Из Сирии
Иванов на днях или на неделях вернулся из
Сирии. Оттуда он слал мне письма для
передачи жене, как всегда, короткие.
Например: "Передай Наташе. У меня все
в порядке. Ходил в поход. Был арестован
местным КГБ. Сейчас уже на свободе."
Я не хотела повторять его рассказ,
потому что память подводит, что и обидно.
Все же, с ошибками запишу здесь.
Иванов в Сирии общался в основном с друзами --
год или два назад они приезжали с Наташей
вдвоем, подружились с несколькими семействами.
Теперь Иванов остановился у прежних друзей,
и они вспоминали Наташу, хвалили ее красоту.
Друзья друзы, однако, собрались ехать на
свадьбу, а Иванов захотел добраться до пустыни
и посмотреть на бедуинов. Как живут бедуины,
он еще не видел. В книге он прочел о черных
камнях в пустыне (осколки застывшей лавы), и
тоже подумал, что неплохо бы посмотреть. Он
и отправился, кажется, из г. Рушайды. Судя
по карте, оттуда в нужном направлении вела
автомобильная дорога.
Иванов был не один, а с попутчиком. Откуда
взялся попутчик, он так и не смог объяснить:
видимо, сам толком не знал. Но это был
русский студент из Кувейта, его звали Димой,
а здесь он был на каникулах. "Я не знал,
как от него отделаться, -- объяснил Иванов. --
Правда, вреда от него в общем-то не было... но
и пользы тоже не было. Я ему сказал, что
это может плохо кончиться, а он сказал, что
ему все равно."
В Рушайде (если не ошибаюсь) им говорили, что
этой дороги нет, а если и есть, то по ней
"ходят только бедуины". Предупреждали и о
волках. Местные, особенно после заката солнца,
не выйдут в пустыню без ружья. Но Иванов,
кажется, им не поверил. Объяснял так: "Это же
пустыня. Там не бывает туристов. Волки не
привыкли на них нападать -- откуда им знать,
что они съедобны." А на бедуинов он как раз
сам хотел посмотреть. "Куда вы едете? --
спрашивали встречные. -- Вы скажите, какой
город. Какое место. Мы вас довезем."
Иванов (он и вообще неразговорчив, а тут еще
по-арабски) не умел объяснить.
На подходах к дороге попался последний аул,
и в ауле гуляли свадьбу. Приехали машины
с веселыми молодыми арабами. Иванов со
студентом Димой остановились в ауле, их
покормили, снова предлагали отвезти, куда
требуется. А о дороге сказали: "Машины
по ней не ходят." Все же Иванов с русским
студентом пошли дальше, а веселые молодцы
со свадьбы еще дважды нагоняли их на уазике,
допытывались, куда везти. "Русские -- наши
друзья," -- говорили они.
Дорога и правда выглядела заброшенной, на
ней все не бывало и не бывало машин. Шли
несколько часов. Студент Дима был налегке,
а Иванов был вынужден нести рюкзачок
килограммов в пятнадцать: ведь друзья друзы
уехали на свадьбу, вещи от них пришлось
забрать. Зато он не взял ни еды, ни воды.
Объяснил это так: "Я могу планировать на
себя. Если за мной начинает кто-то
увязываться, трудно сосредоточиться." На
дороге уже начинались черные камни, и они
покрывали местность, создавая определенные
виды, а впереди, но побоку от дороги,
показался обрыв. Иванов решил, что прогулку
придется завершить, не исполнив всего, что
наметил, ведь без воды быть нельзя. Он
сбросил рюкзак на обочину и, обратившись
к Диме, в двух словах сформулировал мысль:
до обрыва, мол, и назад.
Сошли с дороги и направились к обрыву.
И вдруг издалека показался трактор. Иванов
очень обрадовался. Он рассказывал: "Трактор
ехал как раз в нужном направлении. Чтобы
успеть, надо было бежать. К тому же мне
не хотелось, чтобы трактор был там раньше
меня. Я ведь там оставил рюкзак, вдруг он
его тоже заинтересует." Собравшись бежать,
Иванов испытал разочарование. Дело в том,
что его рюкзак был черного цвета. Иванов
сбросил рюкзак далеко на обочине, между
черных камней. Издалека различить его
теперь не представлялось возможным.
