Форт-е-вей, июля 29-го
Дорогой Август!
Ты и представить себе не можешь, как я огорчился, когда увидел окончание твоего письма. Да полно, не шутишь ли ты? Ах, как не хочется верить... Деидах Вадке, мой родственник, был превосходный доктор; жаль, что приобретенное мастерство уходит с нами в могилу, минуя наследников.
Должен признаться, что твое письмо застигло меня врасплох; я пребывал заблуждении, что твой приезд сюда --- дело решенное. Но что сказать? ...судьба, поставив на нашем пути триаду из Действия, Бездействия и Препятствия, позаботилась и раздать роли. Бездействие, очевидно, выпадает тебе, а это значит, что действия остаются за мной. И верно, кое-что я уже предпринял --- об этом ниже. Что же до Препятствия, то в претендентах на эту роль я никогда еще не замечал недостатка.
Спасибо за чудную историю твоего гадания; признаться, давно я не чувствовал себя так легко, и давно я (прости...) так не смеялся! Твои опасения совершенно напрасны. Помимо всего прочего, колода, попавшаяся тебе под руку, нами мыслилась как "монаршья" --- та, что применяется для гадания на особ королевской крови. Так что размягчения мозга ты можешь не бояться --- если, конечно, за последнее время не разыскал каких-нибудь сомнительных пунктов в собственной родословной... Я хорошо помню, как мы рисовали эти карты, как нелегко было подобрать приличествующие рисунки для всех семи мастей, и сколько труда я потратил на несчастных Арбитров. Помню и волосатого джокера с аркебузой --- олицетворение Андрогинности, Божественное Безумие, подстерегающее Невнимательных и Неосторожных. Боюсь, правда, что то была не аркебуза, а весло: я рисовал его с дочки рыбака Якова, в которой видел тогда все перечисленное и многое сверх того. Бедная девушка, кажется, утонула следующим летом, так и не узнав о моих чувствах. Теперь она, должно быть, дремлет себе под покрывалом из тины, и все, что осталось от нее на земле --- это дурной портрет углем на картоне, сделанный неумелым подростком с магическими амбициями... Так-то вот, милый мой Август. Однако скажи мне --- уверен ли ты, что в центре твоего круга и вправду две карты, а не одна? Я не могу сейчас припомнить всех джокеров поименно, но мне кажется, что одним из причудливых свойств монаршьей колоды было нечетное число карт.
В остальном --- присланная тобой схема заставляет задуматься. Ладно, оставим в покое Неназываемое и всевозможные Бесцветные Масти; одна мысль не идет у меня из головы. Зная твою добросовестность, я счел бы этот вопрос излишним, и все же: раскладывая карты, не вспоминал ли ты, хотя бы мельком, кого-нибудь из сильных мира сего?
Ты, верно, до сих пор помнишь тот переполох, который мы подняли на Эолов День, призывая духов безветрия (что, кстати, невозможно без тройного жертвоприношения и применения Зеленого Луча). Могу теперь признаться --- я тогда не к месту помянул одно имя, и в ту же секунду мы имели на руках настоящий ураган; только что крышу не снесло. Господи, как величественно парила тогда над клумбой соседская кошка! Кажется, именно после этой оказии ты завел привычку шептать что-то про себя во время наших теургий, в тот момент когда я, с решительным видом, заключал процедуру инвокации ритуальным выкриком. Что это было, Август? Один из твоих охранительных заговоров? И не перепутал ли ты на этот раз какого-нибудь слога в формуле, тем самым смешав комбинацию непредсказуемым образом?
Я, верно, разочаровал тебя: предположения мои совсем несерьезны... Боюсь, что последние события уничтожили во мне способность к тонким интерпретациям. Замечу, однако, что твое объяснение средней группы кажется мне сомнительным (как совместить Бухгалтера возле Смерти с Тремя Грациями и Утопленником во втором ряду?).
К слову, вот еще одно забавное совпадение: конфигурация мастей в твоем раскладе повторяет расположение звезд в ночь с 25-го на 26-е февраля, с Собачьей звездой в центре спирали, --- в то время как сочетание именных карт, с точностью до одной небольшой перестановки, отвечает схеме кровообращения, которую Зайберг обсуждал на лекции в этот день. Это самая обычная схема, ты можешь найти ее, например, в трактате Гельвиция об иеромантии; там же приведена таблица соответствия между каноническими внутренними органами и фигурами большого Таро. Я не преследую далее эту находку из опасения показаться слишком уж неубедительным в своих рассуждениях.
