Петров Капланом за пуговицу пойман.
Штаны заплатаны, как балканская карта.
"Я вам, сэр, назначаю апойнтман.
Вы знаете, кажется, мой апартман?
Тудой пройдете четыре блока,
потом сюдой дадите крен.
А если стриткара набита, около
можете взять подземный трен.
Возьмите с меняньем пересядки тикет
и прите спокойно, будто в телеге.
Слезете на корнере у дрогс ликет,
а мне уж и пинту принес бутлегер.
Приходите ровно в севен оклок,-
поговорим про новости вгороде
и проведем по-московски вечерок,-
одни свои: жена да бордер.
А с джабом завозитесь в течение дня
или раздумаете вовсе -
тогда обязательно отзвоните меня.
Я буду в офисе".
"Гуд бай!"- разнеслось окрест
и кануло ветру в свист.
Мистер Петров пошел на Вест,
а мистер Каплан - на Ист.
Здесь, извольте видеть, "джаб", а дома "цуп" да "цус".
С насыпи язык летит на полном пуске.
Скоро только очень образованный француз
будет кое-что соображать по-русски.
Горланит по этой Америке самой
стоязыкий народ-оголтец.
Уж если Одесса - Одесса-мама,
то Нью-Йорк - Одесса-отец.
1925
Владимир Маяковский

Вот прилетают зелёные жужи, жгут горячо.
Я их прошу: жужи, взжужжните, сколько ещё?

Тишь, не соринки, да гладь: паутинка, да неба опал.
Шиш, не взжужнули бляди-надкрылки. Я с ветки опал.

Error
You must be logged in to view this protected entry.

Оригинал сообщения

Есть рифма на неприсутствующие слово, рифма отсутствия. Слово, которое могло бы быть, но не былоне выпало, и вотвыпадает. Слово-пушкин, и к нему рифмаявная, открытая, на подразумеваемое, тогда: читая текст, ты всё время пятишься, ты вдруг ловишь приглушённый отзвук и видишь, что отзвук этот неслучившегося звука, пронёсшегося мимо окна мотоцикла, которого растаял грохот в тихоте шарков. Шарккруглая акула, это билингвавсамделишная, не вытренированная.

Стоят крещенские морозы
Дозором красным средь людей
Читатель ждёт уж слова трактор
так на ж, лови его скорей.

Ахинейно и неумело, вычеркнем.

Стоят крещенства деревеньки
Морозно, зябко имснега,
Лежат поверх завалинок как розы,
Пенька лежит глазами катаракты.

Видишь ли Хлебникова последней строкой, как в тире выскочившего? И последняя рифма ушла к каким-то ебеням, в неудачу верхней строфы. И не хлебниковаа так, младофутуристов. Причём здесь чётко обозначено это отсутствующее слово, предельно. Но его может не быть вовсеи вместе с тем быть нерушимо. При этом, для сохранения живизны струкции неудачно выпирать его и порошить глаза, а надобно лишь шишь накернить.

Ивернивыверни. Вот жеж (жежпостаббревиатура НЭПа, вообще развить тему постаббревиатур много дальше Пригова с его пришли ппс к нир, держа в руках лбт и говорят им: ебали мы вас в рот. а те и не знают, что и ответить ... постаббревиатуране связана с аббревиацией прямо, но косвенно, рассматривая сложившееся как самость словную, как другую фонетику, когда уже всё же входит гоголем хлебников и говоритСССР, РыбПродНадзор, это же мои фонемы! толстые, пишущие на дамских ручках несказанную абракадабру, и дамы, стыдливо разгадывающие её (или наоборот, наобортоагния наоборто, даже, для упругагния наабордо, откуда уже до бридошаг, а это излишне, отступаем), дамы, считывающие влагалищным дискремблером французскую вязь тайнописи, всё инверсно; от постаббревиатур несёт не постом, но постМ, а он маркер хуже бридо, назовёмакроанемичность.

