Рецензия на: Йозеф Геббельс, Михаэль, роман. Amok Press, Нью Йорк, 1987.
Михаэль -- это полуавтобиографический роман в форме дневника, вышедший впервые в 20х годах и написанный человеком, которому тоже было слегка за 20. Он имел диплом литературного института, но вскоре оставил поприще ради карьеры политического публициста. Книга очень явно написана молодым человеком, и, как роман, не особенно хороша. В языке силы больше, чем свежести. Кто знает, Геббельс мог бы счесть это комплиментом. Не считая определенной, хотя и ограниченной ценности как документа эпохи, ранее недоступного в английском переводе, книга интересна своим подозрительно современным масс-медийным чутьем. Но про это -- чуть ниже.
Михаэль, ветеран первой мировой войны, начинает дневник, будучи гейдельбергским студентом. Заканчивается все его смертью в результате аварии на руднике -- после того, как, отбросив роль интеллектуала, герой бросается в адскую действительность жизни немецкого пролетариата, чтобы лучше, даже и в буквальном смысле, ощутить "твердую почву родины". Сюжет, на первый взгляд, -- набор банальных стереотипов. Мечтательный студент, переживший вещи, перед которыми пасует интеллектуализм, теряет интерес к лекциям. Но обретает интерес к небу вокруг, к лесу, к озеру -- и к подруге-студентке Херте Хольк, чьи глаза -- "серовато-зеленые вместилища тайн".
Михаэль сочиняет эпическую драму о жизни Христа, где христианский бог показан как "бог силы. Он ненавидит дым ладана и бесчестие ползущих толп". По мере того, как Михаэль осознает свое предназначение, Херта остается за бортом -- не исключено, что к обоюдной радости. Михаэль пишет: "Я целую Херту Хольк в ее мягкий, мечтательный рот; оба мы смущены". И все. Не то, чтобы Михаэль был неспособен на эмоциальный контакт: но он немецкий романтик. Летом, на острове в северном море, его "лучшим другом" становится юноша по имени Густав Адольф. Густав, судя по всему весьма пораженный формами Михаэля, впоследствии пишет ему: "Ты все еще такой же загорелый, как был?"
Глубинная страсть Михаэля -- это политика. Как социалист, он видит борьбу между трудом и деньгами -- но не борьбу за деньги: это был бы марксизм, "доктрина денег и животов", в которой "человек рассматривается как машина". Здесь Геббельс предвосхищает романтизм Новых Левых, их неприязнь к отчужденному труду и отчужденной культуре. И это не единственный современный мотив у романиста времен веймарской республики. Михаэль замечает: "Во мне поднимается крестьянская кровь" -- как многие феминистки и энвайронменталисты, он отождествляет социальное спасение с возобновлением связи с природой. Хотя конкретные роли, которые Михаэль отводит женскому полу, сегодня вызвали бы разногласия, но, как и современные радикальные феминистки, он постулирует фундаментальную дихотомию мужского и женского восприятия.
Но прежде всего, Михаэль выведен как человек своего времени -- и нашего времени -- в том, как он утверждает центральную роль труда, главной отличительной черты человека. "Труд приносит свободу," -- не один раз произносит он. Сам Михаэль достигает спасения, жертвуя всем и погибая в конце концов в руднике. Трудясь в поте лица в чреве матери-сырой-земли, он понимает глубинные истины, недоступные рациональному восприятию: "Дом! Земля! Мать!" Его социализм -- это принесение себя в жертву ради своего народа: "мы, современные немцы, похожи на социалистов Христа". "Труд есть война!" -- восторженно добавляет он; это призыв к величию.
Для современного читателя, почти намеренно банальный словарь Геббельса -- вызов даже больший, чем бесцветный сюжет. Кажется, что Геббельс специально выбирает самые забитые фразы -- "белый, как снег", "тяжкое бремя труда" -- как будто мало вложенной в уста Михаэля напыщенной безвкусицы ("Искусство это не только способности, это еще и борьба"), которую невозможно принять всерьез. (Точно так же, некоторые абзацы, по современным стандартам доказуемо антисемитские, надо понимать как дурно выбранные метафоры и как дань предрассудкам того времени -- подобно аналогичным вульгарностям, высказанным Марксом за 70 или 80 лет до того. Геббельс, как и Маркс -- человек своего времени и своего места. Как и все мы.)
Но это не случайная неуклюжесть, это зарождающееся искусство. Геббельс сознательно избегает любой свежести, оригинальности в метафорах и сравнениях. Его цель -- на загадывать загадки для космополитов, а побуждать к действию обычного человека. Как полагает Михаэль, "стиль -- это все!" Геббельс, несмотря на некоторую неоспоримую литературную посредственность, говорит языком масс -- языком коротких, рубленых предложений, еще более коротких словосочетаний, обычно усиленных барочной пунктуацией, и приукрашенных общих мест. В самом начале Михаэль жалуется: "мы, немцы, слишком много думаем". Геббельс предлагает решение этой проблемы: или действительно популярный, или просто популистский дискурс, занимающий, как современные бестселлеры и видеоклипы, место на самом верху низовой культуры.
И в самом деле, спустя 70 лет Геббельс кажется современным не столько из-за того, что он говорит (хотя он и озвучивает многие современные темы), сколько из-за того, как он это говорит. Он -- человек для масс-медиа; его роман не влезает в смирительную рубашку печатной книги. Чутье Геббельса требует света, музыки, публичного зрелища. Вскоре, с приходом кино, радио и телевидения, для его целей появятся средства. Беспомощные в качестве литературы, образы и клише, движущие роман Михаэль, могли бы оказать глубочайшее действие на газеты, журналы, кино, радио, на весь аппарат современной индустрии сознания. Имей он в руках современные кинематические и вещательные технологии, кто знает, чего Геббельс мог бы достичь?