаря стекшимся в одну точку времени и пространства обстоятельствам, и если эту точку стереть, что останется? Будет ли новый незнакомый мне Борька тем же, чем он был до этого? И, если нет, зачем тогда все?.. Стереть память значит стереть любовь, потому что ну, где она еще живет, если не в памяти (мой циничный Борька, я представляю себе, какое местопребывания любви ты бы здесь предположил)... Мне было странно и страшновато пугала судьбоносность происходящего. И еще я несказанно обрадовалась тогда, что в обыденной жизни решение чьей-либо судьбы технически несколько сложнее, нежели произнесение да или нет. Я больше всего, больше жизни, больше смерти в петле на пролившем свет на всю эту картину на скамейке фонаре, хотела быть вместе с ним. Всегда. Но отдать воспоминания значило предать любовь. Он просил меня заплатить своей любовью к Борьке за него же. О, как он был хитер. О, как я вовремя поняла. Момент ее прозрения (как иначе назовешь это страшное выражение глаз?) совпал с моментом включения фонаря. Начался ливень. Она сказала: Нет. Потом она встала и пошла прочь. Я почти любил эту осень. Она проснулась оттого, что на кровать заполз теплый солнечный квадрат. Опять забыли шторы задернуть, подумала она, но вставать было лень, тем более что спящий Борька ее обнимал. Она закрыла глаза, но не смогла опять заснуть. Тогда она стала смотреть, как он спит. Ей стало смешно, она снова закрыла глаза. Они лежали так может быть час он спал, а она прислушивалась к его дыханию. Потом последовал стандартный утренний набор: босой топот по паркету, булькающий чайник, льющаяся вода, запах зубной пасты и яичницы... Ненавижу. Я сидел в кресле и наблюдал за их суетной идиллией. За окном желтело очень осеннее утро. Солнце растекалось по мокрому после вчерашнего ливня асфальту. Он собирался на работу, с грохотом одевался в прихожей. Она стояла и держала пальто с таким трепетом... Пожалуй, она действительно именно этого хотела больше всего. В общем-то, у этого ее Борьки выражение лица свидетельствовало о не меньшей удовлетворенности жизнью. Я не стал ждать сцены прощания, мне надоело. По законам жанра, которые теперь все-таки подчинялись мне, пора было получить оплату. Доброе утро. Наталья явно не ожидала моего появления. Во всяком случае, не так скоро. И не в таком контексте. Вздрогнув при моем приветствии, она несколько очень долгих секунд внимательно щурилась, явно надеясь идентифицировать меня как какую-нибудь мебель. Я растоптал ее надежды тем, что лениво потянулся, хищно зевнул, а потом тяжело опустился на помятую постель рядом с ней. Я повторил: Доброе утро. Что это такое? Сразу к делу. О, она была достойной представительницей своего времени. Не то, что романтичная не-Алиса (кстати, я так и не удосужился узнать ее имя). Ты о чем? Она нервным движением откинула одеяло. Там лежал новехонький (еще с ценником) веник. Что это? Веник. Она вскочила и стала метаться по комнате (по законам жанра, естественно). Сперва она ходила молча, изредка делая какие-то неприличные жесты руками. А потом ее прорвало. Ничего нового о себе и своей родне я, конечно, не узнал... Фразы в духе какого дьявола и что за черт тоже являлись стандартным набором... Наталья... Не волнуйся, пожалуйста. Этот веник просто побочный эффект. Ничего страшного в нем нет. Обычный веник. Что?! Эффект чего?... То есть как чего? Не далее как вчера ты сама просила И даже, осмелюсь