Доктор Геббельс, давай спрячем свой срам
Квартирник Теплой Трассы и Кооператива Ништяк
(два вежливых человека просили продолжать;
надо как-то быстро, чтобы не утомить и поспеть
с работой).

Рыбьяков еще не напился пьян, он не ел весь
день, гитара была заемная, акустическая.

Андрюшкин сидел на детском стуле, разрисованном
под деревянные ложки.

Публика за первое отделение нагрузилась.
Кудрявый человек спал на полу под углом
к стенке arctg 1/4. Рыбьяков с Андрюшкиным
думали, что это студент Мох, а "Мох"
помнили как "Мех", и шутили об этом.

-- Это Мех! Генри Мех! -- восхищался Рыбьяков.
(Возможно, по аналогии с родственником Пуха по
имени Генри Пушель.)
-- Тише, он уснул, -- предупреждал Андрюшкин.
-- Мех! -- восклицал Рыбьяков. -- Генри Мех,
огонь моих чресел!

Но это был другой человек.

Пели про свастики и Юрия Гагарина, "Давай пошлем
царевича за смертью", и о том, что в моем бычьем
сердце колотая рана, и много хороших песен.
Даже про царевича

И возникают трещины в пространстве
Досталось мне унылое наследство
Моя квартира в тридевятом царстве
На кухне гроб, и в нем моя невеста

пели хором с поклонниками, а ведь эта песня,
кажется, еще на альбомах не выходила.

В начале концерта случилось несчастье: aqualung
возомнил о себе, что у него переходный возраст,
и начал выебываться. Каледин ушел встречать
Наташу. Он оставил мини-диск-рекордер Аквалангу.
Мы предупредили, что если я беру технику в
руки, она ломается. Я уступила Аквалангу
хорошее место, чтобы было удобнее записывать.
На место он сел, а как записывать, положил
микрофон на ковер и стал этот ковер ногами
толкать. Я попросила (вежливо), чтобы он
взял микрофон в руки. Он отказался. Я
еще раз попросила (вежливо, т. е. со скидкой
на обстоятельства). Он отказался. Я очень
огорчилась и взяла микрофон в руки. Запись
прервалась. Акваланг после заявлял, что он
не виноват, и что в этот самый момент девушка
с крашеными волосами (якобы) села на тройник
и вырвала из сети розетку. Никаких девушек
я не видела, и сеть была замкнута, что
подтвердил Каледин, вернувшись минут через
двадцать. Т. е. первые двадцать минут по
вине Акваланга не записались.

Правда, чем дальше, тем пели лучше; мощный
хор подхватил известную песню про Молекулярный
Музей; рефрен, исполняемый из публики с
еврейским акцентом, звучал впечатляюще.

Доктор Геббельс,
Доктор Геббельс,
Доктор Геббельс,
Давай сочиним белый блюз!

Таки почему бы и нет.

Андрюшкин имел ложку для спецэффектов на струнах,
но пользовался ею мало. Великий музыкант,
Андрюшкин, всякий раз удивляешься. И девушки
его любят.

Девушка, опираясь на книжные полки, лет
семнадцати, темно-рыжая -- хотелось назвать
Мариной. Красивая. И Наташа была очень
красивая.

После перерыва снова играла Теплая Трасса,
уже порядком ужратая. Человек Шао забывал
слова и никак не попадал в такт на своей
гитаре, а басист (это и был Ветеран?)
вразумлял его матерной руганью. В конце
концов басист сложил инструмент и ушел,
посоветовав Шао поступить так же в самых
недвусмысленных выражениях. Еще они спорили
из-за пива. Из него пена текла. Шао
говорил: "Возьми бутылку!" -- "Не могу. --
сурово отвечал басист. -- У меня инструмент
в руках." -- "А у меня что?! -- с обидой
спрашивал Шао. -- У меня где инструмент?
Не в руках?" -- но басист не поддавался
на провокацию.

Я вышла покурить. Наташа не пошла со мной:
ей нравилось слушать. Песни были хорошие,
только пелись с трудом. Кирилл сидел,
развалившись, в креслах, в белом тумане
из частиц ядовитых ароматических соединений.
Он уже не производил впечатление человека,
который может связать два аккорда. Жена
его Валя объяснила примерно так: "Он с утра
ничего не ел, а теперь пьет, чтобы забыть
об этом."

