Новый дракон
Михаил Харитонов
публикует себя под замочком --
спасибо, хоть
денег не берет пока.
Замочком застегнуто начало новой версии шварцевского "Дракона".
Если хотите знать больше, подписывайтесь на
![[info]](../../../img/userinfo.gif)
haritonov.
Многопроцентная скидка... пардон, бля, милль пардон.
Очень интересная штука -- относительность Добра
как мы его (думаем, что) понимаем. Полная смена
этических систем, при которой эта относительность
проявляется осязаемо, случается не сильно чаще,
чем революция. Зато эффект ее удивительный (ср.
фольклор смежных народов: боги побежденных соседей
становятся демонами). Опыт Харитонова в этом
смысле -- замечательное достижение прикладной
философии. Шварцевский "Дракон" -- пьеса про
Добро и Зло, наиболее, пожалуй, пафосный и дидактичный
из сказочных римейков этого автора. Харитонов
придумал перетолковать Ланцелота как "бизнесмена"
из новых, "конкретное" олицетворение перемен,
пришедших со смертью Дракона. (К слову: не знаю,
есть ли, но непременно должен быть жанр анекдотов,
построенных на том, что сказочные герои, Иван Дурак,
например, ведут себя и изъясняются, как новые русские.
Аня Аня, кажется, говорила, что роман "Идиот" уже
переписали в таком ключе; ср. также "И при полной луне
отражались в стекле золотые браслеты и цепи" проф.
Лебединского. Можно еще для новых русских нарочно
"Теремок" переписать, "Три медведя" и остальное,
вдруг дадут миллион.)
Пьеса обещает быть интересной (она публикуется по
частям), а я хочу сказать пару слов о
статье, которая
анонсируется под замочком, но сама-то лежит в
открытом доступе.
Во-первых, вводные абзацы, открывающие статью, просто
блестящие. Предложен удачный термин "подсоветская
литература":
"Дракон" Евгения Шварца - довольно известное произведение
подсоветской литературы. Слово "подсоветский" здесь
используется - за неимением лучшего - для указания на тот
двусмысленный статус, которым обладали некоторые "советские"
(по месту публикации) тексты. В то время, когда русская
литература чётко делилась на дореволюционную, советскую,
и запрещённую (сюда относился "самиздат", эмигрантская
литература, а также, впрочем, многое из "дореволюционного"),
некоторые книжки оказывались ровно на разделительной полосе.
Точнее, не совсем на ней, а с разворотом: официальным
красным корешком сюда, в "сегодняшний социалистический день".
Зато страничками - куда-то туда: то ли в дореволюционный
Петербург, то ли в эмигрантский "свободный Париж".
Роль "подсоветских" произведений в российской интеллигентской
культуре прошлого века была чрезвычайно велика. По сути дела,
именно эти книги её и сформировали.
-- для обозначения подсоветской литературы. Четко
сформулированно все, что нужно сказать про механизмы
аллегорического прочтения подсоветских произведений и
про джентльменский набор.
Дальше, с нашей точки зрения, начинается некоторое безобразие.
Харитонов тонко, остроумно и чрезвычайно дотошно, переходя
от эпизода к эпизоду (они у него нумерованы), свершает
свой труд по перетолкованию пьесы Е. Шварца в сакральном
ключе.
Харитонов умный, чувствительный к мифу и голова у него
холодная. Шварц совсем не такой. Шварц -- теплый, он
ни холоден, ни горяч. То, что делал Шварц в своих римейках
детских сказок -- типичная
десакрализация, низведение
"чуда" -- первого из нечеловеческих понятий -- до
сентиментальности, до "человечности". Его пьесы, наверное,
занимательное чтение, но странный привкус лицемерия не
оставляет, именно потому, что их автор пытался (из лучших,
т. е. нравственнейших, побуждений) перенести волшебное на
уровень милых житейских перипетий. Это намерение многим
людям симпатично и даже составляет их жизненное кредо
(которое, впрочем, не столько мотивирует действия, сколько
стоит на полке), но увы, в его основе лежит вранье и страх
перед волшебством настоящим. Оно потому что таким ручным и
белым и пушистым не бывает отнюдь.
Сравнение с футуристами заставляет краснеть. Мысли, в отрыве
от предмета, высказаны интересные, но -- кто угодно, только
не Шварц. А вот это
Интересно охарактеризовать эти выходки именно с точки зрения
искусства. Это весьма узнаваемая футуристическая "заумь" в её
раннем варианте. Например, такие пассажи, как
БУРГОМИСТР: За мной, воскликнул аист, и клюнул змею своим
острым клювом. За мной, сказал король, и оглянулся на королеву.
За мной летели красотки верхом на изящных тросточках. Короче
говоря, да, я посылал за вами, господин Ланцелот. <...> В
магазине Мюллера получена свежая партия сыра. Лучшее украшение
девушки - скромность и прозрачное платьице. На закате дикие
утки пролетели над колыбелькой. Вас ждут на заседание городского
самоуправления, господин Ланцелот. <...> Зачем растут липы на
улице Драконовых Лапок? Зачем танцы, когда хочется поцелуев?
Зачем поцелуи, когда стучат копыта?