Акроанемичностьслабость акронима противостоять себе как фонеме, слабость исторгнуть семему безличную или близкую к развёрнутому значению, бессильность напыженного упаклёванного смысла перед торжеством бу. Всяк аббревиирующийбуквоед и словороженец. Развивать всё же акроанемичность (землюколхозам) позднее, добротнее и скобка, наконец, закрывается, вот жеж убогие рифмы, переиначу.

Ивернивыверни в свой раствор берёт не многих. Но и тех, кого очевидно сажает на борт, не видно на палубе! таверны и прочие верные ветры и трезвенники не пошли, их не пустили. Они, быть может, были не нужны, но мы о силе. О рифме отсутствия, о сусеках невычленностифонетичной. Но не о пустотном отсутствии, а о полномкогда сотканность столь заметна, что жмёшь призрачную ладонь, и после спохватываешься невидимости собеседника словами хули? так пушечно просвистевшее воспоминание обратнокающегося велосипеда с парадоксально часово крутимыми педалями.

Вернуться поднять оброненную перчать, поднять, вторократно выйти на крыльцо и только тогда окончательно спохватиться отсутствию первой. Исступлённо искать строчку беовульфа, найти в замшелом переводе лишь затем, чтобы перечеркнуть негодность воспоминания.

Я не сытый, я скорее мысль,
Ось; я не такой.
Вечереет, мной покрывает изморось
Стой, ты, обернись.

Отчётливое состояние (врозь). Вот зачем скобки и отступы.

ждый день писать хотя бы строчечку, пусть без связи с предшествующими, пусть вовсе чудовищную чушь, пусть чуточку пожухлую и примятую, зачуханную, занюханную, в придорожной пыли, выцветшую на солнце, песчаного ставшую цвета, выгоревшую и вылинявшую от долгой истощающей носки, отшумевшую давнишней кроной, опавшую осохшей листвой: ссохшуюся и хрупчащую от шершавой ладони, припорошенную махорочной трухой, окручинившуюся печалью чужих чувств, чересчур шипящую, склоняющуюся над окружностью крошечного абажура в немом, а и внутренне немолчном обожании, бормотании, пришёптывании, шепелявом оплёвывании крошечной перехожей, вытягивающейся с каждым шажком, вьющейся и переползающей с одного звонкого возврата каретки на другой тугой чёрнотелый валик, под серебристый перестук круглых клавишек, неторопливо, бумажным шорохом, будующим пухом шумного плошающего шреддера, тарарахом кофейной пересыпи зёрнышек, шёлковым шлейфом ушедшей вперёд речи, чащей непроходимых шушукающихся метафор или вольготным простором неоконченного заголовка, каждый дзинь всполохом отражается в ищущих очередного просверка сверкающих глазках, в обойных шепотках осыпающейся штукатурки черпающую свежие чары, распускающуюся и проницающую страничку отчётливой одурью вечерних соседкиных пачулей, тревожащую читающего и будоражащую читаемого царапающими крючочками вычурных зацепок, чураясь чернильными чёртиками очерчивать чумазый чертёж прочерченных абляций, когда высокий паводок смоет и очистит гиль случайных наслоений, оставив недоумённую строчку наедине с собой, вовсе без аудитории, точёную ладную строчку каждого гожего дня

нихуя это нельзя перевести

сижу смешной, хуёвопостриженый
Входят ряженные, разобиженные
Видят меня, непростоволосого
Начинают ржать стоеросово

Что смеётесь, по чём да над чем?
Речет старшенький, книгочей
Кречет кличет, ищет гнездовья
Доложите яиц в изголовье

Изумляюсь таланту оратора
продолжаю сидеть пиздато
потому что сидя хуёво
Ни хуя не услышишь нового

Заебали Иисус Христос и виртуальность.