Что-то сообразив по направлению солнца,
Иванов все же побежал, опередил трактор и
застал на месте черный рюкзак. Дима тоже
подоспел вовремя. Трактор был раздолбанный,
на нем ехали два бедуина по своим делам,
а почему именно на тракторе, неизвестно.
При скорости 15 км в час было удобно
любоваться видами, что они и предприняли.
Дальше я не помню: может быть, они
переночевали где-то у тех бедуинов,
а может быть, перед тем трактор успел
смениться машиной, раздолбанной и
неизвестного паспорта -- видимо,
самодельной. Во всяком случае, один
раз их приглашали пить чай (быть может,
и ночевать) бедуины отец и сын, а в
другой они ночевали в семье, в доме
с печью.
Из Москвы Иванов взял с собой папиросы
Беломор, но не курить, а для курьезу:
думал дарить в подарок. О сигаретах не
приходилось думать, потому что в ритуал
знакомства (которое происходило на каждом
шагу) и между друзами, и между арабами
входило угощение сигаретами. "Надо
было отказываться, -- говорил Иванов, --
но штук восемь они в тебя в первые
полчаса впихнут непременно." Потому и
сигареты у Иванова кончились для него
незаметно. На стоянке с бедуинами он
подарил бедуину-сыну беломор, тот взял
его и сразу куда-то заныкал. Пришел
бедуин-отец. В его присутствии сын,
вероятно, курить не мог, а отец Иванова
отчего-то не угощал, сам же дымил
непрерывно. Приходилось терпеть.
В доме, где они в конце концов оказались,
жила большая семья, и еще на ночь взяли
только что родившегося козленка, иначе
бы он замерз: ночь холодная. "Собственно,
мы видели, как этот козленок рождался, --
зачем-то прибавил Иванов. -- Когда мы
приехали, нам сразу показали загон для
овец, мы его осмотрели целиком, загон для
коз, тоже осмотрели. Там одна коза
как раз занималась тем, что рожала
козленка."
За ночь Иванов и студент Дима так замерзли,
что с утра пару часов приходили в себя у
печки. После они вышли на дорогу, и те,
кто их подобрал среди дня, никак не могли
решить, откуда они там взялись. Это были
снова два бедуина, на той самой, либо на
другой самодельной машине, и вскоре они
для себя придумали историю про глупых
путешественников. Говоря между собой, они
согласились, что у Иванова и Димы есть,
вероятно, машина, по ту сторону пустыни,
в городе Залев (?), а здесь они почему --
скорее всего, потому, что собрались ее
чинить. Иванов думал было их разубедить,
но ничего не вышло, потому что у них
с Димой не было других причин быть там, где
они оказались, на открытой дороге в пустыне
без ничего.
Машина довезла их до артезианского колодца.
Артезианские колодцы вырыло правительство
для бедуинов. У колодца был сторож,
который приветливо встретил всех. Иванов
знал, что они уже должны быть довольно
близко к границе с Иорданией, и спросил
на всякий случай, можно ли им здесь
находиться. Сторож сказал -- конечно,
какие проблемы, а вот впереди по дороге
патруль, идите к ним, и они нас довезут.
"Он был все-таки государственный служащий, --
рассудил Иванов, -- возможно, у него могли
быть из-за нас неприятности. Поскольку
он толком не знал, должен ли он сдать нас
пограничникам, видимо, решил нас самих
направить туда. Ему же меньше хлопот."
У сторожа играли в карточную игру с
неизвестными правилами, по наблюдениям
Иванова, похожую на Кинга.
Напившись чаю и поблагодарив сторожа,
Иванов со студентом Димой побрели в
сторону патруля. (На этом месте вчера
приехал Миша В., очень хороший. Теперь,
после перерыва, я забыла еще больше.)
Шли они по дороге, и впереди увидели
кирпичный дом, совсем без окон. Они
остановились напротив и принялись гадать,
для чего мог бы быть такой дом. Не загон
для скота, не особый, эпохи развивающихся
стран, вид религиозного захоронения...
Когда Иванов сам был студентом, он видел
сон. Будто приехал на дачу, скажем, к
Фальковскому (Фальковский всегда был гнида --
это мой комментарий, Ю. Ф., и до него все
равно никто не дочитает), и тот принимается
ему показывать дом. У дома где-то сбоку
шар, и Фальковский объясняет, для чего шар,
а перед домом колодец. Для чего колодец?
