Это воют волки твоей будущей души.
Вот что нужно сделать: вообразите себе воронку, в которую... или широкую трубу, в которой очень быстро движется воздух. В стенке трубы непременно будет отдушина, и воздух снаружи, нагнетаемый разницей в давлении, ворвется (будет врываться) в нее боковым потоком. Пускай течение в трубе ламинарно --- у границы отдушины всегда вихрь. Неплохо бы и окрасить воздух в несколько разных, лучше бледных и ядовитых, тонов; тогда у отдушины пронаблюдаем сгущение красок, кружение, разводы и смесь, мгновенно расщепляемую для новых оттенков. Примерно так --- во всяком случае, очень похоже --- выглядит оборотная сторона слов.
Не просто хаос, тайный и дивный, играющий всеми возможными красками, неразличимыми в вязкой наощупь --- если коснуться мыслью --- непроглядной, горячей тьме, но хаос многих кружений, хаос страшного вихря, неустойчивый, линейно опасный, готовый к производству структур. Оборотная сторона живого слова неумолимо грозна; при ней, в глумливо клубящейся пустоте электрического молчания, охотятся хищные обрывки нерожденных значений. Там ничего не стоит потерять равновесие, и сей же миг быть раздернутым на мелкие кровоточащие междометия... Умный человек туда ни ногой.
Изнанка мертвого слова плосковатая, когда ветхая, а когда еще влажная. Холодный безглазый червь сомнения, похожий на большого опарыша, живет и чем-то (лучше об этом не думать) еще питается в ней.
Мальчики и девочки, прошедшие в упругом мешке материнского лона все стадии, предписанные эволюцией --- живите дружно, сношайтесь с рыбами, птицами, сладострастными мухами, с раками, которые пятятся назад, с извращенными крокодилами, с простейшими одноклеточными; будьте счастливы! Мы начинаем наш веселый урок и клянемся, что, вплоть до его окончания, никто не выйдет из класса живым.
* * *
Впрочем, жизнь продолжается. Вчера, на дне рождения психоделического тюменского гуру в клубе "Китайский Летчик", восхитительная Гюзель Салаватова нам рассказала, как поэт-энциклопедист Мирослав Немиров пишет дарственные надписи на титульной странице своих сочинений. В стихах, конечно. К Немирову подошли от редакции "Независимой газеты" --- личная просьба В.Третьякова, подпишите, пожалуйста. Немиров охотно согласился и начал так:
Рецензия на книгу в "Независимой газете" не вышла.
Парой дней раньше, на совместном концерте тюменских же товарищей А.Струкова и Р.Неумоева одному человеку заехали пивной бутылкой по голове. Это вот почему получилось.
Струков-то пел очень хорошие песни, одну на стихи М.Немирова, другие о любви, вроде:
А вот Неумоеву петь почти не давали, выше головы закидали записками. "Роман, как ты относишься к Ленину? К Сталину?" (Ленин был масон от мирового еврейства, а Сталин нет) --- а когда он все же пытался петь, орали отчаянно: "Подожди!! Ответь на записку под левой ногой!"
И спросили, среди прочего, что-то вроде: "Роман, скажи, что будет дальше с нами, с Россией?" Неумоев отвечал официально: "Как человек православный, скажу вам: что Бог даст, то и будет. Дал Бог Путина --- слава Богу!"
И тут один человек, в черном, кажется, пиджаке, абсолютно квадратный и весь как очень большой артефакт современного искусства, как заорет: "ПУТИН --- МУДИЛА!!!! ТЫ ЧТО, ОХУЕЛ? ТЫ ОХУЕЛ, ДА? ОН МУДИЛА, БЛЯДЬ!" Громко.
Р.Неумоев рассудительно отвечал: "Ну почему? Он фсбэшник. Я фсбэшников уважаю, у них много информации, они все знают. Может, и править будут разумно... По крайней мере, последний ход, предложить вступить в НАТО, был просто гениальный. Я считаю, гроссмейстерский ход был."
