Клонируют коров, клонируют овец...
Лягушек, может быть... Обидно, наконец.
Мне не о чем просить угрюмого Творца,
Нам множиться, плодить, как некая овца,

Как будто мы овца, идем по жизни вспять,
Мечта на привязи, но просится летать,
Но просится в полет, а крылья коротки,
И мы на поводу у собственной тоски.

...Смотрю себе в глаза, как юноша Нарцисс,
Но жадно взор скользит, неумолимый, вниз,
Абсурдной нежности нездешние слова
В обход грамматики вступаются в права.

Я человек, и я не клоуна создам,
Но клона верного, и будто бы я сам,
И будто смерть моя со мною пополам
Превозмогла судьбу: не Каин, но Адам!

Не Каин, но Адам, и змей нас не страшит,
Пусть яблоко в саду прекрасное на вид,
Мы знаем вкус его, мы слышим аромат -
Пускай себе висит, мы покидаем сад.

Мы покидаем сад, и гоним из ковчега
Две копии "овец", осколков человека.

Я воссоздал себя. И сон мой, как тростник,
Умелых рук и губ прикосновеньем
Был оживлен - и музыкой, и пеньем
Стал формул прозаический язык.

Я руку на плечо товарища кладу,
Слова мне небо жгут, срываются потоком;
Я не могу молчать, и было бы жестоко
Мне это запретить - но я уже в бреду.

Скажи, двойник мой юный, для того ль
Веками подводила нас наука,
Петляя в темноте, гонясь за тенью,

Чтоб мы, любовь познавшие, как боль,
Привычные, как входит смерть без стука -
Впустив мечту, отвергли наслажденье?

Быстрыми перьями по белоснежной бумаге
Водят, не помня о том, что забудут наутро,
Призраки в темной конторе; но ветер, гуляя в овраге,
Вспомнил, развеял по тропам, дорогам, запутал,

Перемешал части речи, и пестрой мозаикой слога
Выложил детскую песню, наивно зовущую Бога,
По именам, по законам, по старым заветам и новым;
Жители сумрака, сонные сбросьте оковы!

Вы, до рассвета застывшие позами плоти,
Мучимы страстью, так жалобно жалки, как дети,
Бледные мальчики, о бесконечном полете
Мысли оставьте: иная дорога вас ждет на рассвете.

Проблеском в утренних сумерках встанут туманы...
Но, так ревниво укрытые светом Селены,
Вправо и влево раскинуты трепетно члены...
Свитые гнезда покинуть так больно, так странно...

Солдаты лижут языки.
Покрыты мздою очеса.
Тревога гонит вдаль полки,
И мановением руки
Густеют небеса.

Ризому опускают в гроб.
Ланцетом достают вотще.
Осталось лишь немного, чтоб
Сказать: "Прощай". И б(л)едный лоб
Поцеловать вообще.

(Так похоронен клон любви.
Так обнаружен вкус рубля.
Дружок, как хочешь назови,
Но струны пальцами не рви
Военных песен для.)

Вообще прощай, навек прощай.
И в частности - прощай уже..
Тревога гонит прочь печаль,
И наливает белый чай
На пятом этаже.

Овца овце отец отца.
Густеет кровь из мнимых ран.
Баран овце конец конца,
Истец истца, свинец свинца,
Никто овце баран.

И я тебе никто нигде.
И ты не вспомнишь обо мне.
И даже если и т.д.,
То все равно, и при звезде,
Во сне и на луне.

1.

И песню о любви диковинно поет,
И тронет провода; тут воздух содроганьем
Мучительно в груди, и вырвется вот-вот,
И почва поползет под мягкими ногами.

Зыбучие пески, соленая вода,
И невозможная - помилуй, не до смеха -
Я сомневаюсь вслух, какая там помеха,
Двунадесятых царств меж нами города.

Во сне переплываю океан,
Вперегонки со мной, одет и пьян,
Плывет актер кино Адам Ковальчик.

