Мы пошли посмотреть "Конана-Варвара" на дешевый дневной сеанс; народу было полно. Картина без сомнения вдохновит критиков на водопады снисхождения, не то, чтобы вполне незаслуженного, но мне она понравилась больше, чем любая рецензия, которую у вас есть шанс прочитать (включая эту). Позвольте мне объяснить всезнайкам пару моментов.
Рецензент в херстовском журнале называл Конана "героем из комикса", но это описание обманчиво и всего лишь показывает пределы его эрудиции. Грамотеи никогда не замечают поп-культуру до тех пор, пока она не умерла или не находится при смерти (зачастую ими и убитая) -- неважно, говорим мы про елизаветинскую драму или про панк-рок. То же самое произошло с массовой беллетристикой 1920х и 30х годов. С некоторым опозданием, профессора литературы все же выделили скромное место в своем мавзолее фантасту и автору романов ужасов Х.П. Лавкрафту -- наверно, потому, что его последователи ни гроша не стоят. Но друга Лавкрафта Роберта Е. Ховарда они игнорируют, несмотря на безупречную репутацию его предшественников вроде Вильяма Морриса и лорда Дансени. Тем не менее, именно Ховард создал целый вид "меч-и-магия" рода "героическая фантастика", который многие до сих пор с успехом практикуют (Фриц Лейбер, Майкл Муркок, Джек Вэнс); а сотворенный им Конан -- это архетип, который, скорее всего, проживет в массовом сознании не меньше, чем Шерлок Холмс или Франкенштейн.
Как рассказчик Ховард по крайней мере не хуже Лавкрафта, скорее всего и лучше. Однако, в лучших текстах, отличает его от других писателей-чудаков героический фатализм -- совершенно обнаженный, безжалостный и неромантичный.
В отличие от своих слабосильных продолжателей, Л. Спраг де Кампа и Лин Картер, Ховард в мече-и-магии делал упор на меч; про магию вспоминать сейчас стыдно, она превратилась в заповедник для невежд вроде Картер и лесбийских доктринерок вроде Элизабет Линн (единственное важное исключение -- неподражаемый Джек Вэнс).
Ховард одержим насилием -- бессмысленным, но настоящим "экстремальным опытом" в мире, лишенном подлинных приключений; и это, несмотря на то, что события происходят до разрушения Атлантиды, на удивление "современно". Фильм в целом верно передает ховардовский оригинал, но до определенной точки. Кровь-и-кишки вполне удовлетворят тех, кто (как я) подобные вещи любит. Как сказал Крис Эсти, перед нами "нарезка" во всех смыслах. На самом деле, количество отрезанных конечностей минимально -- по сравнению с самими рассказами Ховарда или, если на то пошло, с большинством фильмов Пекинпа, самурайских лент, или современных ужастиков. (Тем не менее их хватило на то, чтобы сделать сюжет "непонятным" для полного снобизма, но ах-какого-чувствительного рецензента из Сан Франциско Бэй Гардиан -- сюжет, за которым с легкостью проследит ребенок восьми лет.) Фильм, в сущности -- история о том, как Конан мстит колдуну, заключившему его в рабство и стершему с лица земли его клан. Арнольд Шварценеггер играет Конана не хуже, чем нужно (нужно немногое). Джеймс Эрл Джонс опять с привычным апломбом показывает нам Дарта Вэйдера -- в этот раз, под маской извечного врага Конана, тысячелетнего змеечеловека, похожего на Джима Джонса. [Лидер секты, в 1979 году предположительно подвигнувший на коллективное самоубийство своих последователей в количестве 900 с чем-то человек.] Не обошлось без фальшивых нот: неуместные коллоквиализмы; драка с демонами, которые имеют вид Гамби, покрашенных аерозольной краской; несколько сцен, слишком очевидно сворованных из Семи Самураев, Звездных войн и даже Пылающего седла. Но ничего фатального нет -- история рассказана в картине вполне увлекательно. Зачем ждать 20 лет, пока критики позволят вам посмотреть фильм категории B, если можно опередить толпу и посмотеть его прямо сейчас?