И тогда тот человек качнул задние ряды --- не нарочно, просто сильно надулся от воздуха; выпучил страшно глаза, разинул рот и спросил с оглушительным укором: "А ЖОПУ СВОЮ ПРЕДЛОЖИТЬ???"
Неумоев как-то безразлично отвечал: "Жопу свою предложить? Ну, предложи... Может, не откажутся."
Так вот, в перерыве квадратный человек ходил по коридорам и страшно материл Путина и Неумоева, но еще ни с кем не подрался. Зато после концерта гражданин, похожий на укушенного тарантулом хиппи в кепке, между рядов в зрительном зале настиг квадратного человека и звезданул его бутылкой по голове.
Правда, скорее всего, квадратному человеку досталось случайно: озверевшему хиппи просто нужна была "розочка" из битого стекла, чтобы порезать какую-то девушку. Девушка завизжала, выпрыгнула, и он ее не достал. Но долго еще сурово кричал ей вслед: "Ведь это ты! ты! ты кидалась в меня крышечками от бутылок!" Бывшая с ним подруга сделала когти и пообещала выцарапать виновной девушке глаза и что-то еще.
Нехорошо, девушки, кидаться крышечками от бутылок. Из-за вас человеку попало по голове. Вероятно, не в первый раз.
Потому что в природе все взаимосвязанно и не может быть без причины. Один человек, возможно, уже другой, на днях прислал нам по почте ужасное признание. Он признался, что "все врал" два года кряду. "Один критянин, --- растерянно подумали мы, --- сказал, что все критяне лгут." Еще один наш знакомый, физик-экспериментатор, в юности думал, что "кретины" (он писал через "и") --- это туземные жители острова Крит, чье, как он предполагал, природное безрассудство нашло признание во многих языках мира.
Наконец, одна высокая красивая знакомая написала мне так: "Юля, если бы я трахалась с девушками, то тогда бы --- только с тобой и с ***." Во-первых, я думаю, что она врет; во-вторых, и в-главных, я ее об этом не спрашивала. Что бы это значило? Придется ждать... И между прочим, что она такое, та ***?
* * *
Таисия Андреевна по вечерам разогревала суп и второе, накрывала на стол и ждала сына. Ждала она сына и днем, и с утра, и ночной порой, и даже в тревожных снах. Так недвижно текла ее жизнь. Раз в год, в третьем часу ночи, она выходила на лестничную площадку и неприятным голосом звала его по имени, скоро срываясь на хрип. Муж, дочка, разбуженные соседи выходили, брали ее за плечи, впрыскивали успокоительное, вели в дом. Мальчик же вовсе не спешил к матери: лет десять назад его переехала машина, так что кости его мирно тлели неподалеку на кладбище. Но возвращение начисто перечеркивает ожидание, томление и самое надежду; ждать можно только так. А вы не умеете ждать, и потому ничто не обломится вам; стыдитесь ложной удачи, стыдитесь обмана. Ибо в мире есть только одна вера, и это вера отчаяния; только одна правда, и это незрячая честность безглазого червяка. "Не горюй, --- ободрят нас доброжелатели, --- не далее как в следующей жизни твой червяк окуклится, вылезет мокрой мухой; на ясном солнышке она обсушит свои крыла, и ты еще увидишь ее великолепный полет!"
* * *
Алла Тимошкина работала на радио. (Несмотря на то, что ей было всего восемнадцать, она умела издавать ртом самые необыкновенные звуки, так что заведующий отделом шумовых эффектов, прослушав ее, согласился зачислить в старшие ассистенты.) Ровно в полночь, когда начиналась передача под названием "Приветы с той стороны", доступ в западное крыло здания перекрывался настоящим шлагбаумом, возле которого --- с восточной стороны --- стоял сторож. Сторож проверял документы. Алла, которой случалось приходить на работу и заполночь, никогда не видала, чтобы он поднял шлагбаум и впустил хотя бы одного из желающих. Любопытство ее росло с каждым днем, распирало изнутри, как взбухшее демоническое дитя. Девушке слышались из запретной зоны дикие, приглушенно-враждебные потусторонние звуки и голоса --- между тем, она твердо знала, что передача делается в восточном крыле, ведь ей самой не раз случалось принимать участие в ее подготовке, в качестве старшего ассистента.