Легко сказать. Приедет к Фальковскому
вор, ступит на бортик у колодца, всплеснет
руками, чтобы сказать: "Ну нифига ж себе
колодец!" -- и тут же провалится.
Иванов и студент Дима стояли на дороге и
удивлялись дому без окон. Как решили
подойти ближе, услышали громкий и страшный
лай: откуда-то сбоку на них бежала стая
огромных белых собак. Иванов стал
оглядываться в поисках камней, чтобы
кидать в собак, но те повели себя неожиданно:
добежав до некоторой невидимой границы,
остановились все разом и принялись
отчаянно лаять. Иванов подумал, что хозяин
мог бы и выйти на лай -- но откуда ему
выходить, неизвестно, и ждать его, пожалуй,
не стоит. Решили не ждать.
При этих примерно обстоятельствах их
подобрал патруль, и отвел к себе.
Патруль был -- несколько солдат, пара
офицеров, дружелюбно настроенных. Угостили
чаем. Как стали проверять документы, Иванов
спросил: "Мы задержаны?" -- "Вы у нас в гостях," --
отвечал офицер. Все они были одной религиозной
принадлежности, из одной области географически,
Иванов ее называл. Вероисповедание здесь
означает национальность и место, откуда родом,
поэтому Иванов называл себя православным
христианином, и это они могли записать. А
попытка Димы объяснить им, что у нас, мол,
на самом деле нет никакой религии, была
встречена безо всякого понимания. Солдаты
говорили между собой: что, мол, он морочит
нам голову -- как это может быть.
Допросы вначале выглядели странно.
Начальник спросил, есть ли у них книги
(сперва никого не обыскивали). Иванов
замялся: ему не хотелось, чтобы они искали
книги, рассованные по всему рюкзаку. Дима
сказал: "Есть! Арабско-русский словарь," --
и вынул его из кармана. Словарем все
заинтересовались.
Начальник сказал: "У меня, например,
такие зубы, -- и показал зубы, -- а какие
у вас?" Иванов и Дима разинули рты и
показали ему свои зубы.
Начальник показал на свет фотографию и быстро
спросил Иванова: "Знаешь этого человека?"
Иванов присмотрелся и спросил осторожно: "А
это, случайно, не ты?" -- "Точно, я," --
обрадовался начальник и положил фотографию
обратно в конверт.
После этого допроса начальник ушел. Пришел
солдат, странно похожий на переодетую обезьяну.
Заговорил и строго предупредил, что будет
задавать вопросы, а на вопросы необходимо
отвечать правду для их же пользы. После
этого задал один вопрос: "Не поддельный
ли паспорт?" Аккуратно записав на бумажку
ответ вместе с паспортными данными, встал,
скомкал бумажку, бросил ее в мусорное
ведро и ушел.
Ночевали в патрульном домике. В комнате у
солдата на дверце шкафа -- портреты Отца
Нации, восемь штук в ряд из разных газет.
На внутренней стороне дверцы (он ее раз
открыл) были приклеены красавицы, тоже
много, но не одинаковые, а разные.
Там был и телевизор, его включали и смотрели
новости. Показывали события в Израиле,
министра Шарона. Один из солдат сказал,
указывая на него: "Вот плохой человек. Я
бы его убил."
Наутро их отвезли к главному начальнику,
в большой дом местного КГБ. Там их пугали;
Диме, который вздумал было фамильярничать,
сунули зажигалку под нос. Иванов не знал,
как быть с его бумагами и адресами. Подумав,
попросил принести воды. Воды и принесли, со
словами: "Чего-чего, а воды у нас хватает."
Почему-то Иванов успокоился. Между тем,
мимо них водили заключенных из соседней
комнатки: связанных и с завязанными глазами.
В допросной комнате -- кровать, на которой
положено сидеть допрашиваемому, и стол со
встроенной пишмашинкой.
Продержав весь день, повели все же к самому
главному начальнику, причем гнали быстро
по лестнице -- видимо, чтобы не успели
ничего разглядеть. Начальник вел себя
как отец нашкодивших шалунов. "Зачем же
вы туда пошли? Разве вы не знали, что
здесь граница? Что же вы так."
Отпустили, однако. Всего сложилось на двое
суток. Иванов еще ездил немного по Ближнему
Востоку, а потом приехал домой.
![[info]](../../../img/userinfo.gif){kind=small}
aculeata) wrote,
