Юля Фридман

Вместо подвига.

Человек иль злобный бес
В душу, как в карман, залез,
Наплевал там и нагадил,
Все испортил, все разладил
И, хихикая, исчез.
Дурачок, ты всем нам верь, ---
Шепчет самый гнусный зверь, ---
Хоть блевотину на блюде
Поднесут с поклоном люди,
Ешь и зубы им не щерь.

Ф. Сологуб.

Иван Капоткин получил задание.
Возвращаясь домой, он думал, а что будет, если карточку с заданием потерять. Уронить ее в грязный, допустим, снег, под колеса частной машине. Частные машины теперь запросто ездят по прохожей части, так что --- никаких подозрений. Карточка измочалится, надпись смажется. Хотя, может быть, ее в компьютер уже занесли. А может, не занесли. Или она всегда и была в компьютере. Иначе откуда ей взяться?

Компьютер был один на всех, зато большой.

Иван шел улицей; городской закат проступал среди туч пунцовыми пятнами лихорадки, даже не вызывая тоску, а только вяло напоминая собой, что тоска кругом. Снег был желтый, но собаки уже ушли. О чем-то когда-то можно было думать на этой дороге, но теперь всякое шевеление мысли здесь задевало мозоль, утомительно мельтешило ложноножками общих мест. Они размножаются делением. Они опять размножаются.

Иван плюнул и перестал смотреть.

Тем временем в небе краски некрасиво сгустились, красная потерялась. Прямо на пути, в два-три человеческих роста, вырос фонарь. Ивану малодушно взгрустнулось: он вспомнил про радости жизни. Что на этом месте видит ребенок? Детям ведь не противно, и не щемит от тоски.

Ребенок смотрит на это, как в глазок или в щель. За фонарем, например, целый ряд фонарей, и неизвестно, чем он кончается. Оттого дети любят все аляповатое: именно так, неправильно, схематично и грубо-красочно (оттенки сливаются) выглядят большие незнакомые вещи, когда их видно издалека.

Жестокая подделка для взрослых --- яркие обертки ненужных товаров. Женщина без косметики определенно дурна собой.

Иван шел и шел, хотя дорогу вполне можно было бы опустить, это не расстояние. Выходить из дому решительно незачем. Вот облезлая ворона, еще можно ее рассмотреть: она жила в гнезде, потом выросла --- ела всякую дрянь. Никто, если не считать Господа Бога, не заботился об этом нарочно. А вот бес, или демон --- дело иное. Это вам не ворона, граждане хорошие: не простой рассадник для паразитов пера... Этого так просто не вырастишь.

Приблизившись вплотную, Иван обнаружил, что птица сдохла от скуки. Не сдержав зависти, он пнул труп с размаху правой ногой --- но то был холмик обнаженной земли, он разлетелся на жестковатые комья; и не испытанная доселе, чужая, глухая и пронзительная надежда хрустальной змейкой ужалила сердце. У двери подъезда был сломан замок. Иван взлетел, возможно, на лифте, на высокий этаж, без труда проник в свою квартиру --- но воздух, на оборотный манер выдуваемый из щелей, до того уплотнился, что отзвук нескоро отрывался от стучащих об пол подошв.

Дети столпились вокруг, наклоняли уши, поводили крошечными металлическими усиками, расположенными поверх квадратных голов. Многие из них уже легли на землю, разваливаясь на части. Стекла вытекали из множественных глаз, сочились жаркой слезой. Менестрель, чувствуя небывалый жар, был рад, что песня понравилась детям. Они, можно сказать, умирали от счастья, а небо удивительным образом сияло и светилось со всех сторон.

Что касается задания, пора было его исполнять. Иван Капоткин поднял статую в форме голой лампы, поставил ее на стол и зажег. Электрическая мощность ее не шла ни в какое сравнение с небесными силами; но все же, хоть что-то. Иван безо всякой жалости с размаху продавил задом зеленое кресло; устроившись в нем, стал думать о своей голове, представляя, что у нее внутри. Внутри без труда представился правильный шар двойного диаметра, с крохотной как бы червоточиной. Иван пошевелил ее, чтобы она знала, что надо расти и выползать на свет божий. Ничего не случилось. Иван подумал и сказал ей: "Ну что ты, гадина? ползучка адова."

Она, дрянь, сидит себе, как не ей говорят.

