За 1970-80-е, обьем сведений по основным областям науки как минимум удвоился. Я это хорошо знаю, потому что слышал жалобы начальства главной гарвардской библиотеки (Widener). Начальство жаловалось, что раньше скупало все книги, какие есть, и ничего, а в 1970-80-х удвоило обьемы хранилища, и все забило, и не может больше ничего покупать.
По неосновным областям, обьем знаний возрос не в два раза, а гораздо больше, просто потому что число (и удельный вес) всяких междисциплинарных исследований возрастает лавинообразно. Но это все было до персональных компьютеров.
То же самое происходит с научными журналами.
Но здесь имеются тонкости.
Публикация в серьезном журнале в развитых странах, особенно Америке, есть единственный обьективный критерий научных достижений. Серьезный журнал -- это такой журнал, где статьи рецензируют рецензенты. Такие журналы в основном на бумаге, причем их все больше и больше, и каждый год образуются новые, хорошие журналы. А если кто хочет, чтобы его не выгнали, а наоборот сделали профессором, он должен публиковать по две статьи в год на протяжении 10-15 лет. Потом его делают постоянным профессором, он может ничего не публиковать -- постоянный профессор это вроде жреца, его выгнать с работы вообще нельзя. Соответственно, скажем, в математике производится в Америке каждый год 1200 кандидатов наук (в смысле Ph. D.) и они все будут писать статьи. Качество этих статей соответствующее, поскольку в основном эти кандидаты получают степень где-нибудь в провинции, где обучение происходит на уровне Моршанского пед-института. Это создает совершенно непомерный уровень бумажного шума. По сравнению с этим, электронные публикации есть продукт чистого разума, не отягченного карьерными соображениями, и соответственно вразумительнее. Но с другой стороны, электронные публикации никем (в основном) не рецензируются и не проверяются -- а когда в бесцензурное пространство продирается автор из Казани, Шри-Ланки, Георгиу-Деж или Бишкека, шансов уловить чего-нибудь сквозь сомнительный английский (и столь же сомнительную культуру мысли) мало или нет вовсе. А когда автор из Америки или Европы, есть, наоборот, вероятность, что автор решил зачем-то предать электронному распространению заведомо карьерную и бессмысленную писульку. То есть там, где были раньше бумажные журналы, полные никому неинтересного бреда, сейчас гуляет втрое-вчетверо больший обьем бумажных публикаций, полных такого же бреда, плюс примерно такой же обьем электронных препринтов. Торжествует ХАОС.
Единственный позитивный аспект этой ситуации -- любой хороший текст будет опубликован в электронной форме, соответственно, от традиционных библиотек, бумажной почты, и прочей неприятной тягомотины можно отказаться уже сейчас. Я обьясню, как это происходит.
Но человечество ничуть не проиграло. TeX есть уникальный в своем роде эксперимент -- удобный язык программирования, одновременно программа-наборщик, и одновременно теоретическое упражнение в области написания программы без ошибок. Легенда гласит, что Кнут назначил денежное вознаграждение любому, кто найдет ошибку (то есть несоответствие спецификациям) в его программе, причем каждый год это вознаграждение удваивается. Но последняя серьезная ошибка была обнаружена (и благополучно уничтожена) в 1980-е: программа TeX в данный момент виртуально соответствует спецификациям -- являя собой абсолютно уникальный в мировой практике пример рабочей программы, лишенной багов (ошибок). Разумеется, TeX бесплатен, общедоступен, работает на практически любой операционной системе, и для чтения документов в TeX-е не требуется никакого дополнительного обеспечения -- в отличие от мерзопакостных коммерческих продуктов, документ в TeX-е можно читать глазами.
Уже во второй половине 80-х, большинство журналов по физике и математике выпускаются в TeX-е. А к настоящему моменту, просто все выпускаются в TeX (и диалектах оного), и большинство журналов не принимают статей в другом виде, кроме как в TeX.