напомнить, сулила Помнишь? Я просила не об этом... венике! Нет? Ну-ка, напомни. Я просила избавить меня от этой девки, чтобы и воспоминаний никаких о ней не осталось! Вот ведь как... да-а... это я, конечно... сплоховал Понимаешь, акое дело. Твой ненаглядный был, так сказать... ходячим напоминанием. Ты же не станешь с этим спорить. Нет, но... Так вот как таковое злостное напоминание, его пришлось убрать. Вот, собственно, почему веник. Понимаешь? Она занервничала. Мне стало хорошо. Но... А от всех остальных воспоминаний, дорогая, я тебя сейчас мигом избавлю. ...Наталья сидела в кресле с совершенно убитым выражением лица, вот-вот заплачет, и ничего не понимала. Мятый халат, рассыпавшиеся по плечам волосы в законы жанра вполне вписывалось. Вот... вот... вот... Она заплакала. Вернее, зарыдала. Классика. Люди вообще до безобразия предсказуемы. По законам Жанра. Марго Салтыкова, Павел Пушкин. 1998 год. |
| Wild Sheep | 15:00, July 15th 2002 |
| ratatawi |
А вот её, я знаю, тут многие ждали (8 replies) |
| Wild Sheep | 02:03, July 16th 2002 |
| ratatawi |
Трагедь
Еле удержала вот, за задние лапы. Вопит. Хочет в пампасы. Спать придется с закрытым окном. |
| Wild Sheep | 19:41, July 20th 2002 |
| ratatawi |
Ее звали Таня Слыханное ли дело? -- Двадцать четыре года бок о бок -- но ничего друг о друге не знать. Виданное ли? -- Двадцать четыре года не спросить: что у тебя на уме? -- Двадцать четыре -- пойдем погуляем? -- Двадцать четыре -- а ты его любила? Двадцать четыре -- что с тобой происходит? Двадцать четыре -- просто так. Помню, что она собирала кораблики. Не помню, почему. Я собираю драконов. Она никогда не спрашивала, когда я начала. Общего у нас с ней было -- всего-то -- английский язык. Мы иногда приходили друг к другу и спрашивали: послушай, как сказать....? -- Но даже тогда не смотрели в глаза. Ее были карими -- за стеклами слишком больших очков. Мои остались зелеными. Она, кажется, так и не узнала, что я тоже близорука. Что было до этих двадцати четырех -- я не знаю. Я могу гадать по фотографиям, я могу всматриваться в две карие точки на них, я могу искать послания себе -- между строчек ее старых неотправленных писем. Что ты мне оставила, женщина-загадка, зачем мне твои кораблики, девочка-хорошистка? Что мне тебе простить, чтоб тебе было легче? Какой знак мне поставить в конце этой двадцатичетырехлетней тирады -- многоточие? Вопросительный знак? Черно-белые фильмы, старые мюзиклы, записи с радио, пластинки Тома Джонса. Лица в фотоальбомах, которые теперь навсегда остались безымянными. Четыре белых коробки -- открытки, письма, -- не знаю, чьи. Не знаю, кому. Мы были такие гордые, мы были такие похожие. Никогда не просили о помощи. Никогда не говорили, что -- больно. Мы выдумывали истории, мы редактировали реальность. Мы писали другим людям. Мы обе были -- слишком -- увлечены другими людьми. Их страхами и заботами, их болячками. Ее тепло осталось -- ее друзьям. Мое -- моим. Обделили друг друга всем, чем можно было обделить. Отдали все, что можно было отдать. Осталось, наверное, простить. И может быть, только тогда я начну -- вспоминать. И узнавать. И понимать. А пока -- когда приходят чужие люди и спрашивают -- все, что могу сказать -- ее звали Таня. Я больше ничего о ней не знаю. Но я теперь вечерами буду настороженно ждать звонков. Чтобы ко мне приходили ее друзья -- и рассказывали о ней. Чтобы приходили мои -- и я бы им тоже -- рассказывала. ...