Жизнь текла обыкновенно. Когда в городе прорвало канализацию, поступил срочный заказ на передачу о жертвах ужасного маньяка, которые брали бы на себя ответственность за это чрезвычайное происшествие. Интервью с духами канализации и водопровода проходило в оживленной обстановке; от чудовищного мычания, визга и призрачного лая дрожали стекла небольшого и, кажется, непрочного здания. Некоторые духи читали стихи.
Узенькая юбочка,
Ленточка в косе...
Кто не знает Любочку?
Любу знают все!
Шла она дорожкою,
Люк открылся вдруг...
Поскользнулась ножкою,
Провалилась в люк!
Дяденька оборванный
Что-то ищет там...
Сквозь костюм изорванный
Показался срам!
Он хватает Любочку,
Держит под землей...
Узенькая юбочка
Вертится змеей!
Крышка люка звякнула,
Заглушила крик...
Долго мама плакала,
Высунув язык!
Стихи, которые полагалось зачитывать с подобающими завываниями, прерывая декламацию всхлипываниями и свистом, порой Алле казались странными. Разве могут духи рассказывать о своей прошлой жизни, да еще в стихах, такие нелепости? Все ведь знают, что --- а впрочем, это "что" тоже (если честно все взвесить) ни в какие ворота не лезет. Послушать соседку Клавдию Федоровну, так ей покойный муж по ночам щиплет косы и ворует у нее то носки, то подштанники, то водку из холодильника, да еще шепчет на ухо, будто и не притрагивался, вот-те, старая, крест вверх ногами (так и сказал, паскудник: дескать, ногами вверх). Мышеловка его не берет, жалуется Клавдия Федоровна, и эх мол что бы такое испробовать понадежнее.
Все разъяснилось, когда Алла познакомилась в подвале для реквизитов с молодой авангардной поэтессой по имени Эвелина Жуть. Была она маленькая, кругленькая, с носом-картошкой. У нее были иссиня-черные волосы, и глаза она тоже красила, обводя каждый немного устрашающим черным кругом. В подвалах Эвелина, чихая от пыли и явно боясь за косметику, искала с разрешения завотделом (кажется, между ними что-то было) "черную мантию с черепами и блестками и большой черный бант". Алла, услышав об этом, смутилась: ей самой был здесь нужен обыкновенный велосипедный насос.
Эвелина болтала без умолку, рассказывала о своих поклонниках, двое из которых уже вскрыли себе вены (поэтесса с сожалением прибавила, что их откачали), а третий, художник, до того от нее без ума, что обещал прислать ей собственное ухо по почте. Эвелина Жуть каждое утро с замиранием сердца проверяла почтовый ящик, однако не исключала возможности, что ухо придет бандеролью.
--- Сомневаюсь, чтобы он был на это способен, --- высокомерно, но, кажется, не без разочарования в голосе завершила она свой рассказ.
Алла между тем сидела как на иголках (расположилась она на полу, на невесть откуда взявшихся подушечках для орденов). Она видела, что Эвелина, в общем, неплохая девушка, и ей можно довериться. Набравшись наконец смелости, она спросила прямо --- нет ли у Эвелины сведений о том, что происходит в западном крыле по ночам, когда опускают шлагбаум.
--- Ты что? --- удивилась Эвелина. --- А кем ты работаешь?
Алле пришлось объяснить, кем.
--- Круто! --- позавидовала Эвелина. --- А можешь позвучать, как киты трахаются?
Алла подумала и издала несколько звуков.
--- Эротично, --- вежливо покачала головой черноволосая поэтесса. И тогда она объяснила, что по ночам, как только электрическая кукушка отсчитает двенадцать, и по этому сигналу шлагбаум опустится сам собой --- в этот самый момент радиоточку посещает Редактор. А так как персона он важная, для него решено было зарезервировать все западное крыло.