И вот мои дорогие брадобреи расселись кружком и давай опасной бритвой друг в друга тыкать, у кого первым ухо отчекрыживалось, тот становился вангогом и шёл за белилами -- а приходя, давил жилистой ногой собственное ухо, приговаривая "шаромыжники, хрящи, ракушки". Дорогие мои брадобреи, драги мне суть ваши планиды и жизенностью их взветвлённых шелестов вы, шаркая, циркулируете, задумываясь о всамделишной поножовщине. Что вам лезвия, ведь вы ведали воды, кои не пересечь. Кои струи омывали раны и заживляли их -- так достоль же бродить беременея бучей, каждый из вас остёр осколком большой мидии, отирая кровь бородавок с голубых нарукваников, вхожа ли ваша печаль в ваши алые зрелы? Глазно. Вредоносно потешать себя варварской игрой немудрёных отроков, смелее режьте данные во владение власа саблезубых, хруст полотняных кос их отростков взъярит лишь силы и, хватко шлифуя пуповину вдоль резца, вызволит бойкие петушиные кудри -- завьёт волнами и оттемнит тяжёлую мужскую грудь волос. Вы, брадобреи, призваны к перераскрою, так восстаньте же и уложите, причешите, умащивайте, обмишуривайте раскосые взгляды -- их труха просыпется меж волосяных силков, сплетённых тугими смуглыми руками в кокосовых шрамах -- шунтуйте же! И оставьте лубочную забаву опасных бритв сорвиголовам из заезжих архаровцев, а сами станьте как были и пестуйте.

Тогда молодой ловкач черканул мне лёгким пёрышком у виска, но лишь опалил бровь крутым ветром.Прочие же заулыбались, зеркальнозубы, пронзая липкие языки. В этот момент рассказчик рассоединился на норовистые кубики, брадобреи же оставались сидеть в гирлянде зажжёных улыбок. Проголодавшись, каждый взял по частице, и сломал dens caninus и dens molaris, а с ними захрустел praemolaris, заскрежетали. Оставшись искорёженными, кубы сложились назад в автора и прошамкали каждый своим обломком -- "прожорлив и говорлив".

Current mood: predatory

Dear RitaM!

It was precisely today when I was thinking о Вас. I thought, deeping in a maelstrom of the mindstreams, steaming seamless sentences and sewing 'em by red gray thread of versel плот. I thought about rather rut but still root things, которые. I commenced (still 'thinking', 'c'se dunno synno, so:) to think approximately at two past all meridiems and it was: how the heck she manages to dial holy grail numbers, holy Josch, how the heck, как именно надо approaching the roaring phone and какая cipher comb would reveal ... And U know, and so on, and so on. All daylong.

Then I've got your new world cultural capital note and I began to think опять, overlapping my previous rather thick slow thoughts by strain razor of enchanting and wounding poetry world, imaginary and merciless. So, my Dear RitaM!, you, by your бесцеремонный invasion in my cute cozy rural life, fed me with страхами and excitements, чтоб всё время друг друга все трахали, pardon me, miledi, it was an opened window with these HУLIGAN, U know, this obnoxious singing he-dog. Well, where was I? So, rural life, quietness, politeness, green grass, yellow leaves, all this pasteboard stuff, that is both real and нет, amazing and нет, rapidly reeling through - and stay clear to the opened doors, please.

Well, I lost the clue again. But I know that I was going to tell U about my warm woolen sleepers, sloppy clapping sleepers, which unnaturally applauses to my every rubbish step by it's devoted rubber sole stomp.

I was keen to describe U my good old rocking and rolling chair, waging out of my elbows whenever 'm trying to catch it by своей butt: the holes of the straw seat, shabby debris of the curved back ... But there is neither use nor sense in it as U r writing about New York, Нью York.

Poets battleneck. Lyrics face to face. Two worlds, one tribe, three rostrums. Mmmm, 'm gona mmm A. No prisoners will be taken. Shining rapiers, shivering eye-beams, fading foil of nouns. Of nons. Ye, U r right - I should be there. В почётной номинации: Монголотатарин вытесняющий званых гостей. И прочь ламентации.