Таня, прости меня. Я знаю, ты хранила те редкие письма, в которых я писала: давай дружить. В которых признавалась, что скучаю. Что хочу, чтобы было иначе. Что мне тебя -- всю жизнь -- не хватало. Я знаю, ты так же хотела от меня это слышать, как я -- от тебя. Но мы были слишком похожи, чтобы... чтобы. Я чувствовала себя дома среди чужих тебе людей. Эти же чужие тебе люди готовили твои поминки. У нас не было ничего -- нашего. Даже люди -- твои -- и мои. Тебя больше нет. Я не могу искупить. Я не могу изменить. Я не могу вернуть. Я не могу даже пойти в церковь и поставить свечку -- я слишком давно не была в церкви, из меня ушла вера в ее пропахшие ладаном тихие обряды. Я ничего не чувствую, глядя в глаза маленькой богородицы -- последнее, что мне от тебя осталось. Но -- я хочу понять. Человек счастлив, когда его понимают. Я хочу понять -- и запомнить. Человек жив, пока его помнят. |
| Wild Sheep | 11:43, July 21st 2002 |
| ratatawi |
Незамеченная тезка (4 replies) |
| Wild Sheep | 19:01, July 26th 2002 |
| ratatawi |
Ключи от дома
"Я иду по улице совсем одна, никого не вижу, и меня тоже никто не видит," -- подумала моя сонная голова. -- "Гонишь, -- подумала я ей в ответ, -- "может, кто-то смотрит из окон, а может, ты по близорукости принимаешь людей за столбы." -- "Ладно, гоню, -- согласилась голова, -- но тебе не одиноко -- идти по улице вот так, и никого нет, и ни с кем не поделиться вот этими твоими... мыслями?" -- "Было б чем делиться," -- пробурчала я. Девушка, идущая по пустой улице с ключами от дома. Одна, темной ночью. Войти, что ли, в образ. Сделать, что ли, лицо, чтоб не просто так, а -- Девушка, Идущая по Пустой Улице с Ключами от Дома. Одна, Тёмной Ночью. -- Я, кажется, даже сделала брови домиком. От этого еще сильнее захотелось спать. Посмотрела на мобильник. Не вспомнила никого, кому было бы уместно в такое время позвонить. Набрала "088011", выслушала нежное сообщение про задолженность лицевого счета. Мда. Законы жанра. И фонари как раз в этот миг выключили. Еще бы туш где-нибудь заиграл -- было бы совсем в кассу. Я бы, правда, не удивилась. Ночью невозможно ничему удивляться, я давно замечала. В голове, окромя совершенно бестолковых мыслей о тщете всего сущего и мечтаний о нескором сне, еще витала почему-то песня Андрея Мисина, которого я и не шибко люблю, и не помню толком, но -- Плыл на крыльях полотняных Деревянный ангел сна... Деревянный??! Ты сама соображаешь, что поёшь? -- Это не я пою, это ты поёшь. -- Это не я, это во мне. Нахалка: наслушалась какой-то ерунды, а я, значит, виновата, что оно вот так всплывает. -- Да я даже не помню, где и когда это услышала. Лет пять назад, или еще раньше. Но ангел был, конечно, не деревянный. Какой-то другой. Не помню. Может, это крылья были деревянные, а ангел -- полотняный? А что, красиво. -- Да-да, дорогая. Большая поэтическая удача. Мужик, езжай мимо с такой рожей, мне в другую сторону, туда машины не ходят. Так об чем бишь мы... Ангел. Что дальше в песне-то было? -- А я помню? -- Плыл на крыльях полотняных... м-м-м-м ангел сна... Над землёй, в семи туманах, чуть пониже, чем луна. -- О!! -- Ага. И семь туманов сегодня как раз было, вечных и рваных. -- Это из другой песни. -- Боже, сколько ж в тебе мусора. -- Голова-помойка, факт. И вам здрасьте. Да уже "доброй ночи", а не "добрый вечер". Заработалась. Ну, бывает. Да мне в