Алла казалась разочарованной; правда, по лицу ее было видно, что этому объяснению она не слишком-то верит.
--- Ну, --- сказала Эвелина, --- откуда, ты думаешь, берутся стихи для вашей программы? Кто их сочиняет, Пушкин?
--- А кто? Ты? --- осторожно спросила Алла.
Эвелина расхохоталась.
--- Нет же, дурочка. Берут какую-нибудь классику, того же Бунина или Маршака, и относят Редактору. Он стихи эти правит, так, чтобы годилось для духов. Он все стихи правит, которые гонят по радио.
--- Твои тоже? --- поинтересовалась Алла.
--- Ну да... --- Эвелина потупилась. --- Понимаешь, у меня иногда выходит как-то неавангардно.
Алла была в растерянности. Наконец, сама не зная зачем, она попросила взглянуть, что там Эвелине исправил Редактор.
Эвелина Жуть после недолгих уговоров согласилась провести Аллу в свой "кабинет" --- у нее и правда был кабинет, но еще не обставленный, только к батарее детскими наручниками был прицеплен настоящий скелет --- и протянула ей два веселеньких розовых бланка. Они были похожи, только печати на них стояли разные.
--- Вот это я написала, --- мрачно призналась Эвелина.
Алла с любопытством прочла:
* * *
Ночь --- по коробью, по сусекам,
У оврага двойное дно.
Ты не можешь стать человеком,
Только стуки да стук в окно,
Два бельма, а в зубах вареник,
На руках кровяная блажь,
По холодным следам ступенек
Выворотное Отче Наш.
Спят павлины в дворцовых рощах,
У отрогов плодовых рек
Ясноглазая нежить ропщет ---
Кыш да мышь, услышь, человек:
Ей одной теперь непонятно,
Для чего на щеках гвоздик
Сквозь красиво-цветные пятна
Проступает звериный лик,
И садовник, немой садовник!
Почему он всегда молчит?
Месяц, злой, как хмельной сановник,
Из высокой петли торчит.
Ночь шершавая, как из глины,
Ночь, как колокол... и под ней
Городских судеб лебединый
Хор все жальше, все голодней...
Заходи ты, бедняга странничек,
Исполать тебе, исполать,
В деревянной землянке заячьей
До Суда теперь зимовать;
Вурдалак красногубый гложет
На могилке детскую кость,
И луна, как большой вельможа,
Прожигает глазом насквозь.
--- Ну что? --- хмуро спросила Эвелина, не поднимая черных кругов своих глаз.
--- По-моему, очень авангардно, --- вежливо оценила Алла, --- и даже эротично; особенно вот это, про месяц.
--- Правда? --- порозовела Эвелина сквозь матово-бледную пудру. --- А им не подошло! Вот:
И, задев ногой пленный скелет (от чего тот едва не рассыпался), пылко протянула новой подруге второй розовый бланк:
* * *
Гардьен не дышит и не слышит.
И в широко раскрытый рот
Горячий сок скоромных вишен
Стекает с неба, как компот.
Садовник пьян... о Боже правый!
В его карманах ножницы.
Свирепо блещет глаз кровавый.
Орут чудовищно скворцы.
Напиток родины суровой
Пронзил садовнику нутро,
И он идет, на все готовый,
К деревьям, сдвинутым хитро.
Пришел. Хватает их за стволы,
Ломает зубья и клыки,
Они ж в ответ ревут, как волы,
И колют скользкие соски.
Гардьен визжит, но не сдается.
Звериной жаждой обуян,
Берет, и злобного уродца
На них наводит, как таран.
Мотор бензиновый вскипает.
Деревья, повергаясь ниц,
Едва скрипят, теряя память,
Роняя с веток яйца птиц:
"Зачем, садовник?.. ты мерзавец.
Ты должен был убить врага ---
Но ты, поддавшись зову пьяниц,
Нам срезал когти и рога!"