Исполняя твою просьбу, я снял копию с известного тебе листа; ты найдешь ее в конце этого письма. Если какие-то части рисунка покажутся тебе смазанными --- не обессудь: я старался, как мог. Многие символы в манускрипте совсем выцвели, и их не всегда легко разобрать. Словосочетание, которое я перевел как "кровавое яблоко", встречается в первом предложении, потом после иллюстрации в середине страницы, и снова --- в нижней части листа, в конце третьей строки снизу. Символ в начале абзаца, похожий на солнечный знак, в моем толковании указывает на непосредственное назначение тескта: по-видимому речь идет о приготовлении "тайного огня", известного также под именем "универсального растворителя". Должен, однако, тебя предостеречь: отнесись к прилагаемой рецептуре со всеми возможными предосторожностями. Мне хотелось бы даже, чтобы ты не предпринимал ничего, не изучив сперва описания моих собственных опытов --- которые, надо сказать, привели к очень странным результатам. Спешу изложить их тебе --- но прежде, мне необходимо вкратце рассказать тебе о некоторых событиях, произошедших сразу после того, как я отправил последнее письмо.
Как ты помнишь, я послал письмо в среду, но не мог приступить к эксперименту раньше следующей пятницы, и уж никак не ранее понедельника. К стыду своему, я, хотя и настаивал на твоем присутствии, все же не предполагал, что ты успеешь к назначенному сроку, и собирался первые испытания провести один. Итак, у меня оставалось чуть больше недели для подготовки. В четверг Зайберг, как обычно, на лекции все посматривал в мою сторону, и бубнил что-то о желчном пузыре. Я был рассеян, а потому слушал невнимательно. День выдался влажный и жаркий. К вечеру духота еще усилилась, со стороны порта непереносимо несло перезрелыми фруктами. К тому же, мой лавочник в очередной раз запил, так что весь двор был завален неубранными отходами его ремесла. Всю ночь меня мучил суккуб; я совершенно не выспался, а к семи утра должен был отправляться на службу.
В этот день мы приступали, по высочайшему повелению, к производству какого-то совсем нового препарата. Ассистенты со склянками сновали по лаборатории, как землеройные крысы, а Мортимер то и дело проходил вдоль столов и проверял, правильно ли выполняются его указания. Где-то в середине дня к нему присоединился незнакомый мне человек в официальном платье, которого я принял за инспектора. В конце работы, когда все уже собрались по домам, Мортимер подошел ко мне и попросил немного задержаться. В тот вечер у меня была назначена встреча в порту с одним торговцем, но время еще было --- Мортимер редко задерживал подчиненных больше, чем на полчаса. Я вытер руки, снял лабораторный халат и проследовал за ним в кабинет.
Там уже сидел, развалившись, новый инспектор, и читал какую-то бумагу. Я заметил, что костюм его неопрятен и сидит из рук вон плохо. Он больше походил на переодетого семинариста, чем на чиновника из королевской канцелярии. Мортимер представил нас друг другу и завязал какую-то довольно бессодержательную беседу на общие темы. Впрочем, говорил в основном инспектор; он интересовался моими занятиями, местоположением моей квартиры и тому подобными частностями. Мортимер скоро вообще вышел из комнаты, а инспектор продолжал свои расспросы. Зашел разговор о Зайберговых лекциях, а там мы скоро перескочили на библиотеку и вообще на редкие книги. Я чуял неладное, но никак не мог понять, к чему он клонит. Потом в разговоре откуда-то всплыл книжный шарлатан Фицпатрик, причем каждый раз, поминая эту фамилию, мой собеседник загадочно улыбался.
Вдруг я вспомнил, что все это время меня терпеливо ждет мой торговец, и, набравшись храбрости, прямо спросил, чем так заинтересовал г-на инспектора этот ничтожный старикашка. В ответ он выдержал драматическую паузу и, все еще задушевно, произнес следующее: "Видите ли, уважаемый, дело в том, что г-н Фицпатрик уж месяц как в тюрьме. Он арестован как колдун и главарь шайки фальшивомонетчиков, дело его --- швах. Так-то, уважаемый г-н ассистент."
Эта перемена тона была настолько неожиданной, что я сперва не понял, что, собственно, произошло, и от удивления как-то глупо сморгнул. Секундой позже смысл сказанного дошел до меня, а вместе с тем --- и потрясающая ирония всего инцидента. Боже мой, да ведь они меня в фальшивомонетчики записали! Я плохо представляю себе, как ведут себя городские власти в подобных случях, но очевидно, что этот господин был прислан сюда из ратуши для сбора улик. По-видимому, он обходит по списку всех, кто когда-либо имел дело с Фицпатриком, в надежде выловить таким образом сообщников сего последнего. А самое смешное --- мне совершенно нечего сказать в свое оправдание!
К счастью, никаких обьяснений не потребовалось. То ли удивление на моем лице было достаточно убедительно само по себе, то ли вся история, и вправду, была пустой формальностью --- так или иначе, мгновенье спустя чиновник вновь был сама предупредительность, а вскоре и вовсе откланялся. Выйдя из комнаты, я заметил Мортимера. Тот был бледен, как полотно, и жался к боковой стенке --- очевидно, он слушал под дверью. Увидев, что я цел и невредим, он облегченно вздохнул и сразу же бросился ко мне с извинениями, ссылаясь на какие-то приказания от начальства и предлагая два дня отпуска, в компенсацию за пережитое волнение. Я был растроган, и на улицу вышел вполне умиротворенным.
Стояла уже ночь, лунная и прохладная; давешней жары как не бывало. Торговец мой, конечно, давно ушел, но я решил все же немного пройтись в сторону порта, дабы окончательно успокоить пульс. Скоро я дошел до набережной, и некоторое время наблюдал то странное фиолетовое свечение на горизонте, которым славится местная гавань. На пирсах даже ночью не прекращалась возня; кажется, что-то сгружали на берег с одного из кораблей. Таверны были еще открыты. Я спросил бутылку вина и около часа болтал с каким-то шкипером о погоде, ценах и об особенностях навигации у наших берегов.
Он, между прочим, рассказал мне об одном географическом курьезе, хорошо известном всем жителям города, но не получившем до сих пор удовлетворительного объяснения. Оказывается, в нескольких десятках миль на северо-запад от порта в океане имеется область неустойчивости, которая делает дальнейшее плавание в этом направлении абсолютно невозможным. Корабли, попавшие в нее, либо исчезают вовсе, либо поворачивают назад, сами того не заметив. Лет десять назад эта область вдруг стала расширяться, и вскоре поглотила все побережье. Старые течения, нанесенные на все карты, исчезали, новые --- появлялись в самых неожиданных местах. Фарватеры, промеренные вдоль и поперек, неожиданно оказывались непроходимыми. Даже береговая линия не была более постоянной; мели и рифы возникали и исчезали в течение одного дня. Навигация стала небезопасна. Суда гибли и пропадали, а торговые дома разорялись один за другим.
Примерно в это же время наш король заперся в своем дворце и, как ты знаешь, до сих пор ни разу не покидал его пределов. Однако, он и тогда, как сейчас, изредка давал нам пищу для размышления своими эдиктами. Так вот, одним из первых был эдикт, запрещающий всяческое коммерческое, а также и прочее мореплавание в наших водах, вплоть до полного прекращения неблагоприятных природных явлений. Таковое прекращение должно было быть засвидетельствовано королевской географической академией. Надо сказать, что эдикт этот лишь подтверждал на бумаге совершившийся факт -- нарушать его было уже некому. Как видишь, я не зря счел старый порт заброшенным -- он не развалился совсем только потому, что кто-то вовремя додумался перестроить склады для хранения грузов, прибывших по суше.
Таково было положение вещей вплоть до этого года. Но ближе к весне поползли упорные слухи о том, что навигационная аномалия исчезла --- так же неожиданно, как появилась. Первыми, разумеется, на это откликнулись контрабандисты -- которые и раньше регулярно нарушали королевский эдикт, с неизменно плачевными результатами. Однако на этот раз, по-видимому, слухи подтвердились -- а цены на жемчуг и морской овес упали против обычного вдвое. В мае академия снарядила две шхуны, которые прошли вдоль всего побережья с картографическими измерениями. И везде было отмечено полное соответствие наблюдаемого с картами десятилетней давности. Академики, как им и положено, не торопятся с выводами, так что запрет на мореплавание формально остается в силе. Но на это никто уже теперь не обращает внимания; океан и без того полон неприятных сюрпризов.
Тут мой шкипер отвлекся и начал долго и путанно рассказывать о невероятной силе шторме, который застал его недели две назад на подходе к гавани, а затем ушел прочь, разорив перед этим северную часть побережья. (Не он ли это, тот порыв ветра, что разбросал твои карты?) Я почти не слушал его. Вскоре он заснул, а я отправился домой и проспал двенадцать часов кряду, несмотря на шум и яркий свет, что бьет по утрам в мое окно.
Досадное происшествие на моей службе, вкупе с любопытными особенностями местной географии, быть может, не стоили бы твоего внимания... Должен признаться, однако, что в последние месяцы я склонен находить тайный смысл прежде всего там, где встречаются мелкие несуразности. Например, хотя Фицпатрик, по всей вероятности, раздобыл свой товар совершенно случайно и явно не представлял себе его ценности, мне все кажется, что кто-то нарочно передал ему манускрипт, кто-то, хорошо знакомый с моими намерениями. Конечно, проще всего предположить, что он имел сообщника во дворце и регулярно приторговывал ворованными книгами, дабы отвести глаза от своих основных занятий. Но почему же тогда он отнес свою добычу именно ко мне, и именно в последний предсказанный срок? Чем больше я думаю об этом, тем отчетливее последовательность событий и расположение их во времени приобретают какой-то особый, зловещий оттенок. То же и в истории с инспектором. С чего бы это речь у нас вдруг зашла о Зайберге? А ведь я уверен, что это не я его первым упомянул. Будь со мной, дорогой Август, опасная подозрительность совершенно застит мне глаза, --- полагаюсь на твое непредвзятое суждение, дабы рассеять туман, как помеху.
На следующий день я нашел торговца и узнал от него, среди прочего, что Фицпатрик был еще в четверг утром повешен по приговору суда. Оказывается, во время моего допроса он был уже мертв, и это именно его желчный пузырь я вместе с другими студентами разглядывал на предыдущей лекции. Говорят, что из-за обвинения в колдовстве делом его занимался не магистрат, а духовные инстанции --- так что, по-видимому, допрашивал меня не простой канцелярист, а представитель самого Святейшего Ордена. Что ж, это объясняет, по крайней мере, его нелепый наряд и дурные манеры.
Перейду теперь к описанию моего эксперимента. Следует отметить, что всю неделю я сильно нервничал, так как никак не мог разыскать некоторые необходимые реактивы. Лишь в четверг вечером мне доставили последний ингредиент. Как ты видишь из прилагаемого мною текста, эксперимент предполагает предварительное нагревание состава в течение восьми часов. Рано утром в пятницу я загрузил в тигель необходимые количества слюды, киновари и прочего, разжег огонь в горне и, убедившись в том, что пламя горит устойчиво, а топлива с избытком хватит до вечера, ушел на службу. Надо сказать, что Мортимер держит себя со мной по-прежнему ровно, как будто и не было того неприятного недоразумения неделей раньше. В три часа пополудни я отпросился у него на весь оставшийся день и поспешил в мою комнату. Реакция происходила в полном соответствии с описанием. Смесь уже расплавилась и приобрела, как и ожидалось, равномерный золотистый оттенок. Я быстро приготовил коагулянт и стал ожидать перемены цвета.
Поначалу я пробовал занять себя изучением моего манускрипта, но никак не мог должным образом сосредоточиться. Криптография не шла мне на ум. Пару раз я разложил карты, без особого успеха, потом перечитал некоторые свои записи. В конце концов, я просто уселся с кружкой пива у окна и стал наблюдать за хозяйскими детьми, которые играли во дворе с кошкой. Изредка я вставал и поглядывал на тигель. В половине восьмого зашло солнце и детей позвали ужинать. Я зажег лампу, взял в руки пробирку с коагулянтом и подошел к столу. Вскоре после того смесь забурлила сильнее, а цвет ее начал изменяться на буро-коричневый. Эксперимент мой начался.
Дождавшись, пока состав станет совсем черным, я быстро влил в тигель содержимое пробирки и тщательно перемешал его. Постепенно коагулянт полностью впитался, и начало выделятся текучее серебро, которое собиралось поверх жидкости в виде серых металлических бляшек размером с пятак. Цвет раствора опять изменился, в нем образовались темно-синие прожилки, которые проникали на всю его глубину. Затем жидкость покрылась тонкой рябью, а серебряные бляшки собрались в одно большое зеркальное пятно в центре сосуда. Свет моей лампы отражался в нем, и можно было даже разглядеть в общих чертах обстановку комнаты. Потом по поверхности раствора пробежала концентрическая волна --- так, что казалось, будто отражение мне подмигивает.
Дело было за кровавым яблоком. Я приготовил два еще вчера, на тот случай, если эксперимент придется сразу же повторить, либо если количество материала окажется чрезмерным для соблюдения правильных пропорций. Они лежали рядышком на полке для реактивов, в той ее части, которая предназаначена для ядов и сильнодействующих лекарств. Я взял одно из них щипцами и, отсчитав двадцать секунд, аккуратно опустил его в тигель, стараясь не повредить при этом серебряную пленку. Удача сопутствовала мне в этот вечер --- яблоко не потонуло, а осталось лежать красным шариком на поверхности раствора, лишь слегка продавив ее. Рябь сразу утихла, а я затаил дыхание. И вот произошло невероятное --- через некоторое время шарик начал подрагивать, сильнее и сильнее, а потом совершенно самопроизвольно пришел в движение.
Поначалу шарик описывал правильный круг, затем траектория его превратилась в постепенно расширявшуюся спираль. Движение это было настолько устойчивым и равномерным, что я не вижу никакой возможности объяснить его ни конвекцией в тигле, ни диффузией, ни какими-либо еще естественными причинами. Таким образом, описываемое мной явление противоречит всем законам физическим и химическим, а потому совершенно невозможно --- однако, я наблюдал его собственными глазами; а месяцем ранее, теми же глазами читал его точное описание на потускневшем от времени пергаментном листе. Как тут было не увериться в том, что сама судьба служила мне в провожатых!
Через полчаса яблоко достигло границы металлического кружка и вступило в соприкосновение с основным телом раствора. Повалил тяжелый бурый дым, и резко запахло прелыми листьями. Мне кажется, что при этом прозвучал отдаленный грохот, похожий на тот, что производит стальной прут при ударе о тяжелую железную балку. И вот тут я вынужден признаться в досаднейшем промахе, который я до сих пор скрывал от тебя, и который, увы, сводит на нет всю ценность моего дальнейшего описания. Дело в том, что, как я выяснил впоследствии, недобросовестный аптекарь обманул меня, подсунув обычную болотную красавку вместо королевского болиголова -- belladonna vulgaris вместо reginorum. Эта трава, как известно, вызывает изменения в мозгу, которые, хотя и проходят бесследно за несколько часов, но на некоторое время полностью лишают нас ясности восприятия. Поэтому с того момента, как испарения от сгоревшего яблока достигли моих легких и впитались в кровь, я, хотя и помню до мельчайших подробностей все, что видел и слышал, не могу поручиться за то, что описываю реальные события, а не фантомы моего отравленного сознания. Так, я пишу: "мне кажется, что прозвучал грохот", и теряюсь в догадках --- что могло за этим стоять на деле? Впечатления мои ярки и сочны, как на прогулке у моря, в темноте, когда все чувства обострены природой --- или в бреду.
И все же, мой Август, прошу твоего позволения продолжать. Ибо то, что произошло той ночью, будь оно правдой или бредом, все же достаточно необычно, чтобы одним этим заслужить на свою долю несколько строк.
Итак, когда пепел от сгоревшего яблока осел на дно тигля и был поглощен раствором, я счел легирование успешным и загасил огонь. Оставалось подождать и проверить результат. К этому времени дым уже совершенно рассеялся, а запах был едва слышен. Собственно, до утра делать было нечего, и я мог спокойно отправляться спать. Так я и намеревался поступить, но решил перед тем еще немного повозиться с рукописью, ведь не каждый день нам выпадает пара совершенно тихих, спокойных часов. Как обычно, я открыл книгу в случайном месте и некоторое время всматривался в текст, стараясь найти порядок в расположении символов и их сочетаний. На сей раз дело шло на удивление успешно: я как будто начинал уже подмечать некоторые закономерности. Но, как раньше, что-то мешало мне полностью сосредоточиться на моей задаче. Это становилось досадно, тем более, что я никак не мог уловить причины --- как вдруг я обратил внимание на странный звон, цепкий и осязаемый, заполнивший всю комнату. Был он тихий, но назойливый: как будто по комнате уже давно летает муха.
Я огляделся в поисках своего маленького врага. Ни одной мухи здесь не было, что и не удивительно --- я со вчерашнего дня не открывал окон. Но над тиглем прыгала взад-вперед яркая точка, то ли искра, то ли светлячок, невесть как попавший в мою комнату. Присмотревшись, я разглядел еще одного, а затем и еще.
Сколько их было всего, сказать трудно; слишком уж быстро они перемещались в пространстве. Однако я заметил, что движения их не вполне хаотичны. Будто ощутив на себе мой взгляд, насекомые исполнили в воздухе сложную фигуру своего неправдоподобно ритмичного танца, в конце которой образовали кольцо, а потом закружились так быстро, что совершенно слились в моих глазах. Я видел лишь сплошной светящийся обруч.
В этом зрелище было что-то гипнотическое, я не мог оторвать от него взгляда. Кажется, в этот момент пламя в моей лампе начало колебаться в такт вращению, а жужжание усилилось до непереносимо громкого гула. Вдруг я почувствовал резкую боль в области затылка, и на мгновение у меня потемнело в глазах.
Когда эти неприятные ощущения прекратились, я с удивлением обнаружил, что привычная обстановка моего обиталища предстала мне в совершенно иной перспективе. Я как будто и сам был теперь частью сверкающего колеса. Комната мелькала у меня перед глазами, --- стол, кровать, кресло, приставленное к подоконнику, и мое тело, безжизненно осевшее на пол возле книжной полки.
Вслед за этим я обрел возможность видеть сквозь стены, и невольно, не в силах сдержать головокружительное движение, наблюдал за тем, что происходит в соседних комнатах и домах. Постепенно круги наши расширились, скоро весь город был заключен в пламенный круговорот. Была глубокая ночь, фонари давно уже потушили, и лишь изредка в каком-нибудь окне я различал неяркий свет. Удивительно, но я хорошо помню, что одно из светящихся окон располагалось во дворце, причем в той самой тайной и недоступной его части, где живет в добровольном заточении наш дряхлый король. Я даже, кажется, заметил за окном богато одетую даму, которая будто читала что-то при свечах, --- но все это промелькнуло так быстро, что я ничего не успел толком разглядеть. На горизонте море мерцало своим обычным фиолетовым светом.
Вдруг наш огненный круг разорвался, как обод у разгонного колеса, и мы устремились сиящей лентой на северо-запад, по направлению к морю, туда, откуда исходило пурпурное мерцание. Порыв сей настиг меня так внезапно, что я на короткое время лишился чувств. Когда я пришел в себя, под нами был океан, и не было никакой возможности определить направление нашего полета. Вскоре вдалеке показалась земля, а секунду спустя мы уже влетали сквозь узкое отверстие в какое-то незнакомое мне помещение.
Мой кругозор вновь сократился до привычных размеров. Мы больше не парили свободно, а были как будто привязаны к некоторой точке в пространстве, от которой не могли отклониться дальше, чем на вершок. Но в этой стесненности движений были свои достоинства: я наконец-то получил возможность оглядеться по сторонам. Помещение, в котором мы очутились, было весьма просторным, но имело неправильную форму, так что полезного места в нем было не больше, чем, к примеру, в моей комнате. В темноте я не заметил ни окон, ни какой-либо мебели. Единственный источник света находился в середине залы, и была это, кажется, небольшая масляная лампада, устроенная в бронзовой чаше, подвешенной на цепи к потолку.
Возле чаши по кругу стояли люди. Всего я насчитал семь человек. На них были странные, бесформенные одеяния, что-то вроде накидок из темной ткани, с капюшонами. В их числе было две или три женщины; выделялся один крупный мужчина с длинными волосами. Его капюшон был опущен, а волосы стянуты на затылке в пучок и заколоты золотой шпилькой. Этот мужчина что-то говорил на непонятном мне языке, остальные же вторили ему размеренными голосами. В освещенном круге на полу была выложена мозаикой какая-то фигура, в которой я, присмотревшись, узнал розу ветров. Надо полагать, что в происходящем она играла заметную роль: люди стояли точно у вершин образующих ее лучей, по странам света. Только северо-запад оставался свободен.
Однако в самом центре круга была какая-то неровность. Я постарался вглядеться в нее, насколько мне позволяло мое в буквальном смысле этого слова подвешенное положение, и с удивлением узнал в ней очертания человека --- восьмого участника церемонии. Он, а вернее, она, располагалась в самой середине мозаики, там, где сходятся все направления. Это была молодая девушка, едва прикрытая какими-то тряпками, а может быть, и совсем без одежды. Она лежала на спине, раскинув руки, но тени плясали по ее гладкому телу и не позволяли мне хорошенько ее разглядеть. И вдруг все зрелище, до сих пор спокойное и даже торжественное, приобрело в моих глазах жуткий смысл. Губы девушки были раскрыты в крике, впрочем, совершенно беззвучном. И, как в дурном сне, кипящее масло медленно переливалось через край чаши, так что раскаленные капли, одна за другой, падали прямо на ее прозрачную кожу.
Не могу определить, сколько времени я имел возможность наблюдать эту сцену; полагаю, что не более минуты. Мое созерцание было прервано самым неожиданным образом. А именно, девушка, вначале совершенно неподвижная, вдруг повернула голову и посмотрела прямо на меня. В этот момент я с ужасом узнал в ней --- кого ты думаешь? --- дочку моего квартирного хозяина, хотя и получившую чудом тело взрослой женщины. По-видимому, она тоже каким-то образом узнала меня. Во всяком случае, она громко позвала меня по имени. Сразу же ко мне повернулись все, стоявшие в круге. Церемония прервалась; странные жрецы принялись на семь голосов повторять одно и то же слово своего невозможного гортанного языка. Голоса становились все громче. Вдруг как будто кто-то ударил кулаком по стеклу, и картинка перед моими глазами рассыпалась на куски, оставив лишь темноту, в которой все еще звучало это слово. Хотел бы я его здесь воспроизвести, --- но, хотя и помню отчетливо каждый звук, никак не могу подобрать им надлежащего эквивалента в нашей речи. Потом слово это сменилось другим, не более понятным, потом еще одним; потом целой фразой, все еще непонятной, но почему-то знакомой. Потом я открыл глаза и увидел яркий свет, заливающий мою комнату сквозь распахнутое окно. Я сидел в кресле, члены мои затекли, а за окном дикари-носильщики уже затеяли свой обычный утренний кавардак.
Когда я проверил содержимое тигля, то нашел там, вместо бесценного эликсира, мерзкую жижу, в которой плавали бесформенные куски чего-то серого и скользкого. Будь я хоть чуть менее уверен в себе, я бы решил, что мой эксперимент сорвался по неизвестной причине, как, увы, слишком часто случается в нашей работе. Но я перебрал в памяти все сколько-нибудь сомнительные оказии давешнего вечера, и скоро докопался до истинной причины моей неудачи. Ох, и пожалеет же о том мой поставщик! Однако, опыт мой загублен; когда еще выпадет такое благоприятное расположение звезд. Похоже, что мне придется в ближайшее время ограничиться изысканиями чисто теоретическими. Что же; находка моя остается со мной, и как знать, быть может, судьба вновь сменит гнев на милость, еще раз обронив мне в руки ключ от своей сокровищницы.
Должен сказать, ночное видение нейдет у меня из головы, иной раз побуждая к неосторожным поступкам. Вот, вчера я заговорил о том, о сем с моим хозяином, и посреди разговора вдруг спросил его, чем он пользует свою девочку от ожогов. Несчастный пьяница вмиг протрезвел и странно посмотрел на меня, а потом быстро перевел разговор на другую тему. Хорошо еще, что я вовремя опомнился и не стал настаивать. Здешние нравы весьма просты, и подобного сорта расспросы обычно кончаются рукоприкладством.
Перечитывая это письмо, я вижу, что очень многое не успел рассказать тебе, мой Август, а кое о чем просто забыл. Например, я совсем не упомянул последнюю лекцию профессора Германиуса перед летним перерывом. А она, между тем, была весьма занимательна. Он говорил о своих планах на будущий семестр, обещая от анатомии индивидуальной перейти к анатомии социальной, и разложить по четырем полочкам все общественные пороки и системы государственного устройства. (Число три также появляется теперь в его рассуждениях, но обычно как часть равенства 3x4=12, и никогда в столь беспокоящей тебя комбинации 4+3.) Много других важных событий я описал неполно, многие вовсе обошел молчанием. Однако я спешу отправить это письмо, как оно есть, чтобы иметь возможность поскорее узнать твое мнение о том, что мне представляется наиболее важным, и твои соображения по поводу прилагаемых мной материалов.
Прости также, что я не смог достойно ответить на твой вопрос; надеюсь, что будущие события внесут определенность в линии судьбы, и мы сможем яснее различить ее предначертания. Возможно, что и многие нынешние загадки покажутся нам тогда не более таинственными, чем белый бумажный лист.
Передавай, пожалуйста, привет твоей любезной хозяюшке, и пожелай ей от меня долгих лет жизни и всяческих благ. А еще, мой Август, попроси ее от моего имени следить, как и раньше, за твоим здоровьем и благополучием. Да и сам, уж будь добр, не пренебрегай ими чрезмерно.
С нетерпением жду твоего ответного письма.
Твой,
Р.
P.S. Да ведь почта закрылась по случаю новой инспекции! Еще два, а то и четыре, дня придется помедлить. Я распечатал конверт и, пользуясь случаем, добавлю еще кое-что о Германиусе. Рассеять тем твоих опасений я не надеюсь; хочу лишь пояснить, что влечет меня к этой странной, быть может, слегка нелепой, и бесспорно блестящей фигуре.
История с посещением заповедного уголка нашего академического приюта, надо признать, запала мне в душу. Потайные двери, замаскированные под неподвижный стеллаж, лазейки в стене --- все это в наши дни годится лишь на то, чтобы зачаровать подростка в бумажной шапочке (а помнишь ли, Август?.. впрочем, минули те времена). Нет, здесь меня занимало нечто другое: до затхлой романтики подземелий с королевскими лабиринтами я давно уже не охотник.
Пару дней назад я даже попробовал еще раз проникнуть в тот тайник в библиотеке, что Зайберг, сам того не зная, мне показал. Однако на этот раз мои попытки ни к чему не привели. То ли кто-то перестроил механизм, то ли и в прошлый раз я попал внутрь по чистой случайности. Чтобы визит в библиотеку не оказался совсем безрезультатным, я заказал в читальне полное собрание сочинений уважаемого профессора и основательно его изучил. Оказывается, Зайберг родился в Форт-е-вее, и здесь же получил магистерскую степень. Затем он покинул город, а вернулся лишь два года назад, чтобы занять кафедру. За время отсутствия он приобрел акцент, отчего многие видят в нем чужеземца. Однако, где он был, понять трудно --- все его тексты за это время написаны в форме писем к коллегам. Среди прочего (как уже упоминалось), я нашел схему деления года, тебя встревожившую. Она изложена в одной из ранних его работ, об устройстве календаря. Схема старинная, отраженная, среди прочего, в мифологии северных горцев, и, как мне показалось, достаточно убедительная.
Что меня удивляет в Зайберге, так это его всеядность. Возникает ощущение, что ему решительно все равно, о чем писать. Так, в этом семестре он читает анатомию --- а до того излагал, последовательно, географию, механику, теорию перспективы и движение небесных сфер. Не знаю, что и подумать о таком универсализме. И при всем том он держит учеников. Я, правда, знаю только одного из них. Это довольно неприятный тип по имени Хармонт, или "Гермевтик", как он сам препочитает себя величать. Занимается, кажется, небесной механикой --- и до того пренебрегает земным, что три месяца подряд ходит в одной и той же рубашке. По слухам, Зайберг непрерывно издевается над ним; многие удивляются, отчего он вообще его до сих пор не прогнал. Мне же кажется, что хотя бы один ученик Зайбергу зачем-то нужен. Не исключаю, что он прочил меня на это место. Возможно даже, что он до сих пор не отказался от своих намерений. Однако, в последнее время он едва здоровается со мной, и, если и имеет на меня виды, то никак не дает этого понять.
Как я уже писал, в следующем семестре Зайберг собирается переключиться с анатомии индивидуальной на социальную и разложить на четыре все известные системы общественного устройства. Признаться, такой переход озадачивает меня --- я чувствую себя неуютно, когда совсем не могу предсказать направление чьей-то мысли. Все же я рад, что он не занялся свойствами материалов, или взаимодействием на расстоянии, или чем-нибудь еще, что могло бы иметь более непосредственное отношение к нашей работе.
Я узнал и еще кое-что о Зайберге, хотя и из несколько странного источника. Не знаю, следует ли ему доверять. Дело в том, что я полюбил в последнее время проводить вечера в старом порту. Это, по-видимому, лучшее место в городе для астрономических исследований. (Еще лучше было бы наблюдать с дворцового холма, но вход туда строжайшим образом запрещен. Говорят, что там располагается личная обсерватория самого старого короля --- хотя его вот уже лет десять никто не видел.) К сожалению, западный квадрант неба из порта не виден из-за странного свечения моря в этом направлении. Этот хорошо известный курьез местной географии не позволил мне увидеть Моррееву комету, которую ты так хвалил. Однако во всех прочих направлениях вид превосходен. Кроме того, таверны в порту не закрываются до самого утра.
Итак, несколько дней назад я сидел с бутылкой вина в заведении под названием "Бойцовая рыбка" и слушал местную певицу. У нее был низкий голос и рыжие волосы, я поневоле вспомнил дом и расстроился. В этот момент ко мне подсел какой-то невзрачного вида господин и спросил: "Что, по душе вам наша Аврелия?" Он оказался одним из шкиперов Форт-е-вейской флотилии. Звали, его, кажется, Йоганом. Его корабль прибыл две недели назад и ожидал какого-то важного груза, а Йоган шатался по порту без дела и болтал со всеми подряд. Приняв меня по платью за студента, он решил представиться, так как, по его словам, очень уважал ученых людей. Тем временем певица Аврелия закончила свой номер и покинула сцену. Я тоже собрался откланяться, как вдруг Йоган спросил меня, не знаю ли я другого студента, который часто бывает по вечерам в порту? Это меня заинтересовало. По описанию выходило, что речь идет о несчастном Хармонте, которого Зайберг заставляет каждый вечер таскаться на берег и наблюдать в трубу светящийся горизонт. Однако, дальнейшее меня заинтересовало еще больше. Оказывается, раз в неделю, около полуночи, Хармонт тайком встречается в этой самой таверне с каким-то невысоким господином в темном плаще, который говорит с иностранным акцентом. Они беседуют в отдельной комнате пару часов, после чего уходят по одному. При этом загадочный господин носит на правой руке кольцо с восьмиугольным камнем.
По всему выходит, что профессор Германиус самолично посещает раз в неделю портовый кабак, --- не потрудившись даже снять с пальца знак своего академического достоинства. Однако зачем бы ему, имея в своем распоряжении весь университет, встречаться со своим учеником в таком необычном месте? Я намереваюсь в ближайшее время побродить вокруг с расспросами. Кроме того, нелишне будет разыскать конспекты Зайберговых лекций за прошлые годы, особенно по географической части. Не исключено, что его интерес к мореплаванию имеет все же самое невинное объяснение.
Хозяйская дочка принесла мне весть --- почта открыта! Спешу, мой Август, и до скорых (надеюсь!) ответных вестей бросаю перо.