другую сторону. Туда-то. Ну, не знаю. Ну, сто рублей. Ну, поехали. В четыре утра, с ключами от дома в одной руке и мобильником в другой, в такси, где по радио пел Мисин: Плыл на крыльях полотняных Безымянный ангел сна Над землёй, в семи туманах, Чуть пониже, чем луна... Он летел, и был он волен Приземлиться, где хотел. Над свечами колоколен Ангел сна всю ночь летел... В даль вдоль магнитных линий, Сняв старый лётный шлем, Плыл он на лёгких крыльях Не замеченный никем Хотя, может быть, как раз это мне это уже приснилось -- и вспомнилось во сне. Проснулась наутро у себя, одетая, с ключами от дома, зажатыми в руке под подушкой. |
| Wild Sheep | 14:02, July 27th 2002 |
| ratatawi |
Ветер. Моя сказка сказок
Да, пора спать, -- сказала бабушка. Я сказала: А можно мне молока? Хорошо, -- сказала мама. Сейчас, -- сказала бабушка. Я выпила молоко и пристала к папе. Папа, отнеси меня в комнату, -- сказала я и протянула к нему руки. Папа неохотно поднял меня и понес в комнату. Я смотрела на комнату с папиной высоты и думала: надо же, какой он большой. Вот вырасту -- и тоже буду большая. Взрослая. В детской кроватке не помещусь. Интересно, а где я тогда буду спать? А где я буду спать? -- случайно озвучила я последнюю мысль. На меня посмотрели странно и промолчали. Бабушка меня укутала в одеяло. Папа пришел, сорвал с меня ватное одеяло, поругался с бабушкой, принес легкое. Бабушка сняла с меня легкое, поругалась с папой, принесла ватное. А можно мне Васю? -- спросила я. Мама принесла кота и посадила рядом со мной. Кот свернулся у меня в ногах. Тяжелый. ...Я не могла заснуть. Закрыла глаза, но сон не приходил. Я стала вспоминать алфавит, которому меня учили. А -- Африка, апельсин, абрикос. Б -- бабушка, бублик, барашек. В -- волк, веник, Вася. Так я добралась до буквы Т. Тигр. Тишка. У меня был тигренок Тишка, с которым я спала, и которого не оказалось в кровати рядом со мной. Вместо него сопел Вася. Я встала в кровати, вцепилась в бортик и заплакала. Пришла бабушка. Чего ты плачешь? -- спросила бабушка. Тишка! -- заныла я. Бабушка пошла искать тигрёнка. Поругалась по дороге с мамой. Но тигра нашла и принесла мне. Заодно с медвежонком Пумкой, чтобы я случайно о нем не вспомнила, когда все заснут. Бабушка, Тишка живой, -- поделилась я. Он тебя не царапал? -- озаботилась бабушка. Нет, -- ответила я и погладила Тишку. Значит, он хороший. Не бойся, спи, -- бабушка погладила меня по голове и ушла. ...Я не могла заснуть. Я всматривалась в темноту. В углу что-то громоздилось и ежилось. Ой, -- подумала я. Большое и черное. Если большое и черное, значит, чудище. Если чудище, значит, оно пришло за мной. Ч...ч-чу... чууууууааааааа, -- взревела я в ночи. Пришёл злой папа. Маш, ложись спать, -- сказал злой папа. Там... там..., -- я показала пальцем в угол. Спи, -- сказал злой папа и попытался уложить меня, и я опять заплакала, потому что папа был злой и слышать ничего не хотел про чудище. Папа, чудище!.. -- сказала я на всякий случай. Спи, -- повторил папа и ушёл. Столкнулся в дверях с мамой. Поругался. Мама подошла ко мне. Что опять такое? -- спросила мама. На ней был белый махровый халат в розочках. От этого делалось спокойно и не страшно. Розы - я знала - это хорошее, доброе. Чудище, -- сказала я. Оно меня хочет забрать. Почему ты так решила? -- удивилась мама, оглядываясь и, конечно, ничего не видя. Потому что чудище, -- ответила я. А ты спроси, чего оно хочет, -- посоветовала мама и зажгла свет. В углу стояло кресло, на котором лежала куча одежды. Никакого чудища не было. Ничего... -- протянула я. Мама ушла. ...