Жизнь женщины тяжела и полна опасностей...
Как и отчего это происходит - неизвестно. Вроде живет себе женщина, живет, - косит сено, играет на цитре, поливает цветы, лечит ту самую молочницу, вытирает сопли молодым пожирателям бюджета, успешно обучает глупостям их же, теряет кошельки, пиарит депутатов, чертит проекты, прикрепляет огурцы к щекам, торгует (с переменным успехом) телом, разводит кактусы, водит автомобили, пишет статьи о том, что все мужики произошли от глистов, ходит по специальному помосту в специальных же тряпочках, украшенных надписью Chloe или Yamomoto в самых нежных местах, или пишет биографию Паука - в общем, чувствует себя непринужденно. Как вдруг все идет прахом: козлоногий Пегас из сумрачных лесов пару раз осеняет ее своей чугунной лирой, да прямо по башке, и - готово, пропала женщина, зачахла сестра, исчезла любовница, утрачен писатель, недоступна проститутка, сдохла жена и растворилась мать. Все, нету! Если мужчинам удается порой выжить и восстановиться после подобных благословений, то судьба слабой женщины предрешена - быть ей отныне поэтессой!
Как оно обычно и бывает, вначале страдают самые близкие, а именно - имя, одежда и прическа. Вменяемые, достойные Ирины Сергеевны, Анны Александровны и даже Жанны Леонидовны уступают место таинственным и зловеще-непонятным Полинам Барг, Амброриям и Евдокиям Нигалло. Одежда приобретает необъяснимые цвета и интригующие формы, прическа же исчезает вообще. Весь облик новообращенной становится таким бессмысленным и даже обидным, что семья и родственники погибшей перестают о ней скорбеть и начинают тихо ненавидеть. Процесс пошел. Пошел страшными семимильными шагами.
Прежде всего, пострадавшая обзаводится кумиром, столь необходимым для эпиграфов, посвящений и ммзаимствований. Выбор у нее невелик и дальше Цветаевой дело обычно не идет. Заручившись помощью популярного мертвеца. Женщина начинает то, ради чего, как она тут выяснила, она и появилась на свет - начинает писАть.
Женщина, чье сознание не полностью разрушено скорбью о растоптанной, анонимным ухарем, невинности и украденных (им же) годах, обычно предпочитает творить в трех основных направлениях: пейзажная лирика буколического окраса, стихи, пропитанные глубоким гражданским пафосом и, собственно, любовная лирика.
Памятуя о том, что каждый поэт, подобно грядущему воину, должен быть приписан к определенному участку, свежеиспеченная жрица судорожно роется в памяти и находит-таки себе нечто похожее - от Коктебеля, где была проездом лет восемь назад, до собственной паскудной дачи, которая снабжается звучным названием и тут же следует в Вечность:

Просторы призрачно багряны,
И пляшут листья на ветру
Наивных пажитей Веснянки,
Где солнце прячется в бору,

И самый невзъеблимый психотерапевт не сможет объяснить, при чем здесь, собственно пажити и отчего они так наивны, и кто придумал, что "багряны" и "Веснянка" рифмуются?! Почему "багряны" не срифмовано с "окаянный" или "Деревянко" также не ясно, ведь смысл не на секунду не пострадал бы?!
Загадка Впрочем, не самая большая и далеко не последняя Идем далее - природно цепкая память услужливо подсказывает поэтессе, что гении во все времена славились непредсказуемостью поступков и прямо таки презрительным отношением к логике. Именно на этом поле чаровница и чувствует себя наиболее свободно, отбросив всякий стыд, она бросается выдумывать:

Ты мне подарил Коктыбель,
А солнечный день - Голубень
И розоватый закат...
В глазах - звездопад.

Слово, которое так и хочет подставить читающий вместо весьма показательной "Голубени" мы, из скромности оставим за кадром...

Об экзальтации не забываем, подходим, девочки, берем:

Морская даль
И голубень! (уже строчная пошла, провинилась видать, голубень эта самая!)
Ах, Коктыбель!
Ах, Коктыбель!
В моей душе живешь цветешь,
Но, милый друг, ты не поймешь
Моих душевных струн поющих!

КоктЫбель - вовсе не опечатка, а еще одна дань непременной ебанутости гения, прошу отметить!

Без описания, освященных всеми возможными демонами, оргий разумеется никуда:

- Мы плясали вместе с тобою
На молитве ночной прибоя (он молится, а они пляшут! Богема, понимаешь!)
И от счастья горели глаза,
И от счастья глаза-бирюза.