And how could I stand lusting temptation. How could I stand? Well, I'll seat - how could I dare not.

Метаморфозы ... отбросив всё то, о чём это, обращу в глубь -- к метаморфозам письма, к простому незатейливому правописанию, коее затевается много курчавее, нежели ранее. Орфография уходит в иконографику, смещается влево, вправо, расшатывается, расширятеся.





• Буквы становятся большими.


• Тире -- паузой вариативной длительности.


• Точки обретают вес и окончательность. Порой испаряются.


• Запятые сомнительны. Пяты на закорках. Если запятая бегла, её пристреливают.


• предложения порой начинают с малого и заканчивают ся угасанием в тень


• Абзацы не выражают законченную мысль, и неясно кто и что подобный субстракт может выразить.




Морфология уйдена в пиздудудень. Слова сейчас и ебаться пишутся иначе, а читаются также. Морфология, впрочем, мутирует, не переосмысливая, в отличии от нового правописания. Шипящие в целом приобрели свою фонетику не в буквосклейке, а в кальке, не в традиции (истории) письма (что есть основа всякой орфографии), а в фонетеческой проекции, выполняемой алфавитными неофитами: щас. А теперь слонёнок идёт КУПАЦА! как нащёт вечера?

Всплывчив иной, гибкотелый синтаксис -- с логической, осознаной пункутацией и разметкой (средства разметки стали много жире). Парадигматика становится деривацией (Словоизменение словообразованием). Орфография входит в лексикологию, склоняет монемы к новым семам. Орфография тяготеет сомкуться с синтаксисом -- становится разметочной дистинкцией, становится номинативным конструктором: указанием к смыслообразованию -- указанием к аллюзивной, к коннотационной составляющей. Собственно, нуво орфография позволяет вычленять коннотационную компоненту в чистом виде. Примеры -- лублу, жызнь, жыды, хюй.

Замечательный пример, придуманный Леонидом Кагановым: "хюй вам, а не парашут". Придуман по другому поводу и с другими целями, всё же наглядно вскрывает девиации дериваций, сфокусированность на формальной нотации.

Любому фашысту, когда не цыган, известно, что жизнь и жызнь -- вещи параллельные, различные в плоскостях пребывания, а цыган -- нормативная нотация, хоть и исключая. Впрочем, тут надо отличать окультуренного, мечущегося, игривого заеца, вполне пристойного и принадлежащего старой орфографии, коренной морфологии, вовращающего нас на исходные позиции, от новых пиздэцов, кына, ррракеты. Заец -- это старообрядческое крещение двумя пальцами, жызнь -- это вынос икон из храма.

Пока процесс бифуркации, ветвления двоичен ("бифуркация" задаёт двоичность ветвления, но это займ, "развилка" косвенно говорит о двух, раздвоение -- впрямую, но не обладает нужным зауженным значением), и вЫлЫсЫпЫдЫстЫчкЫ остаётся чистым анекдотом на количество букв Ы. То есть добавляется по одному новому атрибуту или же убирается один прежний, что одно и то же. Скажем, слово мыррр на сегодняшний день ещё не работает, хотя с единичными изменениями становится понятным -- морфологически отсылает нас к уже известной практике формирования смысла по изменённой монеме -- миррр и мыр. Миру -- мыр! вполне раскладываемый на иронию лозунг.

Формальный метод всегда кажущеся сужает предметную область (Тынянов).

Current mood: anxious

Когда писяю в общественных туалетах, то очень волнуюсь. Иногда забудешь обо всём и только ссышь. Такое лёгкое безмыслие охватывает. Журчишь себе расслабленно. И вдруг -- ужасный звук, цокот -- встрепенёшься и думаешь -- неужели женский! Причём ясно, что женским он быть никак не может, потому что ссышь же в писуар! И каждый раз думаю -- не может быть, чтобы женский -- у них там нет писуаров. То есть логично было бы их там не ставить. Хотя, для унификаци ...

