Анархистку я встретил в уличном кафе на Гарвардской площади. Оба мы притворялись, что делаем записи в дневнике. Как водится, заговорили о книгах. Я упомянул вскользь что-то политическое, потому что гарвардские девицы любят политику. "Я оставила левых далеко позади," -- сказала она, -- "я -- анархистка," -- дерзко подняв голову на последней фразе. Из-под берета рассыпались яркие рыжие волосы. Интересно, подумал я, а где у анархистки пружинка? Еще более интересно: а у нее везде волосы одного цвета?
Я чуть-чуть придвинул свой стул и сказал: "Я мало что знаю про анархизм". Пока я пялился на колебания ее полных розовых губ, она поведала мне про "взаимопомощь" и "свободу объединений". Когда она упомянула "прямое действие", я очнулся и спросил, где про все это написано. Колено мое касалось ее бедра, едва-едва, как легкое движение языком. "Многие классические труды по анархизму сейчас уже не печатают," -- сказала она, -- "но у меня есть довольно хорошая библиотека". "Покажешь?" -- ответил я.
Сказано --- сделано. Квартира была крошечная, практически -- четыре стены книг от пола до потолка вокруг смятой кровати. Она сварила мне и себе по чашечке никарагуанского кофе, объяснив, что не поддерживает государственно-капиталистический сандинистский режим, но пьет никарагуанский кофе в знак протеста против американского империализма. "Понятно," -- сказал я, рассеянно заглядывая в ванную. Сиденье на туалете было поднято. "Давай покажу книги, которые больше всего на меня повлияли," -- предложила она, после чего взяла меня за руку и подвела к стене.
Я посмотрел на верхнюю полку и заметил французскую фамилию, которую она за полчаса до того мельком упомянула. "Например, Прудон?" -- спросил я. Она залезла на стул и потянулась за книгой. Мышцы ее напряглись, мешковатые джинсы стали обтягивающими, а пышная задница оказалась прямо перед моим лицом. "Эй, осторожно там наверху," -- сказал я, крепко хватая ее за ягодицы. И сжал их, обеими руками -- сперва мягко, потом сильней. Она вздохнула и издала чуть слышный стон. В этот момент стул и правда начал раскачиваться. "Лучше слезай," -- сказал я.
Когда она слезла, я не позволил ей повернуться лицом. Одной рукой я обхватил ее грудь и крепко держал за сосок. Другой (как многие левши, я одинаково хорошо пользуюсь обеими) я расстегнул ей джинсы и опустил их вниз, достаточно далеко для задуманного. Тщательно изучил ее попку, периодически заглядывая и в пизду (ничего не имею против некоторого количества взаимопомощи). К этому времени она уже не замечала, что ее больше не держат, и я смог работать двумя руками -- как бедные угнетенные труженники всех времен.
Мягко, но неуклонно подталкивая, я заставил ее склониться над стулом. Намочил своей слюной ее попку, которая, полагаю, в этом нуждалась. На каждое касание языка она отзывалась все более громким стоном. Потом я сбросил джинсы и приступил к прямому действию, в нетерепении плюнув на смазку. Она закричала, было немного крови; но вскоре ее всхлипывания утихли и перешли в требовательный стон. Мы свободно объединились.
Потом мы немного покутили траву и обменялись телефонными номерами. Она была в некоторой растерянности, но я, так сказать, утешил ее рассказами про Джона Генри Маккея, Оскара Уайльда и Джима Моррисона Любителя Задов. И мы назначили время для следующего сеанса. Потому что, видите ли, я выполнил домашнее задание на отлично: анархистка, марксистка, феминистка -- выбирай что хочешь; я знаю все правильные слова. На Гарвардской площади иначе нельзя.
И только одна вещь по-прежнему беспокоит меня. А у нее и правда волосы везде одного цвета?