Пишущая - натура, безусловно, сложная, поэтому к ебле дело идет с огромным скрипом:

- Любовь в небеса - в бездонность
По звездным следам.
- Милая, где же покорность?
- Незрячему не отдам!

Хотя эта требовательная дама более чем не прочь:

Любовь свою распластаю
У твоих белых колен
Мой страж, позволь, я таю,
Пусти в любовный плен!

Знаю, знаю, как всегда при чтении подобного просится...! Ну "член", "член", успокойтесь, продолжаем.
Тем более что кавалер - образец политесных страстей и бонтонных домогательств:

- Моя ты женщина белая
Со смуглыми плечами,
Ты моя самая нежная
С жемчужными очами
(а чо себе не польстить - бесов не потешить, пока не видит никто?!)

И, вообще, Он - чел привлекательный, даже желанный:
- Что за напасть,
Ах! Любовная власть, -
Ты - бубновая масть -
Золотокудрая власть!

Она впадает в экстатическое состояние:

Любви свеча
Любви огонь,
Ох, горячи
- Не тронь!
(О! Ты мой страж!
О! ты моя блажь!)

Разумеется, все кончается очень хорошо:
-Рукой вразрез -
Пламенем - треск.
Рвется пламя
Из сердца впрямь.
Любви знамя
Воздам.
Мой страж
ждал,
гнал,
терзал,
познал.

Ну, еще бы, кто бы сомневался! Да и вообще дама на югах желает жить свободно и поэтично:

- О, думы грешные, бейтесь в стол,
Как волны морские в мол...

Такая вот хуйня происходит в вотчинах души, однако таинственные и романтичные, как вампир вопросы самоидентификации также не чужды нашей героине:

-И вот по небу мчится
Красная кобылица,
Закусив узду,
Уронив слезу

Она помнит о своем невзъебенном величии и скачет туда,
- Где за святым застольем,
Усевшись в зримый ряд,
С Богами о приволье
Поэты говорят!

Существо она очень ответственное, поэтому, не буду говорить каким местом, но она явственно ощущает неудержимое желание помочь несчастной "матучке-России":

Нависли злые силы
Над моей Россией.
И черные птицы носятся,
В каждую душу просятся.

Победа, безусловно, близка -

Но восстанет день
Из тьмы-глубины,
Со мной.
Восстают дни
Голубизной!

Кто не понял, поясню - все заебись будет.

Но какой же может быть поэт без искреннего истерического восторга пред "благорродным искусством"?! Да, никакой!

-В сердце - палящий зной,
Как в полдень у вод Арала.
О, сердце мое, пой
И плачь у картин Шагала!

Поклонимся персональным богам:

-Люблю ее разрывный стих,
Я верю, голос не утих,
Коль в души падает водопад
Словесных ее громад.

А без эпитафий?! Строгих стихов "на смерть"?!

- Но оборвались вмиг
Гитары твоей струны
Сердца слышу крик
И плач у твоей урны!

Но солнечным светом объята,
Живет твоя голубень (а я, вот, ничего другого и не ожидал!)
И красного яблока злато
Серого цвета тень.

Вот тут уже архиважный вопрос, мимо которого я никак не могу пройти: Какого хуя писать такую чушь, оскорбляя память человека, который не только ничего плохого не сделал тебе при жизни, но даже не был с тобой знаком?!!! Да, душа поэтессы - загадка загадок... По-любому, я бы за такие стихи призраком злобным во сне ей являлся, до самоубийства бы довел, падаль этакую!!!
Но мы отвлеклись...
Поэтесса - существо щедрое, поэтому каждому должна достаться частичка ее безмерной любви:

Слышу Вселенной
Живую струю,
Вижу во Вселенной
землю мою:
Наш земной шар
Над землею пар
Разгоню пар -
Потушу пожар

На этой почве не может не развиться известная болезнь:

- Я - таинственная страсть,
Любви бубновая масть.

Само собой никто и не сомневался.

Добры женщины, щедры, тем и спасутся...
Потому, именно, мне и хотелось бы "повесить завесу жалости над концом этой сцены", ужасен конец, тьма и жуть разложения царят там тьфу, бля, не заразиться бы!!

Под занавес хочу сказать, что близким болящей уготована самая страшная участь, и хуже всего придется мужу (любовнику, спонсору, отцу, наконец!) - ищите денег и надежных контактов с Полоцким книжным издательством, выхода у вас нет.

-На мои белы плечи,
Словно меч после сечи
Черный плащ наброшенный.
Как на траве скошенной
Босиком стою, -
Не иду - пою...