На берегу бастуют почтальоны.
Я жду письма... и носится, влюбленный,
С утра задравши хвост, соседский Мальчик.

2.

С утра задравши хвост, соседский мальчик
Бежит, и мне недолго угадать,
У чьей двери звонят... больней и жальче
Ложится на сердце вся эта благодать.

Щека округлая и локон золотистый,
В глазах ни тени будущей тоски,
Но что мне в том? и тонут лепестки
Ажурных лилий в воздухе искристом.

Я в зеркало беспомощно гляжу...
Невеста поднимает паранджу,
Усы и жабры, диво - пойман зайчик!

Отец велел; бесенка страшен вид,
Узнав меня, от радости кричит,
Я "цыц" ему - а он, понюхав пальчик...

3.

Я "цыц" ему, а он, понюхав пальчик,
Мне говорит: "Ну да, я сукин сын," -
И как актер кино Адам Ковальчик,
На кресло проливает керосин.

Тут спецэффекты, брызги и осколки,
Зеркальная дуга, полет шмеля,
Разбиты небеса, дрожит земля,
Блудница, с нею зверь, и воют волки.

И ангел, кажется, не то большая птица,
Как самолет испорченный, кренится,
На плечи нам обрушится вот-вот...

Театр давно дирекция закрыла.
Пегас, стуча копытами бескрыло,
Бежит, и расступается народ.

4.

Бежит и расступается народ,
А на краю младенца растоптали.
Потоком вынося за поворот,
Толпа скользит меж бархатных проталин.

И круглый шар, горячее ядро,
Антеннами вращая голубыми,
На длинных ножках шествует за ними
Спешащей в гости каменной горой.

Что ж Магомет? Ученый в пиджаке,
С пробиркой бело-розовой в руке,
Ценитель электрона-янтаря -

Монах? Философ?.. Танки, оцепив
Кольцом; и мальчик, жадно в объектив...
Я прохожу вперед - и вижу, как заря...

5.

Я прохожу вперед и вижу, как заря
Аврора машет красными руками:
Слепая, потеряв поводыря
Бежит - и вниз, задевшая о камень.

А ночь стозевна, тысячью очей
Глядит, хохочет и созвездья чертит.
Матросы врут, как нанятые черти.
Молчит и вертит компас казначей.

И группы пассажиров на борту,
Вотще уставя лица в пустоту,
Мечтают - нынче вечер будет бурным;

Мне их не жаль. На палубе - больной,
Ворча над взмахом кисти шерстяной,
Кладет мазки то красным, то пурпурным.

6.

Кладет мазки, то красным, то пурпурным,
То, мраморного цвета, голубым.
Мелодию доверивши валторнам,
Воздушная судьба встает над ним.

Глаза в глаза; короткая надежда,
И обжигает сердце белый лед -
Пускай, шепчи, не размыкая вежды,
По кругу стрелка медленно идет.

Не волны: след русалки на холсте -
По небу серебром, и в тесноте
Дома толпятся, окнами смотря,

И тонких пальцев стонущий изгиб,
И жители, похожие на рыб,
И купола церквей, серьезно говоря...

7.

...И купола церквей. Серьезно говоря,
Я никогда не вчитывался в знаки,
И не клонил колен у алтаря
Под батюшкины всхлипы, паки-паки,

Но странный трепет - легкий, как во сне,
Как два крыла летучего созданья,
Прикосновенье этих двух огней -
Горящих глаз, и обольщенье тайной.

Кощунствуя, я сердцем странно чист:
Так тень крестом ласкает белый лист,
Так лжет судьба пернатая авгурам...

С востока поднимается луна,
И огненные в небе письмена
Мешают взгляду в сумраке бравурном.

8.

Мешают взгляду в сумраке бравурном
Зеленые, холодные огни.
Зверь каменный и каменные урны,
И зябнут непривычные ступни.

Перила. По ступеням и виньеткам
Подернут мрамор инеем, но он
Невидим глазом; стынет медальон
С лицом твоим, на сердце, неприметно.