А звук этот -- каблучки. У меня в ботиночках копытца, пусть меня милиция боится. Зайдёт какой-нибудь мудозвон на каблуках и по кафелю, как пудель по паркету -- цок-цоц. Очень неприятное ощущение. И каждый раз я испуганно стряхиваю -- блять, в женский зашёл, мудак! Потом успокаиваюсь. Любопытно, что в женский я до сих пор ни разу ошибочно не заходил, но страх такой есть -- вдруг обознался?

А ковбоям этим всё по хую, идут себе, шаг печатают высокой шпилькой, и ни о чём не волнуются -- женский, мужской ... Ковбои, настоящие самцы, каблучки у них, кобура, все дела ...

Current mood: calm

девочка, качающая немощной ручонкой люльку, а лялька в люльке орёт нестерпимо. И спать хочется.

Изворотлив зверь сна, прямым остроносым клювом белоголового сапсана с этикетки кофе его не проклюнуть, не доткнуть до мозговой оболочки, не выпить голову, не стать навеки бессонным. Навеки бессонным и бодрым -- вот штырь жизненных сил, вот вожделенная арматура. Шагать на прямых ногах, прорезая тьму, всё видеть, всюду бывать, всё знать.

Тут, думается, требуется сновидец. Его остаётся приснить лишь. Ладного, долгоглазого, чарующего сновидца -- отражённо встающего с глазного яблока пока ещё антиподом -- и медленно перекувыркивающегося в процессе степенения, плавно перетекающего с головы на ноги, тягучего неспешного красавца. Взросление собственного сновидца -- задача кропотливая, долгая. Под его сетчатку надо тщательно подтыкать пропитанный нейролептиком и вырезанный в форме кролика поролон.

Впрочем, сперва надо убить кролика. Впрочем, кролика второго мира убить нелегко. Впрочем, взрастить персонального Атмана тоже трудно.

Набухшие тампоны снов необходимо пинцетом извлечь и выжать на радужку. Первое время зрачок авгура тёмен и неподвижен, и непосвящённые могут заподозрить агрипнию. Наивно полагать у немого бессонницу -- это результат недоразвития гипоталамуса и недостача гипнотоксинов после . слышен щелчок, лекционная бобина заедает и протяжно тащит долгий высокий звук, после стихает. С сигаретой я выхожу на балкон, глубоко затягиваюсь корпускулярным дымом и вспоминаю, что позавчера я выкурил последнюю, которую по случаю стрельнул. Ласково поглаживаю уголёк подушечкой пальца, пепел горяч.

Умащивая зрачок вытекшей из под глаза жижей, выковывается гиперсомник, продлённый нарколептик, радикализация Гас ван Сента, вечно половинчатого жополюба. Гиперсомник душист и требует ухода на первых порах. Дагерротип кролика второго мира можно заменить Бабушкой или любым мягким пористым абсорбентом по мере набрякания. До наступления полной распахнутости зрачка и исчезновения радужки проходит около четырёх Rapid Eyes Movement cycles, that already contain "calm" phase, during which period the lens sharpens and translucents itself for up to non-distorting lucidity.

Выснив во всех деталях сновидца, невидимыми ему пассами описать жестово себя перед пустой чернотой взгляда. Поцеловать обе прожилочные сферы, стараясь не надавливать на белок. Улечься подле, немелодично мурлыкать -- спи мой месяц, спи прекрасный, баюшки-баю, автоэпитировать. Медленно всплыть в одном из выдохнутых спящим пузырей, помахать рукой уменьшающемуся недвижному витязю. Улечься на кушетке, твёрдо (мягкой) зная, что теперь и самого тебя высыпают на поверхность Ганга со скоростью одна секунда в секунду.

Current mood: sleepy