...Гардьен молчит. Его подруга
Все трупы увидала сразу,
И в обмороке от испуга
Лежит, стройна и семиглаза.
Алла узнала "Стихи о любви" из последней программы "Ровесник". Она вспомнила, что тогда же и ассистировала, изображая в третьей с конца строфе звук разбивающихся яиц.
* * *
Этой ночью Алле Тимошкиной приснился ужасный сон.
Будто идет она в чистом поле, раздвигая руками мокрую растительность --- а та тянет к ней длинные усы, обвивает, как длинная водоросль или корень кувшинки, держит руки и ноги, не пускает вперед. И кто-то очень страшный будто бы дышит сзади и по бокам --- и хотя он еще далеко, самого дыхания не слыхать, но не знать о нем, не угадывать его в непроглядной тьме невозможно.
Алла идет, расталкивая мокрых врагов, и чудится ей, будто и Алла она, да не та, и Тимошкина, а на поверку какое там. "Цепляйся, --- слышится ей в вязкой, непроницаемой тишине сна, --- цепляйся: надо менять." Страшное нависло между тем и сверху, и сзади, и по бокам --- и уже ясно, что оно не может дышать, только мигает неприметными лампочками крошечных светляков, а светляки ведь как черви, их неприятно давить подошвами ног... А ноги у Аллы босы, и одежды-то на ней не осталось, все до последней тряпицы ухватили, растащили злые растения... Мысли собрались вверху головы, в крошечную пульсирующую точку... Надо сдаваться, надо менять... Без мыслей, без чувств, без надежды, последнее и ненужное отчаянное усилие, последняя ужимка на виселице войлочного гуттаперчивого дурачка... Колени ударились во что-то твердое... Яркий круг света от фонаря... Шлагбаум!
И, наконец, последнее, что увидела Алла, просыпаясь в холодном поту --- квадратная физиономия сторожа в битых очках и занесенная над ее головой серебряная печать.
* * *
Наутро, совершенно разбитая (не помог и крепкий кофе, впрочем, невкусный и горький), Алла побрела в свое отделение. Взять расчет? Но работу искать долго и неприятно, пришлось бы вспомнить старых друзей и родственников, и даже, пожалуй, родителей; Алла, как все молодые девушки, не слишком любила помнить такие вещи. Еще, пожалуй, поворотят в институт, заставят изучать какое-то право. Возможно, римское. Нет, Алла определенно предпочла бы этого не вспоминать.
Со вздохом открывая дверь, ведущую в отделение, Алла больно ушиблась грудью обо что-то круглое и белое. Она, поморщившись, отступила на шаг: ей навстречу приветственно вздернулся холодный и круглый лоб Эвелины Жуть.
Эвелина в этот раз являла собой ослепительно жуткое зрелище. Лоб у нее и правда был белый, но все лицо, начиная с бровей --- в убийственных черно-серых разводах. Кулачки у нее тоже были грязные, а глазки --- вдруг оказалось, совсем небольшие --- сверкали невесело и влажно.
Алла не нашла ничего утешительнее, как спросить:
--- Что случилось? Он все-таки прислал тебе ухо?
Эвелина посмотрела на нее изумленно-отчаянно; потом, будто сообразив что-то, медленно отвечала:
--- Нет... плевать мне в его тухлое ухо, да он небось и адрес переврал, козел, ты его не знаешь, --- ее голос, однако, дрожал, и она казалась очень несчастной.
--- Да что же тогда?
Эвелина молча стояла в дверях. Потом, всхлипывая и подвывая, как потусторонняя жертва из городской канализации, с бесконечной печалью проговорила:
--- Мне заказали стихи о разбитой любви...
--- Ну и что? --- все еще не понимала Алла, --- ты и написала бы про своих поклонников; можешь даже представить дело так, что их не откачали...
--- Да нет, там другое... и я написала... а они их исправили!
--- Редактор? --- спросила Алла, чувствуя холодок внутри человеческой оболочки.