И бледный современный гобелен,
И трепет достигает до колен:
Томленье духа, предвкушенье власти,

И - локонами черными до плеч...
С чудным акцентом сбивчивая речь...
Надежда на внезапное несчастье.

9.

Надежда на внезапное несчастье
Читалась в ритме шага, а кругом
Мостки ложились старые, дощато
Поскрипывая в лад под сапогом.

И волоса до плеч, и взлет запястья -
Я знал его, но имя, птичий крик...
Как будто ангел к дудочке приник,
И я смолчал: не надо повторяться.

Часы спешили, вырастала тень,
Злых улиц затихала дребедень,
Фонарный ряд хранил нас от напасти,

По проводам карабкались слова,
А в небе, различимые едва,
Две лошади, уже неясной масти...

10.

Две лошади уже, неясной масти,
Харона сухопутный экипаж!
Асфальт ухабист, и такие страсти
Идут на ум, чуть душу не отдашь

Их богу с жеребячьей головою...
Но мы решились ехать, так кати,
Рука в руке, дорога впереди,
Призывно в темноте сирены воют.

Индустриально-нежный аромат,
Полуночное эхо невпопад,
Звук в одеяле улиц изнемог.

Ты шляпу вдруг роняешь, как в кино,
Выходим; лишь слегка повреждено
Узорочье следов от птичьих ног.

11.

Узорочье следов от птичьих ног -
Твой на стене ковер; я знаки разбираю,
Я трепетом охвачен, как пророк
На полпути от гибели до рая.

Два тома поэтической тоски,
Твоей рукой надписаны небрежно,
Лежат в пыли; здесь время воздух режет
Своей рукой, а сердце - на куски.

А ветер рвет накидок мишуру,
На струнах проводов ведет игру,
Не замечая явного огреха -

И телеграммам нынче не сезон...
И больше нет прозрачного, как сон
(я ждал тебя), по телефону, смеха.

12.

Я ждал тебя. По телефону смеха
Последний отголосок затихал.
(Пардон, ошиблись номером, помеха
На выходе испортила сигнал.)

Хромало время, жалостный калека,
Я схоронил надежду подо льдом.
Два сердца, когтем вскрыв грудную клетку,
Уже летят на родину, в Содом.

Я пил вино, и на губах горчило,
И ночь к нам возращалась через силу,
Глотая свет без всякого успеха:

Неоновых огней продлится день.
Прямоугольная на стол ложилась тень -
Письма, быть может? ...И кричало эхо.

13.

Письма, быть может - и кричало эхо,
В который раз сводя меня с ума,
И начиналась странная потеха,
Безудержных намеков кутерьма.

Намереньем искусства, осторожно,
Вздыхает карлик, трогая струну -
Но это сон, и доверяя сну,
Домысливаю то, что невозможно.

Я вижу сквозь зеленое стекло
Неистовых столетий ремесло,
В кривой бутылке пляшет потолок,

И ангелов хмельных лихая стая
Наперебой твердит не уставая
Мне в уши всех имен последний слог.

14.

Мне в уши всех имен последний слог
Пробрался и затих. Но между делом
Явился бес и лиру уволок,
И сын полка на сердце пишет мелом.

Ты зол и ветрен. Поднимая бровь,
Твое лицо бесчинствует на фото.
Ты, красотой ограбивший кого-то...
Нарцисс в цвету, и гибельна любовь.

Вот-вот снаружи щелкнет домофон:
Тебе знакомый мальчик, это он
Торопится по лестнице навзлет.

Не смейся, я устал от суеты -
Но циферблат глядит из пустоты
И песню о любви диковинно поет.

15.

...И песню о любви диковинно поет,
С утра задравши хвост, соседский Мальчик.
Я "цыц" ему, а он, понюхав пальчик,
Бежит, и расступается народ.

Я прохожу вперед и вижу, как заря
Кладет мазки то красным, то пурпурным,
И купола церквей, серьезно говоря,
Мешают взгляду в сумраке бравурном.