Иван сперва растерялся, но сейчас же снова, отвлекшись от неудачи, подумал мысль. "Мы вот кушаем, --- сказал себе Иван, --- поправляем свой организм. А та тварь голодная. Куда она дура поползет."

Иван решил ее подкормить.

Еще плотней обустроившись в кресле, он стал предаваться воспоминанием. Миновав детство --- если что, мы к нему вернемся --- он нащупал в памяти отроческие годы, жаркий стыд и голую непосредственность физиологических откровений; первую любовь, наконец. Девочка Настя в коротком платьице, веснушки, видел, как она переодевается (сквозь щели в досках). Точнее, пытался подсмотреть, а вышло неясное мелькание, и оно волновало. Говорят, она целуется с Витькой "Ковбоем", многие видели; и надо бы разлюбить, а как раз и не получается. Слово "НИКОГДА", которое будит (и только потом, с течением лет, повторенное много раз, может начать усыплять) --- отвратительный диссонанс, каркающий смех вечности.

Размечтавшись о Насте, Иван не заметил, как заговорил Телевизор. (Телевизором звали бестолкового духа, который передавал изображения кретинов на расстоянии. Он был похож на бытовой электроприбор.) Начиналось телешоу "Экстремизм вокруг нас: террор! революция! унижение человеческого достоинства! наркобизнес!"

Иван, раздраженный вмешательством (Телевизора не унять), смотрел краем глаза. Он видел молодого человека, увешанного атрибутами. Вокруг толпились журналисты и журналистки. Это перемежалось бегающими лозунгами, крупным планом во весь экран:

ЗВЕРСКИЕ ПЫТКИ!!!!

КРОВЬ И СМЕРТЬ!!!!

ДА-ДА, СМЕРТЬ!!!!

ТОТАЛЬНЫЙ ТЕРРОР!!!!!

ЛЕДЕНЯЩИЕ ДУШУ УЖАСЫ!!!!!!

Лозунги были нарисованы как бы красным, и с них как будто капала кровь. Чуть позже Иван по очевидным признакам заключил, что это предвыборная агитация. Лозунги, чтобы не ходить далеко, заимствованны из чьей-то устаревшей контр-пропаганды.

Но это могла быть и контрагитация, вяло подумал Иван: агитация против... нынче не разберешь. А то и просто увеселительная программа. Иван щелкнул Телевизора, чтобы дальше думать о Насте, но тот не унимался. У него на экране начинался мультфильм. А мультфильмы, это была у Ивана слабость. Закрыть глаза он уже не мог.

По небу ползли облачка, веселые, легкие. Наверное, их навеяло ветерком. Светило солнышко. Пели пташки.

Мальчик, наверное, его звали Колокольчик, напевая шел по тропинке. На шаг впереди весело бежала собачка, едва не испугав прелестную девочку, беляночку, в короткой юбчонке, с веснушками... наверное, ее звали Ромашечка. Эта девочка, мило приплясывая, поводя кругленькими бедрами, шла им навстречу.

Мальчик и девочка, смущаясь, кинулись друг другу в объятия. Мимо бежала свинка... пасторальный, чудный пейзаж.

Мальчик и девочка целовались увлеченно, страстно. Рука мальчика уже скользнула... а девочка... вдруг началась война.

Прибежали солдаты, жестокие, в противогазах, не похожие на людей. Они сразу же принялись стрелять, одним выстрелом уложили мальчика, другим --- собачку и свинку. Как поступить с девочкой, они не знали, мультфильм все-таки. Один сумасшедший солдат даже начал было напяливать ей на головку противогаз. Девочка отбивалась и, как безумная, бросалась на трупы.

Положение спас автор сценария, крупным планом возникший на экране. Он был ненарисованный, но в мультфильме свободно ходил. Он сказал:

"Люди! Зачем вам ссориться, воевать, драться между собой? Ведь вы все братья по крови. Вы все похожи друг на друга. У вас общие радости, горести, праздники и потери. Зачем же вам убивать друг друга? Вы думаете, что война --- это подвиги и жертвы. Нет! Война --- это кровь! Война --- это разрушение! Зачем вам подвиги? Зачем вам жертвы? Неужели ради подвига вы готовы разрушить любовь? Противогаз мешает вам чувствовать, люди. Снимите противогаз."

Солдаты, переглянувшись, нерешительно сняли противогазы. На вид они и правда оказались все одинаковые, как две капли воды похожие на мальчика Колокольчика. Девочка взвизгнула от восторга и бросилась к ним в объятия. Заиграла музыка. Все стали водить хороводы. Откуда-то из деревни прибежали веселые собачки. Мимо, дико вращая глазами, промчалось стадо свиней.

По небу ползали облачка.

Иван растерялся и подумал, как в школе: "Что же автор этим хотел сказать?"

Авдотья Капитоновна, а у ней полосатый лиф со шнуровкой. Губы крупные, как кровью крашеные. Ресницы до того густые, что --- хоть бы накладные, а то страшно. Она обладает увлекательной манерой, такой что в разговоре берет себя рукою за грудь, то за левую, а то вдруг за правую, и поглаживает. Груди у ней, не то слово. Так, что, ей-богу, и не смотришь, а дух захватывает. Сверху донизу передник в обтяжку, а вырез, что твое декольте.

Авдотья Капитоновна, вероятно, андроид. Демонов она ни капельки не боится. Они сколько уж лаборантов порвали на антисанитарные ошметья черт знает чего, а этой хоть бы что. Взяла веник, прибралась и дальше пошла, качая бедром. Она ведает разлинованным журналом, потому что есть вещи, которые не доверишь компьютеру. Только по-старинке, в папке с надписью "Личное дело": ведь настоящая документация это магия, а от магии, волшебства то есть, технике смерть.

"Авдотья Капитоновна! Авдотья Капитоновна!"

Это кричит начальник наш. У него голосочек с каждым днем все тоньше и тоньше. Жалобный такой, как у игрушки "уйди-уйди." Началось, конечно, с приходом Авдотьи Капитоновны. Почему так, мужики разное говорят. Но рискнуть не прочь каждый. Да ладно, что зря молоть языком...

А демоны, они вот зачем. Они, демоны, будут у нас воевать биомассу. Профессор лекцию читал, сказал, людей уже почитай что и нету, или вроде как не останется. Будет биомасса (она жрет много и размножается), но еще из добровольцев-смертников можно делать отдельных демонов. И демоны будут разрушать биомассу. А людей она жрет.

Профессор сказал, она может жрать все что угодно, даже абстрактные понятия. Мужики смеются, мол, вот и славно, этого добра чем меньше тем легче дышится. А он --- нет! даже пальцем погрозил, нет, мол! что же вы думаете, чем она, как их пожрет, испражняется?.. И мужики все притихли, как дети малые. Напугались.

Добровольцы сами приходят, тренируются здесь. Слоняются по коридорам, читают мысли, ловят мышей, крылья им отращивают... Опухоль на спине первым делом растет, конечно, мыша от боли, бедняга, корчится... и тут у ней крылья. Хорошо ли? Типа, она ж не просила, а с другой стороны вроде и рада... Доброволец поглядит-поглядит и отпустит ее, а сам стоит горюет.

Авдотья к ним ласкова.

Может, и жалко их, но они и правда своей волей: говорят, им уже невтерпеж. Устали думать, говорят. Демоны, они небось не думают мысли. Они вообще мало чего соображают, демоны. Им бы схватить чего да порвать зубами, и все, мол, дескать, спасибо на том.

А на днях к нам было новое поступление. Ну, как водится, индикатор запищал у аварийной команды, та в спешном порядке спустилась в канализацию. Работа у них тайная, если идут на дело, то под землей. Сходили, уж возвращаются. Везут его, болезного, в клеточке с серебряными прутьями... Он как вцепится лапами, так оно его обожжет. Взвоет, конечно, но забывает; потом опять. Они все так. Мозгов-то им, нечистой силе, не полагается.

У него, конечно, лицо идиота; еще лицо кретина (это у них у всех, чтобы вводить в заблуждение биомассу), и еще неоконченный отросток с интеллигентным женским лицом. Это лицо миловидное, всем улыбается, говорит рассудительно: "Здравствуйте, меня зовут Настя. Хотите, что-то вам покажу?" Мужики аж засмущались, хотя, что там она покажет, когда вся она, прости Господи, на своей тонкой шейке из одного мужского срама торчит? Грех один, грех и смех.

Профессор тогда еще сказал: "В нашу жизнь пришли свободные, рыночные ценности. Теперь все имеет общую меру. Тому, что нельзя измерить в деньгах, в нашей жизни нет места. Так, в нашей жизни нет места подвигу. Подвиг --- комичная, презренная вещь, сомнительная с этической точки зрения, как все, что мешает жить. Ей суждено влачить жалкое, оккультное существование..." Ну и объявил, значит, добровольцам набор.