``Пушкин''

Я люблю тебя за жопу и за ум --
то и это сразу всякому бросается в глаза,
выдающимся являясь и большим.
Потому отнюдь я не являюся угрюм,
обнаруживая их поблизости сознанием своим.
Потому-то потому и потому
----- ------ ------- своему.
А ты думала -- еще-то почему?
Вот поэтому, конечно, по всему.
Потому позволь строкой такою
Завершить стихотворение мне сей:
Дай же встретиться жопе с рукою!
Той -- твоей, ну а этой -- моей.

Такое стихотворение автор этих строк сочинил, посетив редакцию журнала ``Пушкин''. Вот история этого.

К осени 1997 для автора этих строк необходимость не просто сочинять всякую фигню, а -- печатать её где ни попадя, но за деньги была более, чем пренаиназревшей -- об этом см. сообщения ``Знамя'', "Моисеев". Тут Макс Белозор (см.) мне и советует: небезызвестный Гельман собрался журнал издавать, ``Пушкин'' называется. Понеси им свое -- они парни с различными явлениями в голове, может, им твое как раз и подойдет. Они по доллару за строчку платят! Я и понес.

При этом. в общем, я понимал, что они меня к себе не возьмут, и вот почему: а потому что во всех этих ихних изданиях -- ``ХЖ'', а раньше ``Декоративное искусство'', и еще ``Место Печати'', и еще бывший отдел культуры газеты ``Сегодня'', и еще все их каталоги к выставкам, и проч., и проч., и проч. -- во всех них основным содержанием является такое как бы подмигивание: ``Мы-то -- хо-хо! ох, не то что эти, не мы. Мы-то -- ну, ты понимаешь, а эти которые не мы -- те, сам понимаешь!''

Так что понимал я, что не возьмут они меня к себе, ибо я как раз тот самый, который ``не то что мы'', и более того -- таким как они становиться именно что очень не желаю. В смысле -- который подмигивает. Но все-таки жадность взяла свое -- доллар за строчку! -- за журнальную публицистику! -- и я в него пошел. Точнее, сам бы я даже и за доллар за строчку все-таки бы не пошел, но у меня есть птичка Гузель -- её я послал. Она большой мастер контактов с общественностью -- ей и карты в руки. Она им образцы разных моих сочинений, отобранных по собственному усмотрению, понесла. Это было примерно в конце сентября сего, 1997-года.

2.

Некоторое время спустя, числа около 6-го примерно октября, имело место следующее явление жизни: я выпил водки, мне захотелось развлечений и похождений -- поехали в ``Пушкин''! -- сказал я птичке.

Гузель, которая в этом ``Пушкине'' уже бывала, меня долго отговаривала:

-- Да тебе там сильно не понравится! Ты рассердишься, закатишь скандал, потом будет стыдно.

Но похождений хотелось -- а также и добавить -- и всё же я настоял. И мы туда поехали, причем у нас не было денег даже на метро, добираться пришлось верхним транспортом, это заняло часа два с половиной, от нашей Сходни до Пушкинской площади, по ужасному холоду и с тремя пересадками -- но мы доехали.

И действительно, очень, правда, сильно мне не понравилось там. Что? Все! Все, вплоть до того. какие у них лица, прически, ботинки и компьютеры. Больше всего, конечно, мне не понравилось, что они вернули мне обратно мои бумаги, вежливо сообщив всё что полагается сообщить в таких случаях -- что очень замечательно и хорошо, но у них иная специфика, так что --- ----

И, как и предрекала Гузель, будучи изрядно уже пьян, я действительно очень рассердился. Но вняв ее предварительным увещеваниям о том, что потом стыдно будет, скандала устраивать не стал, а только спросил у них взаймы 30 тысяч, а когда не дали, опять же от скандала воздержался, а только спросил тогда взаймы десять, и даже когда и десяти не дали, стерпел и это, и молча пошел домой. Вот я сколько выдающс.

(Опять же хоть и всего пол-бутылки, но все-таки у меня с собой еще было: было чем смягчить ярость обиды. А то -- не знаю, чем бы это кончилось. Точно потом было бы стыдно!)

3.

И, конечно, будь я немного глупей и ещё немного личностью типа ``совок'', точно бы я тут же побежал бы к вопящим, что евреи русским парням ходу не дают, являть собой ещё одно подтверждение этого. Но являясь, всё же достаточно умен и не совок, я этого делать не стал, а только пил, едя назад, из прихваченной из дому крохотной рюмки -- для экономии! -- имевшийся у меня остаток водки, и кричал, что Гельману ох, это попомню! Ох, Гельману отомщу! Ох, Гельман ещё будет локти кусать, да поздно будет! (Нужно сказать, Гельмана я и в глаза не видел, имея дело с некой Татьяной, чья визитка в заголовке.) И так я скрежетал зубами и сверкал очами, пока Гузель не сказала печально:

-- Бедный Гельман!
-- Это чем он бедный?!! -- возопил я, на что она ответила:

-- Ну, как же. Сидит себе у себя в галерее на Остоженке, думает, что кум королю и сват Лужкову, и не подозревает даже, что все про него уже решено, и ему пиздец.

Тут я, конечно, сразу развеселился, допил остаток водки, крича:

-- Верно! Пусть пожирует, пока ему ``Мене Текел Упарсин'', -- после чего мирно доехал домой и мирно лег спать.

13 октября 1997, 0:30 ночи.

Тогда же я за это и стихотворение сочинил в честь моей птички, которое в начале.