Надежда на внезапное несчастье,
Две лошади, уже неясной масти,
Узорочье следов от птичьих ног...

Я ждал тебя: по телефону - смеха,
Письма, быть может... и кричало эхо
Мне в уши всех имен последний слог.

Обстоятельства места и времени
Переменные крови и траектории
Того что называют судьбой
Легкий промельк твоих зрачков

Пойманных как бы убоявшихся
Самих себя и в смуглых пальцах
Ложечка тук-тук чай с лимоном
Лакомка ты левантинец лентяй

Прогретый солнцем на сто поколений
Такие вот плыли с Улиссом такие
Же как ты улыбались Платону
Торговали мылом селедкой крестили

Детей своих в честь непонятных
Бородатых святых я подумал
Глядя на твои руки что ты мог бы
Сейчас не сидеть на кухне

Нашей общей знакомой чей ключ
Переходит от одного к другому
Пока она носится от войны к войне
Фотографируя в сущности одинаковые

Трупы воронки раны воронки трупы
Сложись все немного иначе
Ты бы сейчас стоял возле кофейни
В южном пыльном маленьком

Городе с именем мертвой богини
И жестикулируя болтал бы с другом
О ценах на рицину о НАТО
О турках футболе и о русских

У которых все не так как у людей
Даром что крестятся справа-налево
И в твоих черных зрачках
Не отражались бы мои голубые

ЧИТАЕТ ГАЗЕТУ В ЛЕТНЕМ САДУ

На зеленой скамье ты
Читаешь газету глядя
Временами поверх
Портрета какого-то

Некрасивого и злого
Политика на проходящих
Мимо девиц в коротких
Ветер треплет волосы

Мраморные соотечествениики
Заглядывают тебе через
Плечо обманутые сходством
Начертания букв Воробей

С независимым видом
Дефилирует по дорожке
Слегка подпрыгивая что
Твой Мандельштам Уже

Тридцать минут второго
А Сережа все не идет
Я привез тебя в этот город
Наполненный пустыми

Местами оставшимися от
Бывших людей квартир
Забегаловок книг разговоров
Трамвайных маршрутов

Разведенных мостов
(- Молодой человек,
Который час - Ты небрежно
Медленно складываешь

Газету зажимая ее
Между большим и средним
Пальцами правой руки
А указательный оставляешь

На недочитанной странице
Мизинцем как бы нехотя
Отодвигаешь рукав на
Левой руке. - Без двадцати

Минут) шалопаев балетных
С большими глазами и
Неумеренным аппетитом
Их хмурых и сильно

Пьющих антрепренеров
Матросов и прочей
Дребедени не имеющей никакого
Отношения ни к этому саду

Ни к воробью все еще
Прихрамывающему хореически
Ни к статуям ни к Сереже
Спешащему к нашей скамейке

Ни ко мне ни к тебе ни к чему

Деревья гнут головы низко,
они наклоняют ветви к самой земле,
они хотели бы коснуться ее нежней, и дольше не отнимать рук -
но ветер скажет им свистящее слово,
и они, зная, что не властны над чужим мгновеньем,
качая головами, отводят глаза.
Деревья говорят медленные слова,
деревья живут долго,
язык мгновений им трудно освоить.

Я вспоминаю твои длинные руки,
дивные руки твои, и пальцы, как тонкие ветки,
и змеиную мудрость суженного зрачка.
На прекрасном челе не отметив прошедшие годы,
жизнь течет мимо, не смея увлечь тебя ни единой волной,
и лишь иногда, резким, коротким словом,
на быструю ночь, на щелчки рассветных часов
о себе напомнит любовь.

...Он был похож на тебя, но моложе; он улыбался.
я пригласил его войти в дом,
я налил ему чаю в круглую чашку,
в круглую чашку с красным цветком на дне.
в полумраке, глаза в глаза,
мы сидели молча вдвоем.
В мыслях я протянул к нему руки,
и всей кожей спины
ощутил пронизывающий ветер,
не коснувшийся занавесок,
не тронувший тонкой посуды на самом краю.