TeX аннулировал работу наборщика -- текст, набранный в TeX-е и распечатанный с принтера, выглядит не хуже (а зачастую и лучше) чем оттиск из журнала. Что не менее важно, эта распечатка выглядит одинаково на любом принтере и с любой операционной системой. Функциональное назначение бумажных журналов -- быть носителями информации -- безвозвратно утрачено, и теперь их используют как рычаги карьеры.
В начале 1992-го года аналогичный архив по математике (alg-geom) завел профессор Дэвид Р. Моррисон, алгебраический геометр, который много общался с физиками. С 1993 года, все или почти все разумные статьи по алгебраической геометрии приходили в alg-geom -- бумажные журналы были побеждены. Постепенно и в других областях математики и физики появились такие архивы. Эти архивы дрейфовали в сторону обьединения с xxx.lanl.gov. В прошлом году оставшихся физиков и математиков окончательно соединили под эгидой. Централизация абсолютная -- впрочем, миррор-серверы xxx.lanl.gov есть в доброй сотне стран. Профессор Моррисон возглавляет управляющий комитет математических архивов xxx.lanl.gov.
В месяц в xxx.lanl.gov приходит около 2000 статей, у списков рассылки тысяч 10 подписчиков, все это занимает несколько гигабайт, и 50,000 ученых еженедельно желают ознакомиться материалами. При этом сервер практически ничего не стоит (в смысле денег) -- его обслуживают несколько человек низкооплачиваемой творческой молодежи, а машина -- 386 IBM PC, на которой ходит Линукс. Бесплатный, разумеется. Безденежная утопия. Все материалы (включая ошибочные и устарелые версии статей) навечно хранятся в xxx.lanl.gov и сотне миррор-серверов, и доступны в любое время дня и ночи желающему, подключенному к Интернету.
Статьи, присланные в xxx.lanl.gov, проходят автоматическую проверку на правильность TeX-а -- этим отсеивается 99% сумасшедших, борцов с теорией относительности и прочих специалистов по кустарным опровержениям доказательства теоремы Ферма -- борцы, как правило, неспособны к точным наукам, а значит и к TeX-у. После этого статья бегло просматривается техническим работником на предмет очевидных глюков, и на следующий день рассылается желающим. Абстракт идет в список рассылки, а все остальное навечно оседает в архивах.
Но какое-никакое, рудиментарное рецензирование стояло на пути безграничного прироста информации. Теперь оно там больше не стоит, информация прирастает безгранично, бесплатно и по какой-то непонятной кривой, которая явно гораздо быстрее экспоненты. Этого никто, пожалуй, не понимает, но информационный взрыв разрушил понятие науки как мы ее знали. Что такое, раньше думали, наука? Наука, думали, это линейное накопление знаний. Дядя Оскар Зариски знал то-то и то-то, а потом пришел дядя Александр Гротендик и к этому добавил то-то и то-то, а теперь мы стоим на плечах гигантов и повсюду смотрим. А вот сейчас никакого стояния на плечах гигантов нет и не может быть. Организм науки (ученые и организационные структуры) способен переварить лишь определенное количество знаний, а когда знаний становится в несколько раз больше, чем уже нельзя переварить, то добавление новых приводит не более чем к отторжению предыдущих (или даже новодобавленных). Линейная парадигма развития прогресса перестала существовать.
Вместо архитектурного сооружения, готического собора, к которому строители добавляют по камешку, наука превратилась в подобие запутанного лабиринта, кораллового рифа. Любое открытие, скорее всего, является повторением известного в прошлом открытия -- но только вот найти сообщение об этом известном в прошлом открытии гораздо труднее, чем повторить все заново. Ученому важнее ориентироваться в пласте отработанного научного материала, по всей длине и толщине, чем быть семи пядей во лбу и уметь считать интегралы. Наука будущего приобретет характер, знакомый по постхолокостным научно-фантастическим романам: высокое было известно предкам, а ученый это тот, кто умеет разбираться в обрывочных рукописях.
Наука отказывается от ценностных критериев: какие могут быть критерии, когда даже специалисты не могут изучить все научные труды по их специальности?
Наука отказывается от прогресса.
Миша Вербицкий