Current mood:	tired
Current music:	Kino

Евроремонт; вдова магната
Вчера после работы пришла на ст. м. Белорусская
кольцевая встречаться с Безрукавниковым. Для
прогулки мы по обоюдному согласию выбрали день,
когда ожидалось резкое похолодание. Иванов,
как оказалось, тоже решил с нами пойти. Он
пришел, я их познакомила (предупредив заранее,
что у Иванова депрессия, так что он будет
говорить одно слово в час).

Рома рассказал, что рядом с ним в поезде метро
сидела пьяная тётенька, и она очень хотела спать,
но тут увидела, что у нее кто-то украл вещи.
Друзья и родственники тётеньки, тоже пьяные,
немедленно заподозрили Рому, но это был не он.
Тётенька хотела спать, жалела Рому и говорила,
что интеллигенты сумок не тащут. "А это что?" -
я спросила про две преогромные сумки, которые
Рома, переминаясь с ноги на ногу, прятал за
спину. "Это... - Безрукавников вдруг смутился, -
это... так." Иванов, до сих пор молчавший,
сказал: "Там провода, по-моему." - "Да нет
там никаких проводов! Они вообще, может,
пустые!" - Рома стал кричать сразу. - "Это
ты будешь милиционеру рассказывать," -
примирительно отвечал Иванов. Рома вздохнул:
"Я вот думал... нельзя ли эти сумки с проводами
к кому-нибудь в рюкзак положить?" Иванов
молча взял сумки и спрятал к себе в рюкзак.

Потом мы приехали на ст. м. Горьковская и
вышли на улицу, потому что Безрукавников
хотел гулять по бульварному кольцу. На улице
было так. Рома останавливался у каждой таблички
и читал, что там написано. Он это делал, чтобы
лучше знать город. На табличках чаще всего
было написано "Ресторанный двор" или "Отдел
финансов". Потом Рома увидел памятник,
сидящий на металлическом стуле, и спросил у
нас разрешения к нему подойти. Мы пошли все.
Рома прочел на памятнике: "Рахманинов" и
говорит - ну, пошли. Иванов напомнил: "Ты же
не прочел с другой стороны." Рома обошел
памятник и прочел громко: "Памятник выполнен
по проекту и под руководством Ю. А. Рахманинова".
Мы пошли дальше, удивляясь скромности Церетели:
всю Москву человек мог бы украсить своими
изображениями, а он только Пушкина с женой
поставил, Окуджаву и, может, Петра Великого.
Хотя чем-то они похожи на Церетели.

Потом мы шли по бульварам и было холодно.
Рома спрашивал у Иванова: "А какого времени
этот дом? Он действительно просел и как бы
немного качается, или у меня что-то с
головой?" Иванов отвечал: "Здесь речка
Неглинная, вон там ее спрятали. Здесь
проседают дома. Почва такая." - "А этот
какого времени дом?" - Рома у меня спрашивал,
а я говорила: "Вон, Паша знает," - а Паша
говорил: "Конца девятнадцатого века. Только
это не дом, это церковь. Вон там у нее
купола были, их сняли. Это, вон там, часть
Троицкого монастыря." Безрукавников сказал:
"Я уже много месяцев хожу по Москве в поисках
Троицкого монастыря и нигде его не видел."
Иванов сказал: "Это не Троицкий монастырь,
я ошибся. Это Рождественский. Примерно
самый старый в Москве." - "Рождественский
я тоже все это время искал. Можно, мы туда
зайдем?" Мы пошли в Рождественский монастырь.
Там, среди зданий XVIII и XIX века, была
аллея, вдоль которой стояли совершенно
поразительные скульптуры. Перетянутые
веревками тела святых мучениц в ряд,
все обнаженные, как античные статуи в парке;
у многих интересные формы, но следы истязаний
у всех чудовищные. И все как одна - без головы,
без ног и без рук. Я остановилась в изумлении
и не могла ни слова сказать. Потом о чем-то
спросила, не помню. Иванов ответил: "Это
кипарисы. На них надели мешки, чтобы они
не прозябли." Церковь Иоанна Златоуста
действовала, открытая. Рома звал нас туда,
но я смутилась из-за штанов, а Иванов тоже
остался стоять. Рома снял шапку и зашел
в теплую церковь. Я сказала Иванову: "Зайди,
посмотришь, что там теперь." Иванов пожал
плечами: "Там евроремонт."

Рома вышел, и мы ходили еще, и пришли в
магазин "Детский мир", купили книжек, а Иванов
сказал, что Наташа сказала, что наверху
оборудовали советскую столовую. Мы поднялись
туда. Столовая называлась Ностальгия.
Мы купили чаю с лимоном и для Ромы бутерброд.
Иванов, кажется, опять ударился в здоровую
юдофобию, так красившую его школьником в
почти сугубо еврейском классе, лет двадцать
назад. Во всяком случае, он с удовольствием
говорит: "еврейский банкир", или, про
матшкольников: "еврейские мажоры, ну что,
они в этом (речь шла о знаковых культурных
пристрастиях) на других мажоров похожи". А
может, и не ударился, может, это наш знаменитый
рефлекс настороже. Еще Иванов сказал мне: "Да.
Твою фотографию напечатали в газете." И вынул
газету "Завтра", и я очень обрадовалась, но
оказалось - нет, НГ, и Безрукавников спросил
посмотреть, прочел что-то и говорит мне: "Ты
что, культуролог?" - и мы с ним чуть опять не
поссорились. Еще Безрукавников рассказал,
что он видел в одном кафе девушку-негритянку,
и это ему было приятно, а Иванов сказал, что
такое бывает, и он видел один порнофильм, и
там героем был негр, а действие происходило
в Москве, так что в Москве негры есть.

В метро Иванов уехал по красной линии, а мы с
Безрукавниковым некоторое время двигались по
оранжевой. По пути, еще в переходе, Рома
меня уничтожил совершенно. Оказалось, что
среди нигерийских спамов - все канонические
он получал - к нему неоднократно приходило
предложение от вдовы одного крупного нефтяного
магната, и оно начиналось - вы, конечно,
удивлены, что я вам пишу - а завершалось
предложением вступить в брак! Что называется,
дуракам счастье. Почему ни одна вдова до сих
пор не писала об этом мне? Это бесконечно
несправедливо. Дискриминация по половому
признаку исключается, ведь пенис-то мне
то и дело увеличивают, я бы им легко
сокрушила соперников... Нет, просто они
не хотят. Что тут сказать? Сердцу не
прикажешь. А Рома гад.

(Post a new comment)