--- Ага.
Тут уже Эвелина, пустившись в художественные рыдания в черно-серых разводах, только и могла, что протянуть ей розовый бланк. Алла прочла:
* * *
Как на небо светлое набегла гроза,
Как сбирался с севера мертвый ветер-царь,
Как прощался молодец с девицей-душой,
Говорил он девице таковы слова:
"Да ты прости-прощай, раскрасавица,
Красота мне твоя очень нравится,
Да томит меня с тобой ночь голодная,
Ранит крылашки душа несвободная.
Да ты прости-прощай, не забудь молодца,
Не суши ты слезы с белава лица,
Пусть кукушки в дому не поют --- молчат,
Пусть часы в твоем дому все идут назад.
Да ты помни молодца, урони глаза,
Как на небе светлом пойдет гроза,
Как померкнет свет молодых светил,
Не забудь меня, а я тебя забыл.
И какая ты ни есть раскрасавица,
Красота твоя мне не нравится:
За пустые за слова в ночь обманную
Стала помнить молодца, бесталанная.
У тебя, чай, и кукушки не поют --- молчат,
И часы в твоем дому все идут назад!"
А у нас так и в грозу жизнь хорошая:
Что ни девица у нас, то пригожая,
Не томлива у нас ночь голодная,
Что у нас ни душа, то свободная.
В наших омутах воды глубокие,
И пути туда ведут недалекие,
Там русалки девки хитрые прячутся,
Там кукушка кукушат не доплачется!
Алла была тронута; смутные воспоминания, почти что из прошлой, начисто прожитой жизни, зашевелились в ее девичьей голове. Она сочувственно взглянула на Эвелину и обнаружила, что вовсе не знает, что бедняжке сказать. В конце концов она неловко обняла ее за плечи, немного отодвигаясь от мокрой краски; на всякий случай (чтобы их никто не ушиб) ввела в отделение. Вместе они присели в коридоре, на кресла для никогда не бывающих здесь посетителей.
Наконец, Алла прервала булькающее и всхлипывающее молчание:
--- Ты... очень любила его?
--- Кого? --- мокро и возмущенно прошепелявила Эвелина, --- ну что ты все о нем? откуда я знаю? Я же не могу, если он наврал и не отрежет ухо. А ты сама вот безухого стала бы это самое, да?
--- Значит, это о нем стихи? --- Алла обрадовалась: хоть теперь она может что-то сказать.
Эвелина подскочила в кресле и вдруг перестала плакать.
--- Какие стихи? Эти? Ну ты даешь.
Она даже вынула из сумочки --- при ней оказалась крошечная сумка --- огромный клечатый носовой платок, и не мужской платок, а какой-то платок великанский. Был он белый, а стал серый, и лицо у Эвелины стало ровное, серое. Самое обыкновенное, между прочим, лицо. Эвелина скрестила ножки и стала объяснять будничным, немного плаксивым голосом; кстати, есть девочки, у которых голос такой сам собой.
Она наскоро объяснила: проиграла, мол, в компьютерную игру, проверочную и обязательную для всех членов союза государственных писателей. Увлеклась --- играла за княжну какую-то, и вот ее героиня погналась за чеченом, палила из пистолета, а там была речка. Она думала, впереди путь свободен, но как раз на мосту стоял русский офицер, и он будто нечаянно толкнул княжну в бок, так что та на бегу упала с моста. Второй жизни у нее не было. Отчет сразу лег на стол к начальству: Эвелину Жуть обвинили в том, что она не узнала классического сюжета.
--- Ну и что теперь? --- спросила Алла, все еще не понимая причины слез.
--- Теперь, --- сказала Эвелина, снова совершенно утешившись, --- меня выгонят оттуда. И отсюда тоже. И отовсюду.
--- За что???
--- За стихи... я там в объяснительной написала, что позволила себе отойти от сюжета в процессе творческого поиска. И меня вызвали и сказали... ну, одним словом, если Редактор примет стихи о разбитой любви без поправок, то ограничатся предупреждением. А нет --- лети, мол, Эвелина, как вольная пташка. Как вольная б... пташка, --- и Эвелина снова заплакала.