Настоящий недостаток картины -- о котором вы, однако, никогда не узнаете из обычных рецензий в корпоративных/"альтернативных" медиа -- это то, что сама фигура Конана упрощена. До определенной степени, он совершенно верно изображен как личность свирепая, но невинная, неприрученная, но и неиспорченная, аморальный тип, но не злодей (в ответ на предложенный амулет против зла, он ухмыляется: "я сам зло"). Но он, несмотря на производимые по ходу дела кражи, дебоши и святотатства, в слишком большой степени -- жертва, отмщающая за зло. Фильм будут сравнивать со Звездными войнами -- что неверно, потому что Конан воюет исключтельно за себя и абсолютно чужд антисептическому высокотехнологичному бюрократическому морализму лент Лукаса, этого разогрева для третьей мировой войны -- а все потому, что в нем недостаточно ясно раскрыт Конан, грубый-но-жизнелюбивый авантюрист.
Настоящий Конан -- скептик; он ненавидит жрецов, но избегает бессмысленного кощунства, которое может разбудить спящее зло; настоящий Конан возвращает обиду с процентами, но он -- не тот одержимый типа Ахаба, что показан в фильме. Конан очевидным образом привлекает тех, кого стесняют социальные нормы; тех, кто хотел бы ударить прямо по угнетению и бесчестию, принявшему удобные зримые формы; тех, кто хотел бы/хотела бы, чтобы индивид по-прежнему мог хоть что-нибудь изменить личным действием. Конан иногда груб, но он не лицемерит. Он может украсть твои бриллианты, но не станет пачкать твою душу.
Всяческие активисты и организаторы порицают фантастику за "эскапизм", за бегство от дейстительности -- тем самым вполне оправдывая ответ Дж.Р.Р. Толкиена: "от какой группы людей вы стали бы ожидать наибольшей озабоченности идеей бегства, и наибольшей враждебности к ней? от тюремщиков".
Фантазия и свобода: органическая их связь была очевидна для Шарля Фурье; для фантаста-марксиста Вильяма Морриса; для русских анархо-футуристов, которые -- предвидя даже ховардовскую терминологию! -- называли себя "анархо-гиперборейцами". И тем не менее всякого толка сектанты в 1968 году стояли, разинув рот -- когда французы начали эпохальную всеобщую забастовку под лозунгом "Вся власть воображению!"
Мысль о том, что спасения можно достичь через индивидуальный акт волевого насилия сейчас совершенно затерта (хотя для людей с комплексами она по-прежнему может иметь терапевтический эффект).
Постольку, поскольку насилие обезличено и подверглось коллективизации, в нем больше нет страсти -- кроме как для зрителей. На юге Атлантического океана две команды технических работников по очереди уничтожают друг друга, нажимая кнопки. "Умные" бомбы убивают тупых людей: овцы сражаются за овец. Мэгги Тэтчер изображает Черчиля-в-женском-платье, неудачно пытаясь переплюнуть по популярности "Эвиту"; хунта выясняет, что аргентинских диссидентов "исчезнуть" куда проще, чем британских солдат.
Наше время производит лишь суррогатных варваров. Пресыщенные интеллектуалы могут тащиться от бездумной ярости берсерков-викингов; но в этом веке приходится довольствоваться бюрократическим бруталитаризмом, который безлично производят поденщики вроде Александра Хейга, Пол Пота и Дианы Фернстейн.
Псевдоварварские оперетки кончились взвизгом: футуристы стали фашистами, сюрреалисты стали сталинистами, панки превратились в нью-вейв и вернулись в школу искусств. Почему воображаемое варварсто привлекательно? Потому что "цивилизация, приближаясь к концу, становится все отвратительнее" (Фурье), и иллюзорная альтернатива в виде варварства кажется... чище.
Где же Конан, когда он нам так нужен?