Пришла девушка (бритоголовая москвичка),
спросила ментоловых сигарет. Я ее угостила.
Она страшно обрадовалась, посмотрела мне
в глаза, обняла и поцеловала. А до того
она сидела на коленях у юноши и ласкала
его на диване, а уже после всего, собираясь
домой, клеила скрипачку Алину, кажется, не
без успеха.

Я ее тоже поцеловала.

Женщина, женщина! Мать, жена и дочь! Очнись,
спрячь свой срам немедленно! Выкинь губную
помаду! Позволь Святому взглянуть на тебя с
любовию, и во веки забудешь ужасы ада! Ибо
у Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа
душа Ребенка.

И любовь Его превосходит всякое разумение...

Это снова из книги "Ловушка для бесов" -- очевидно,
аллюзия на сочинения Козьмы Пруткова.
"Усердие превозмогает все. Иной раз оно
превозмогает даже и рассудок."

Материалы замечательные. aqualung рассердил
меня еще и тем, что отказался взять их домой и
проработать, хотя ему была выдана порция. Он
сказал "я сатанист". Идиотское возражение:
здесь как раз про сатанистов и говорится.

Общая программа "Цивилизация" имеет целью
"освобождение" от нейтральной животно-человеческой
массы (годной только для ритуального заклания
в огне ядерного Армагеддона) сатаны, тело
которого сейчас, невидимо, состоит из легиона
бесов, число которых должно возрасти до
определенной критической массы, когда наступит
"час X", и самые "приближенные" во главе с
"освобожденным" или духом "Великого Архитектора"
(Бога они воспринимают дурной безграничной
силой, которую они используют по своему
"усмотрению"), вырвутся из земных рамок
"пространства-времени" и, движимые идеей
чистой бесконечности, невольно перерабатываемой
в энергию беснования бесконечного количества
"мелких бесов" (в перспективе), оставшихся
"за бортом" в качестве топлива для вселенской
"Машины", и не вошедших, увы, в "Круг Избранных"
("Перед Ним все равны!" и "Да будет Он во всем!"),
который, в конкретных телах, и устремится в
бесконечные "духовные" просторы манящего
"удивительными приключениями" Космоса,
скучающего без "Властелинов Вселенной" и
"Наследников Разума".

Вот так. И все в одном предложении. А дальше
там еще круче.

Вот теперь мне уже точно нужно идти, так
что дальше -- про второе отделение "Кооператива",
когда забывал слова уже Рыбьяков, и Андрюшкин
поэтому пел вместе с ним -- как студент Мох
обиделся на Генри Меха и на то, что песню
"им плевать, что у тебя импотенция" пели,
обращаясь к нему, и начал закатывать рукава;
как он хотел играть на скрипке Алины; как
пели "из этих мест, где он так долго жил" --
и это была лучшая песня, но и дальше шли
все лучшие; как Рыбьяков оставлял гитару,
а Андрюшкин держался, как стоический виртуоз,
и все прекрасно делал один -- в общем, про это
уже не смогу написать.

Только межконфессиональный диалог приведу
в конце.

Во втором отделении Теплая Трасса пришла
послушать. Рыбьяков сел на большой стул,
посмотрел вокруг затуманенным глазом и
сказал:
-- Стены жесткие.
-- Чувствуешь, да? -- подхватил Шао. --
Надписи, надписи... Хорошо бы взять это
все, замазать. Трудно, конечно, много...
Субботник устроить. А нарисовать поверх --
облака.
-- Да... зачем облака? -- удивился Кирилл. --
Лучше все просто закрасить черным. Покрыть
битумным лаком; знаешь, какая будет акустика?
Самую лучшую акустику дает битумный лак!
-- Ну... хорошо, -- Шао не сдавался, --
а потом все равно облака нарисовать.
-- Ну, облака. Это все равно, -- задумчиво
согласился Кирилл. -- Только черным!
-- Ну, пускай черным... на черном небе
черные облака.