--- Так а что же Редактор? --- помолчав, тихо спросила Алла.
--- А вот что! --- зло отвечала Эвелина, и, порывшись в сумке, извлекла, помятый уже, парный розовый бланк.
* * *
Бедная наша порода! То мякоть, то слизь под ногами,
Сердца огрызок ухватишь в суму, и сыта, и довольно,
Путь без конца и без края, и кольцами всходит над нами
Медное пламя заката; глаза опускай богомольно.
Пыль и столбы, и холодный алтарь перекрестка,
Люди жестоки, как звери, и на сердце ноют кручины,
Входишь под жирные своды, и сыплется с неба известка,
Так неуютны постели, и так нелюбезны мужчины.
Утром одни огорченья: вина, послушанье без меры,
Шею умоешь в колодце, с подружкой случайным словечком
Чуть перемолвишься: душу изъели химеры,
Всякий обидит, да где еще взять человечка.
С кем поведешься --- трудись, набирайся науки...
Как в полнолунье небесная схватит истома ---
Голову в плечи, раскинешь рабочие руки,
Вылетишь с клекотом прочь из горелого дома,
Башни из мрака, забор обреченных строений,
Желтые кудри горячего мертвого дыма,
Очи подземных царей, игры рыб и гремящие тени
Черным по черной воде; как тоскливо ты стонешь, родимый,
Тише! ведь родина бродит в сапожках вдоль мокрой орбиты,
Дремлет природа, влюбленный колдует над зеркалом острым,
Мнет подбородки колдунья: "Увы мне, сосуды разбиты!" ---
Слышат тебя только сестры, крылатые сестры.
Сестры смеются, разинули влажные клювы,
Хищное право, и злобой очерчены глотки,
Очи, как плошки, и сок человеческой клюквы
Бархатно-алой росой освежает желудки.
Ужин окончив, летим, и дорога приятна,
Милое небо раскинет ночные просторы...
Сыты подруги, и в небе, как желтые пятна,
Круглые очи бросают пространству укоры.
--- Бедная наша порода! --- друг дружке киваем устало,
Если сведет нас неволя... уж поздно, луна на исходе...
Скользкие тропы, пути без конца и начала,
Вот что судьбою отмеряно нашей породе.
--- Видишь? --- нетерпеливо сказала Эвелина, едва Алла успела дочитать редакторскую версию, --- вот оно: как тебе нравится? Без единой поправки!
Алла подумала и спросила:
--- А тебе не кажется, что ты именно это и хотела сказать? --- видя недоумение Эвелины, она пояснила, --- у стихов ведь бывают варианты. Разве так уж трудно втолковать это начальству?
Эвелина Жуть улыбнулась:
--- Запросто.
* * *
Возвращаясь с работы, Алла Тимошкина думала об одном: надо бы снова увидеть тот странный сон. Службу бросать она больше не собиралась; любопытство разгорелось в ней с новой силой, да и прошлое вспоминать сейчас особенно не хотелось. Может быть, в самом деле надо меняться? Так ли спасителен пресловутый шлагбаум?
"Разобравшись в снах, --- думала Алла, --- надо проникнуть в западное крыло. Подбить Эвелину? Не знаю, пойдет ли; надо спешить. Возможно, со стороны канализации..."
Итак, путешествие к оборотной стороне слов --- дело решенное. Продолжая обдумывать планы, Алла с улыбкой вспоминала версию Редактора из последней радиопередачи "Твои пернатые друзья":
Птичка голода не знает:
Быстро прядает с небес
И детишек умыкает ---
Что пленительней чудес?
Что пленительнее муки?
Человек --- лишь сладкий тлен!
Тетя, испуская звуки,
Попадает в птичкин плен!
Дядя тоже, дядя тоже,
Дядя тоже, и ура,
Потому что каждый может
Выть от страха до утра!