Я не могла заснуть. В потолке, ровно надо мной, была трещина. Я смотрела на неё, и мне делалось страшно. Но я решила, что не буду никого звать, а буду лучше лежать и бояться. Мне представлялось, что из трещины вылезет что-то мерзкое, с миллионом ног. Трещина к тому же растягивалась в длину и вкривь, ехидно скалясь и норовя разверзнуться прямо над моим лицом. Я боялась, что если отведу взгляд, то оттуда точно выскочет ужасное, с миллионом ног. Я испуганно засопела, и от этого сделалось еще страшнее: я подумала, что ужасное услышит, как я дышу, и уж тогда наверняка как выскочет оттуда... Тишка, смотри, чтобы оно не выскочило, -- попросила я тигрёнка, положив его мордой вверх. Пумка, сделай, чтоб оно не выскочило, -- попросила я медвежонка, уложив его рядом с Тишкой. И только тогда, чуть-чуть успокоившись, я отвернулась к окну. На окне шевелились занавески. Они мягко развевались, надувались и утягивались обратно, то протягивая лапы ко мне, то прижимаясь к стеклу. За окном, -- поняла я, -- кто-то ждет и дышит, очень мягкий и безмолвный. Кто-то знал, что я смотрю на занавески. Кто-то пытался со мной заговорить, но не знал слов. Я тоже ещё сравнительно недавно не знала никаких слов, поэтому я его понимала, и мне стало жутко, я хотела позвать бабушку, но потеряла голос от страха. Бабушка вошла, чтобы поцеловать меня на ночь. Она подошла к моей кроватке и сказала: Машенька. Я не смогла ей ответить. Я была нема. Я была самой тихой вещью в комнате, -- даже тише того, кто ждал за окном. Бабушка положила мне руку на лоб и провела тёплыми пальцами по волосам, и я вздохнула, и смогла сказать: Кто-то шевелит занавесками. Это ветер, -- сказала бабушка. Ветер, -- повторила я. Новое слово. Красивое. Мягкое, дышащее, безмолвное. Красивое. Ветер каждую ночь дует в занавески, -- спокойно сказала бабушка. Это у него такая работа. У всех есть какая-нибудь работа. Все должны что-нибудь делать. Папа должен вставать утром и идти на работу, и мама тоже. Я должна тебя утром покормить завтраком. А ты должна ложиться спать, когда тебе говорят взрослые. И ничего не бояться. Хорошо? Хорошо, -- прошептала я. Бабушка была мягкая, тёплая и добрая. Бабушка улыбнулась. Бабушка поцеловала меня на ночь. И ушла. ...Я не могла заснуть. Потому что что-то стучалось в окно. Ветер? -- спросила я вслух. Стук продолжался. Шлёп, шмяк, шлёп. Бабушка попрощалась и не придёт. Папа злой и не придёт. Мама не поверила в чудище и не придёт. В окно что-то настойчиво шлёпает. Чего-то от меня хочет. У меня заколотилось серцде. Я спряталась под одеялом с головой и вцепилась в Тишку. Кто это, Тишка? -- спросила я. Тишка молчал. Тишке не было страшно. Я вылезла из-под одеяла. Стук был негромкий, мелкий, как будто в стекло бился кто-то крохотный, но злой. Наверное, подумала я, у него такая работа. Стучать в стёкла ночью и пугать девочек. Посмотрела на занавески. В них дышал ветер. Большой, мягкий, безмолвный. Ветер, -- сказала я. Не дай ему меня испугать, пожалуйста. Стук прекратился. Спасибо, -- прошептала я. - Спокойной ночи, ветер. ...И я заснула. |
|
[ Ratatawi's Livejournal
| info
|
Add this user | Архивы Ratatawi |
Оглавление |
memories ] 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | |
