Форт-е-вей, сентября 3-го.
Август, друг мой!
Что с тобой происходит?
Твое письмо дошло до меня с опозданием. Я уже начал было беспокоиться --- три недели никаких вестей, --- но сегодня утром, наконец-то, почта выплюнула на мой порог желтый конверт. И что же --- мое беспокойство только усилилось! Я слышу твой голос в каждой строчке --- но слышится мне в нем отчаяние, которому никогда ранее ты не позволял собой овладеть. Ты ли это, мой Август --- или только половина тебя? Если бы я не знал тебя лучше, я бы решил, что ты, ссылаясь на волнение, скрываешь от меня что-то, чего боишься или не умеешь мне рассказать.
Позволь, уж не думаешь ли ты, что твои наблюдения --- лишь плод помутившегося рассудка? Оставь эти надежды. Твой взгляд ясен, как никогда. Все, что ты описываешь, совершенно реально; более реально, чем все десять лет нашей академической карьеры и многочисленные шкалы и линеечки, которые мы с превеликим трудом нанесли себе на зрачки глаз. Конечно, все теперь кажется неожиданным и нестойким --- а что делать? Действительность сбрасывает кожуру. Разбивая яйцо на завтрак, мы находим внутри судьбу Вселенной; тайна мироздания, как выясняется, заключена в полузабытой детской забаве. Но, Август, --- не поддавайся панике! Ведь ради этого мы и затевали когда-то все наше предприятие! Позволю себе процитировать нашего учителя: точная документация --- превыше всего.
Пожалуйста, не прими это как упрек. Твое письмо поистине замечательно, оно открывает такие перспективы, на какие я уже и надеяться не смел. Об одном прошу, мой Август --- больше подробностей! Я чувствую, насколько важно событие, о котором ты мне писал, и начинаю видеть определенные соответствия, но по недостатку деталей не могу ничего отождествить с полной уверенностью.
Итак, надеюсь и рассчитываю получить от тебя в ближайшее время полное описание того, что до сих пор лишь затронул намеком. В ожидании большего, попробую ответить на один из твоих вопросов. Вот только не знаю, поможет ли тебе мой ответ, --- или, напротив, смутит тебя сильнее. Дело в том, милый Август, что упомянутую тобою статую из черного гранита я каждое утро вижу из собственного окна! В ней четырнадцать метров росту. Она установлена на маленьком островке в центре Форт-е-вейской бухты и видна почти из каждой точки города. Поначалу я принял ее за неисправный маяк, но местные жители вскоре разубедили меня. Происхождения статуи, однако, никто не сумел мне объяснить толком: одни считают ее памятником древней королеве, другие --- изображением какой-то святой, или просто старинным символом города.
Кого бы ни ваял неизвестный скульптор, он знал свое дело --- каменная женщина полна жизни и в то же время прекрасна, как божество. Однако, все так привыкли к ней, что не обращают на нее решительно никакого внимания. (Кроме детей --- те часто играют в Черную Даму и приписывают ей поистине мистические свойства.)
Как видишь, и я не счел нужным помянуть ее в своих письмах. Теперь я раскаиваюсь в этом упущении, и не без причины. Я не знаю, при каких обстоятельствах ты столкнулся с этой дамой, и что заставляет тебя предположить в ней дурные наклонности --- но в жизни города Форт-е-вея она играет роль, которая может оказаться для нас небезынтересной.
Как я сказал, в повседневной жизни никто ее не замечает. Однако раз в году, в день осеннего эквинокса, в городе устраивают карнавал. И вот тогда наша святая становится центром всеобщего внимания. В общих чертах, происходит следующее. Как ты знаешь, традиционный герб Форт-е-вея состоит из семи элементов. (Не это ли обстоятельство впервые навело нас на мысль сосредоточить здесь наши поиски?) Так вот, каждый год, к празднику, городские ремесленники выделывают из всевозможных материалов (глина, металлические сплавы, даже плотная бумага --- каждый знак требует своего) символические изображения, которые в день карнавала торжественно везут через весь город к бухте.
На берегу все семь фигур перегружают на лодки. Лодки эти выходят в гавань, окружают кольцом Черную Даму, и остаются в таком положении до конца праздника. Когда наступают сумерки, на лодках зажигают фонари, так, что вся группа хорошо видна отовсюду и как бы следит за происходящим. Карнавал завершается красочными фейерверками, в которых бумажные символы сгорают дотла (это, по-видимому, предполагает жертву огню и воздуху), а все, что есть тяжелого, бросают в воду, и музыканты при том играют на тонких струнах.
К сожалению, сам я не имел пока возможности наблюдать этот праздник и боюсь, что описание мое упускает немало выразительных подробностей. Очевидно, что смысл церемонии, как и многое другое, в лучшем случае похоронен в секретных архивах, и уж точно не ясен ее участникам. Я надеюсь, впрочем, что в своей безоглядной верности традициям они не слишком исказили форму старинного ритуала; возможно, при внимательном изучении удастся восстановить его истинное содержание, хотя бы отчасти.
Есть у меня и другое свидетельство о Черной Даме, хоть я и не поручусь за его достоверность. Рассказала мне это девушка по имени Аврелия, которая поет по вечерам в местном питейном заведении --- помнится, я писал тебе о ней. По словам Аврелии, у Черной Дамы есть Жених. А именно, когда-то в центре бухты стояли две статуи --- мужская и женская; однако какой-то катаклизм много лет назад сбросил мужскую статую с постамента в море. Теперь она полностью скрыта в волнах и забыта городскими жителями.
Но --- не всеми. Время от времени, ночью, какие-то смельчаки втайне спускаются под воду и пытаются разыскать погребенное изображение, несмотря на городскую стражу и пренебрегая гневом самой Дамы, которая, как говорят, ревностно охраняет своего спутника. А дело в том, что на теле его спрятано что-то необычайно ценное... Увы --- в этом месте Аврелия вдруг смутилась и решительно отказалась назвать, что же именно. Стыдно признаться, мой Август, но обстоятельства, при которых я слышал эту историю, делали дальнейшие расспросы попросту неуместными. К тому же, как я говорил, история эта вызывает у меня сомнение. Возможно, она --- не более, чем случайный каприз воображения, возбужденного ночной темнотой и бутылью хорошо выдержанного вина.
Теперь --- о моем предыдущем письме. И на этот счет у меня есть кое-какие соображения --- правда, несколько фантастического свойства. Ты не ошибся --- я прилагал к письму некую рецептуру. Вернее, то была копия одного листа с моими пояснениями к нему. В этом-то, как я подозреваю, и заключается причина произошедшего с тобой казуса. Дело в том, что...демоны скаредной ночи времен! Мой язык запинается, как на заре человеческого торжества над хаосом звука и жеста ---
и где мне найти слова, дабы властью разумной речи
превозмочь испуганный лепет удивленной души?
Ну да ладно, попробую говорить прямо, не подбирая слов; а там пускай рука неохотно, неуклюже скрипит пером. Я подозреваю, мой Август, что мой манускрипт наделен какой-то странной способностью, или волей; он как будто сам выбирает себе читателя. Пойми меня правильно: это касается не только загадочного смысла тайных символов, которыми покрыты его листы, но символов как таковых, в их осязаемом, физическом аспекте. Попросту говоря, они выглядят по-разному в зависимости от того, кто смотрит на страницу. Я не умею даже предположительно обьяснить механизм подобного явления --- которое, кажется, вовсе не имеет прецедентов. Но свидетельства в пользу моей версии, пусть и косвенные, до того многочисленны, что моей уверенности не разрушила бы даже твоя усмешка. К тому же, заметь, как много это могло бы обьяснить в истории моей находки!
Не буду утомлять тебя перечислением (поверь, самых разнообразных!) косвенных подтверждений. Приведу лишь одно, которое больше всего мне запало в душу. Некоторое время назад я подружился с маленькой дочкой моего хозяина, и она часто играет в моей комнате, иногда и в мое отсутствие. Как-то раз, вернувшись со службы, я нашел ее за столом, завороженно рассматривающей какую-то книгу. Увидев меня, она вскочила и спрятала книгу за спину. Полушутя, но достаточно твердо, я отобрал у нее книгу и погрозил пальцем. Девочка покраснела, закрыла лицо руками и выбежала за дверь. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что книга эта --- не что иное, как мой драгоценный манускрипт, который я, уходя утром на службу, забыл запереть в шкаф!
Посмотрев на стол, я увидел лист бумаги с недоделанным рисунком. По-видимому, перед моим приходом она пыталась скопировать какой-то заинтересовавший ее лист. Рисунок этот и сейчас передо мной. Легко сказать, что так смутило бедную девочку. На клочке бумаги изображена группа из нескольких человек обоего пола. Почти все они обнажены. По крайней мере двое, мужчина и женщина, имеют явно выраженные половые признаки, причем гипертрофированного размера. К тому же, конечности их так переплетены, что поневоле наводят на самые дерзкие ассоциации --- в общем, именно то, что ребенок ожидает найти в книге, которую взрослые запирают на ключ.
То, что это копия, а не оригинальное творение, сомнений не вызывает --- сразу заметна старательная неуверенность некоторых линий, да и лица прорисованы полностью и слишком подробно для ребенка. Но, мой Август, во всем манускрипте я не нашел ни одной сцены, хоть отдаленно напоминающей изображенную; в нем вообще нет иллюстраций, содержащих человеческие фигуры.
Теперь, однако, я вижу еще кое-что, на что тогда не обратил внимания. Число фигур в группе --- ровно семь. Немного сбоку есть и восьмая фигура, одетая и с веслом в руке, и она как две капли воды похожа на черную статую, украшаюшую наш порт.
Однако, довольно! Оставим фантастические предположения и смутные догадки. У меня, без сомнения, есть копия моего письма, и даже две копии --- черновик был так многословен, что я не решился его отправить --- но ни пересылать, ни пересказывать их вновь нет никакого смысла. Обстоятельства мои с тех пор переменились, и события, изложенные в том письме, не имеют более значения, а многие из тогдашних моих мнений не выдерживают теперь никакой критики.
Жаль лишь, что я не смогу теперь узнать твоего мнения о моей рецептуре. Твой совет был бы бесценен; увы, придется обойтись без него.
Итак, позволь перейти к изложению последних событий. Признаться, мне есть о чем тебе рассказать! Главная новость такова --- я виделся с профессором Германиусом и беседовал с ним три часа кряду в его кабинете. Инициатива этой встречи исходила от самого профессора. Результаты ее превосходят все мои ожидания. Многие, почти все мои подозрения на его счет совершенно рассеяны; начиная со следующей недели, я вступаю в должность его помощника по кафедре и оставляю за ненадобностью так опостылевшое мне аптекарское ремесло.
Однако, по порядку.
Как я писал тебе, Германиус, он же Зайберг, не разговаривал со мной с того самого дня, как столь неосторожно провел меня в секретный зал дворцовой библиотеки и дал мне в руки ключ к моей драгоценной находке. Однако, это не значило, что он вовсе забыл о моем существовании. На лекциях я постоянно ощущал на себе его взгляд, и подозревал его в самых зловещих планах. Когда я случайно узнал, что он посещает по вечерам портовый квартал, подозрения мои почти что превратились в уверенность. Шутка ли --- осознавать, что загадочный и могущественный враг бродит ночью в двух шагах от твоей квартиры --- да к тому же, не один, а с сообщником двухметрового роста и бычьего телосложения! (Ученик его Хармонт родом из Южных Провинций и выглядит соответственно.) Я стал избегать неосвещенных проулков и даже --- не смейся, мой Август! --- подумывал о приобретении какого-нибудь оружия, кинжала или пружинного пистолета.
(Должен сказать, посещения профессором Германиусом портовых таверн получили объяснение самое что ни на есть банальное. Среди его многочисленных должностей и званий есть пост секретаря королевской географической академии. Он заведует, в частности, организацией картографических экспедиций и наймом корабельных команд; разумеется, это требует ближайшего знакомства с рыночной конъюнктурой. Удивительно, как мне это самому не пришло в голову!)
Полторы недели назад мои подозрения достигли своего пика. В четверг Зайберг вдруг обратился ко мне перед лекцией и попросил задержаться. Отказаться было невозможно --- скрепя сердце я дождался конца лекции и подошел к кафедре. Зайберг, как обычно, говорил с тремя студентами сразу, возбужденно жестикулируя и размахивая длинной указкой. Он сразу заметил меня, кивнул головой и неприметно пожал плечами, как бы извиняясь: видите, мол, что творится, совершенно невозможно спокойно поговорить. Пол-минуты спустя, он, озадачив своих студентов каким-то каверзным вопросом, обратился ко мне и быстро сказал, что у него ко мне есть предложение, которое надо бы обсудить; не могу ли я на днях зайти к нему? Часа на два, скажем, в понедельник в пол-пятого? Как назло, я был совершенно свободен в это время, и он это, думаю, выяснил заранее. Что же, пришлось согласиться.
Три дня я мучился бессонницей, пытаясь угадать, чего от меня ожидают и что намерены мне предложить. Я предполагал, что речь пойдет, скорее всего, о моем назначении на какую-либо академическую должность. Ты сам понимаешь, насколько такое назначение облегчило бы мою работу и расширило наши возможности. Но вместе с тем --- не лишит ли это меня свободы действий? Будут ли мне поставлены условия, и какие? Даже засыпая, я не мог вполне забыть о предстоящей беседе и видел сны самые причудливые. Например, в одном из них меня, действительно, назначали --- на пост прозектора. Как-то так выходило, что отказаться было никак нельзя. Был четверг. Я стоял с ланцетом в руке за кафедрой, а Зайберг, почему-то похожий на павиана, прыгал по ней взад-вперед, ужасно вереща и строя гримасы. Потом он повернулся ко мне и провел рукой по горлу. Я сразу понял, чего он хочет, и наклонился к операционному столу.
К нему был привязан фальшивомонетчик Фитцпатрик, кажется, живой, --- но, к счастью, совершенно неподвижный. Когда я провел скальпелем по брюшине, он сглотнул и посмотрел на меня укоризненно. Во сне я совсем не удивился, а принял это как должное и продолжил вскрытие, отворачивая слой за слоем жировую ткань и обнажая пурпурные внутренности. Зайберг стоял у меня за спиной и наблюдал. Вдруг он издал победный клич, что-то вроде "Ага!" и, протянув длинную когтистую лапу, извлек что-то из развороченной брюшной полости, поднял высоко вверх и показал аудитории. То был огромный изумруд, величиной, пожалуй, с кулак. Он переливался всеми своими гранями, так, что глаз нельзя было отвести.
Я всматривался в зеленую глубину и, кажется, видел там целый мир... Дальнейший мой сон представлял собой набор совершенно фантастических сцен, одна другой удивительней, которые я рад был бы тебе описать, но которые --- увы! --- к утру стерлись из моей памяти, не оставив следа.
Как видишь, я пребывал в состоянии, далеком от рекомендованной нам спокойной уверенности; дикие страхи и еще более дикие надежды переполняли мой мозг. Однако к назначенному сроку я совершенно успокоился, и беседовал с Зайбергом в настроении ясном и с незамутненным рассудком. Этот человек меня поразил. С тех пор, как мы расстались с нашим учителем, я не видел ничего подобного. Он мыслит четко, как сложный и хорошо настроенный механизм, и с легкостью формулирует вещи, которые я вообще не преполагал возможным выразить словами. Собеседника он слушает внимательно и понимает, как правило, с полуслова. Несколько раз мне казалось, что он угадал мои возражения еще до того, как я начал говорить. Это пугало бы --- если бы не очевидная его открытость и доброжелательная улыбка на лице.
Новая идея увлекает его, как ребенка, и, изучая ее следствия, он неизменно производит еще две или три. Все время кажется, что он чего-то недоговаривает. Отнюдь не потому, что хочет что-то скрыть --- нет, но он отлично чувствует (и щадит) возможности собеседника.
При всем том он большой шутник, и любит перемежать высокую метафизику рассказами о своих путешествиях. Вот пример. Я спросил его мнения по поводу теории Маврициуса и Гренеля. (На случай, если ты не видал еще последнего приложения к Савроциевым Запискам, дам тебе здесь короткую справку. Почтенные эти авторы на каких-нибудь семи-восьми листах убедительно показывают, что человеческое восприятие, ограниченное общественными конвенциями, движется исключительно по одному, нарочно отведенному для того каналу. При всем том они особенно подчеркивают, что их исследования касаются также --- и быть может, в первую очередь --- образованной публики. Канал этот у большинства людей будто бы так узок, что любое событие или явление, сколько-нибудь выдающееся за рамки привычного потока светских повседневностей, проходит для них решительно незамеченным. Авторы в течение долгого времени ставили эксперименты, и приводят в работе весьма живое описание своих практических демонстраций.) Зайберг ответил, что вполне разделяет такую точку зрения, и в ответ принялся, расхаживая по кабинету, излагать свою собственную, необычайно интересную теорию, названную им "теорией туннельной реальности". В книгах этого не найти --- я старался не пропустить ни слова.
Вдруг, не прерывая фразы, он схватил лежавший на столе медицинский атлас in folio и, прыгнув чуть ли не через всю комнату, хлопнул меня с размаху по правому боку, да так, что искры посыпались. Я опешил. Как неожиданно оправдались худшие мои преположения!
Оказалось, я ошибся: Зайберг вовсе не покушался на мою жизнь. Напротив, его ловкость меня спасла. Пока я смотрел ему в рот, кивая головой в такт периодам его речи, пола моего плаща попала в камин и начала уже тлеть.
Зайберг очень обрадовался такой наглядной иллюстрации своего рассуждения, а затем рассказал, что самый яркий пример "туннельной реальности" он видел в одном туземном племени, где ему пришлось провести несколько месяцев. По словам Зайберга, он чувствовал себя как Демион в гостях у морских охотников: само пространство вокруг туземца полно невидимых для нас предметов и неведомых сил. Даже тропа, ведущая к туземной деревне, петляет по ровному месту и извивается самым неожиданным образом, как будто огибая препятствия, незаметные для нашего глаза.
Зайберг прошел по прямой, и одно это каким-то образом вполне определило его положение в туземном сообществе. Какое именно место ему отвели, Зайберг так и не смог выяснить: не то полубога, не то деревенского дурачка. Так или иначе, туземцы его кормили, а также позволили ему вести наблюдения и делать записи. Взамен они не потребовали почти ничего, кроме сожительства с местной знахаркой, женщиной еще нестарой и даже привлекательной.
Все было бы хорошо, но, к несчастью, его новая жена верила в свою магическую власть над огнем, --- причем так искренне, что в ее присутствии каждые пять минут начинался пожар. Зайберг попробовал было обезопасить свои тетради, соорудив для них несгораемую оболочку. Однако туземцы не доверяли железу, и оттого на территории племени все имевшиеся у него металлические инструменты затерялись или оказались негодными. Походный нож заржавел. Хронометр остановился, и туземные дети забавлялись им, пуская солнечных зайчиков от полированной крышки.
Пришлось ему научиться отсчитывать время по солнцу, мгновенно реагировать на запах дыма, а также приобрести много других поистине уникальных навыков. Лишь по ночам, когда бедная женщина ложилась спать, мог он заняться своими исследованиями. Материал для них был на каждом шагу, --- но, увы, бессонница доконала его в две недели. По его словам, он бежал прочь при первой же возможности, потеряв при этом весь свой архив. O нем Зайберг до сих пор жалеет.
Беседа наша продолжалась в таком духе три часа, и к концу ее я был очарован, как мальчишка, впервые в жизни надевший шапочку с кистями. Отчасти, это очарование и не рассеялось и до сего дня. Однако, когда я пытаюсь отвлечься от увлекательных подробностей биографии профессора Германиуса и воспроизвести для тебя какие-нибудь из особенно понравившихся мне теоретических построений, то вижу только сплошные пробелы в логике, которые сводят на нет все их изящество. То ли моя память играет со мной дурную шутку, то ли я был слишком доверчив и, поддавшись его обаянию, не испытал, как должно, прочности его аргументов.
Надеюсь, что при дальнейшем общении с ним я смогу его подробнее обо всем расспросить. Пока же сообщу результаты чисто практические. Я зачислен в штат университета по факультету естественной истории. Мне назначено содержание, даже большее, чем мои теперешние доходы. Обязанности мои совершенно необременительны: четыре часа в неделю присутствовать в качестве ассистента на лекциях, чуть-чуть канцеляристики, сколько-то часов в месяц дежурства в библиотеке. Я чувствую, что удача мне вновь улыбнулась, и твердо надеюсь на продвижения в нашей работе в самое ближайшее время.
О книге за весь разговор Зайберг не упомянул ни одним словом. По-видимому, он и не подозревает об ее существовании.
Кабинет Зайберга находится во внутренней части дворца. Из окна его видны розы и гиацинты дворцового сада, и аллеи, выложенные белой мраморной крошкой. По ним проходят птицы с необычным оперением, и нигде не видно ни одного человека. Когда я спускался от него по каменной лестнице, кто-то как будто окликнул меня по имени; был ли то шум фонтана или крик пролетавшей чайки, не могу даже предположить.
Твой,
Р.
