Памятник Лобачевскому в Казани плакал
Реклама в метро наращивает пласты. Кажется, раньше
было не так. Лозунги и призывы в повелительном
наклонении: "Почувствуй разницу", "Завари и выпей",
"Плюнь и разотри." Такое впечатление, что реклама
и есть последний на сегодняшний день инструмент
эволюции (формирует видовые различия). Правда, это
уже описано бр. Стругацкими в романе "Обитаемый остров" --
но с теми видами явно вышла накладка.

Отец объяснял, почему надо написать с ним книгу (про
астрофизику), немного странно. "Представь себе, --
говорит, -- первобытного человека. Вот он бежит от
мамонта на последнем издыхании... а мамонт догоняет,
хочет его съесть." -- "Мамонты людей не едят," --
говорю. -- "Ты права. Лучше представить себе
крокодила. Крокодил этот ленивый, старенький, и даже,
допустим, только что съел собаку... ты знаешь, что
крокодилы больше всего любят собак? Нет? А это
общеизвестно. Если крокодил видит собаку, он бросает
все свои дела и старается ее съесть. И вот, он,
крокодил, бежит за ним, и даже не очень хочет его
догнать, просто обидно, так? ходит ведь тут, так
чтоб зря не пропадало. И человек, старичок этот,
добегает из последних сил до пещеры, кто-то ему
бросает... лиану, и он лезет по ней. А крокодил
зубами схватился за лиану и оборвал. И вот, человечек
приходит в себя, ему кидают полусырую ногу... мамонта...
Так? И это начальная постановка задачи."

Еще рассказывал про Казань. "Когда я поступил на
третий курс Казанского Университета -- до тех пор у
меня не было никакого образования -- я снимал
комнату. Хозяйка была еврейка Лера, и она не
разрешала мне жечь электричество по ночам.
Родители платили за квартиру сто рублей в месяц,
больше не было денег. И я ходил с учебниками на
почту. Я жил на улице Лобачевского, почти на
углу с улицей Ленина: так идет Ленина, так Лобачевского,
а тут стоял наш дом, и ему было сто пятьдесят лет.
И был памятник Лобачевскому с большими запавшими
глазницами. Когда таял снег, было впечатление,
что Лобачевский плачет. А когда совсем уже начиналась
весна, хозяйка приводила в дом артистов оперетты.
Только мужиков -- потому что и я был мужик -- и
они жили в доме до осени. Они подружились со мной,
хотя я был гораздо младше, и водили меня на все
представления. Я был в курсе всех новостей. Это
была Кемеровская Оперетта.

У них была прима, которая исполняла все главные роли;
надо ли говорить, что она была женой главного
режиссера. И все они поголовно ею восхищались.
Они мне говорили: "Вот ты посмотри. У нее ноги
толстые и короткие. И пальцы на руках тоже короткие
и толстые, как сосиски. Но это не видно. Потому,
что на руки она надевает специальные перчатки, а
на ногах у нее видишь какие высокие каблуки? И
затягивается в корсет: в этом всегда участвуют
два человека, они тянут и упираются в стену
ботинком. И посмотри, видишь, какая прелесть?
Очень хорошо получается." Еще они объяснили,
почему оперетта выше оперы, драмы и балета --
она не только соединяет в себе все эти искусства,
но ведь это же еще очень трудно, сплясать что-нибудь,
а потом сразу петь, не переведя дыхания. Это, как
в жизни."