вполне адекватно смотрелись бы в любом тексте Давида Бурлюка,
Елены Гуро, или кого-либо из эгофутуристов. А изумительная сцена
"снабжения Ланселота оружием" -
БУРГОМИСТР: Медный подносик назначен щитом. Не беспокойтесь!
Даже вещи в нашем городе послушны и дисциплинированы. Они будут
выполнять свои обязанности вполне добросовестно. Рыцарских лат
у нас на складе, к сожалению, не оказалось. Но копье есть.
(Протягивает Ланцелоту лист бумаги.) Это удостоверение дается
вам в том, что копье действительно находится в ремонте, что
подписью и приложением печати удостоверяется. Вы предъявите его
во время боя господину дракону, и все кончится отлично. Вот вам
и все. (Басом.) Закрывай заседание, старая дура! (Тоненьким
голосом.) Да закрываю, закрываю, будь оно проклято. И чего это
народ все сердится, сердится, и сам не знает, чего сердится.
(Поет.) Раз, два, три, четыре, пять, вышел рыцарь погулять...
(Басом.) Закрывай, окаянная! (Тоненьким голосом.) А я что делаю?
(Поет.) Вдруг дракончик вылетает, прямо в рыцаря стреляет...
Пиф-паф, ой-ой-ой, объявляю заседаньице закрытым.
могла бы украсить какую-нибудь поэму позднего Кручёных,
наподобие "Случая в нумерах" (особенно хорошо это видно
при попытке читать данный текст как белый стих).
-- это просто стыд, откровенно говоря. Конечно, не могли
бы украсить по самой простой причине: они написаны с пафосом.
И поэтому они -- плоские, маломерные, лишних степеней
свободы на самом деле в них нет. Они написаны, как шифр:
уберите лишние фразы, и вы получите связный текст (да и
в лишних фразах, подлежащих убиранию, прослеживается
внутренняя логика). Это несовместимо с провозглашаемой
Крученых свободой личного случая; это совершенно другое.
У Гоголя в "Записках сумасшедшего" больше степеней свободы,
чем в этих пассажах, что уж говорить о Крученых.
Шварц, стилистически, плоский и серый, как все душещипательное.
Может быть, он читал футуристов, скорее всего, бывал на
представлениях (это модно было, бывали все) -- но на
структуре текста это не отразилось никак. Оккультное
измерение пьес Шварца -- вздор; даже если бы не было
кастрированных, отрезанных от волшебного источника
(и премилых) "Двух кленов" и прочего, по одному только
слогу можно было бы рассудить. Оккультисты бывают яркие,
гениальные графоманы, бывают и нудно-тягучие вроде Даниила
Андреева, но симпатичные, тепленькие, мягонькие, как
еще не остывшее человеческое чувство, среди них не
встречаются. На "той стороне" все это не в чести.
Наконец, "солярный миф". Харитонов понимает, что Дракон --
это Солнце. Шварц не понимает и не обязан. Его герой --
рыцарь западного фольклора, из тех, которые всегда сражаются
с нехорошими драконами (сражался и Ланцелот). В западной
мифологии дракон -- не солнце, а крокодил, который солнце
проглотил. Он прячет золото в пещере. Надо убить дракона
и освободить золото. Но дело не в этом, а в том, что Шварц
работает не с источниками: он работает с дайджестом, с
расхожими представлениями. Аллюзии в тексте -- на них и
только на них. Это пьеса для людей. Для людей пьеса.
Чтоб им понравилось. Чтоб они могли себя с героем
отождествить.
Наблюдение про цифры (и связанный с ними оттенок официозного
лицемерия) -- очень тонкое наблюдение. Но надо заметить, что
и здесь в явном виде осуществляется десакрализация. В
народных сказках цифры очень важны: семь пар железных башмаков
износила, семь железных краюх хлеба изглодала, -- нередко
они встречаются в похвальбе героев, и тогда они большие. Но
они всегда не случайные: 3, 7, 9, 33, даже 999 -- это числа
магические, для многих причин важные. Шварц пародирует
риторику, опирающуюся на числительные -- но его цифры,
особенно большие, случайны. И это есть снижение приема,
даже если считать, что он всего лишь прием.
Исторические изыскания в этом смысле тоже вызывают досаду.
Все это очень интересно и остроумно, но - - -.
По нашему мнению, искать оккультный смысл почти во всем
хорошо. В передовицах советских газет -- непременно.
В риторике прокурора Вышинского -- обязательно. В
Правилах Пользования Московским Метрополитеном его и
искать не надо: сам найдет и съест. В рекламе кока-колы --
чудовищный, лавкрафтианский, с щупальцами, свернулся и
глядит липко сладко оккультный смысл.
Но во вторичных, серых, разжеванных текстах, даже если мы
помним их с детства и можем еще прочесть их некритичным
глазом, оккультный смысл искать некрасиво. Не нужно
пересечений с людьми рациональными, любителями
общечеловеческих ценностей: слесарю слесарево, сантехнику
сантехниково. Сантехник Синицын умер от родов в подвале,
Сантехник Потапов был там же зверски замучен, но не
выдал любимой водки. А мы?
