Черти сидели в кружок, опираясь кто на случайную и склизкую кочку, кто на туши пней, кто на товарища, наощупь такого же склизкого, жестковатого и трухлявого. Занимались сами не пойми чем. Один поймал светляка и пытался потушить ему пузо: плевал на него вареною серой, но попасть не мог. Другой жевал засохший и сладко подгнивший уже цвет папоротника. Третий держал на мохнатой ладони не светляка, а жабу: с туповатой настойчивостью кропил ее водой прямо из болота, нарекая вроде бы Федькой. Жаба, однако, сверкала в темноте невыразительным мокрым глазом и на Федьку не отзывалась. Наконец, двое еще переругивались между собой. Тот, что помельче и похитрей, откидывался назад и тоненьким голосом звал: "Флегетон! Флегетон! Флегето-оша!" Второй, уже зная его коварство, угрюмо молчал. "Флегетоша, --- продолжал еще слаще его вероломный товарищ, --- пойдем-ка малину ломать." Флегетон в конце концов не выдерживал: шелохался, вылезал на кочку, мучительно громоздясь всем клочковатым и грузным телом, кой-как выпрастывая последние части свои из хлюпающей жижи. "Слышь, ты, --- говорил трудно и неуклюже, но уже с хриплою радостью, --- пошли давай. Сыро тут, а там хорошо, сделаем крюк большой. Заодно нагадим на паперти." На сем, однако, не получая ответа, переминался с ноги на ногу и топил кочку нетерпеливою бычьей пляской. "Ну? Гей? Баратрум? Баратрум?" --- "А я что? --- радуясь, что хитрость его опять удалась, притворялся непонимающим Баратрум, --- я ничего." С места он и не думал двигаться. Флегетон замирал, не веря своей обиде... тут же, с плеском и мокрым грохотом, грубо поминая по матушке всех святых, плюхался безо всякой опоры назад, в мутное холодное варево. Драться отчего-то они не дрались.
Блуждающий огонек пощелкал сонным электричеством над невеселой компанией; вязко утопли в болотной воде слабые тени. Лакус Мортис, из забытых теперь учебников географии, выглядел пугающе истощенным, как большая лужа углеводородных отбросов, вяло распространяя окрест себя современный индустриальный дух.
--- Ну что, --- зловещим кряхтением прервал тишину бывший дьявол по прозванию Вельзевул (теперь прежние чины не считались), --- начнем ли собрание?
Сей же миг исправно каркнул ворон и ухнул филин.
--- Экая мы все погань да мелочь, --- заметил один из присутствующих; к чему, неизвестно.
--- Люцифера чтой-то не видно, --- отозвался второй.
--- Не явился, --- взвизгнул третий голос с дурным злорадством, --- небось крылышки обмочил.
--- Цыц, уроды, --- прикрикнул Вельзевул, подымаясь во весь свой немалый рост, --- какие вам теперь крылышки. Чей доклад впереди других на повестке дня? Твой, Астароте?
--- Какие теперь доклады, --- недовольно пробулькал в ответ сморщенный в клубок, похожий на ежа Астарот.
--- Что за вопрос? --- деланно удивился Вельзевул, председатель. --- Поведай нам без утайки, как ты морочил адамов род. Кого ты надул, соблазнил на лютый грех, обмишурил, обвел вокруг пальца, хуже того, очернил и оклеветал?
Астарот, пыхтя, показал нехороший жест.
Филин ухнул, и ворон каркнул, как будто призывая к порядку.
Астарот съежился еще сильнее и вдруг тихо заговорил, глядя в воду, как Бедная Лиза:
--- Я хотел выманить у прохожего на улице его добро...
--- И что же? --- подбодрил его Вельзевул с формальною ноткой в голосе. --- Глупец пытался противиться твоему коварству, не видя, что обречен?
--- Наоборот. Он ухватил меня за рукав, назвался неизвестным словечком из многих языков, и стал умолять меня забрать все его ценные, как он уверял, чрезвычайно необходимые вещи, без которых будто бы единого дня прожить невозможно --- необходимые и ему, но еще больше подходящие мне... Впрочем, он просил за них денег.
--- Чем же ты расплатился?
--- Гнилью да трухой.
--- Прекрасно, так что же? --- нахмурился Вельзевул.
--- Я продешевил...
Астарот протянул прочь от себя и разжал шестипалую руку. Посыпались странные, ядовито светящиеся в темноте, радужные пакеты, от которых в болотной воде сейчас же стали расходиться круги.
--- Чур меня! --- вскричал Вельзевул и поднял было руку с непостижимым намерением, странно сложив персты... Но филин пронзительно заухал, требуя перерыва, и ворон вторил ему надсадно, и откуда-то издалека отозвался волк.
--- Кое-что из этого я съел, --- вдруг признался Астарот, дрогнув голосом, --- и втрое усох.
И болото, как бы в ответ ему, разверзло недра свои, и с ужасным стоном потревоженного мертвеца поглотило предательски ядовитую дань. Фонтан торфяной желчи вырвался вверх и, рассыпавшись в яркой вспышке, осветил дрожащие рыльца присутствующих на собрании... Запасы энергии этим внеплановым выбросом истощились непоправимо. Генератор случайных блужданий окончил свои труды, всхлипнув напоследок упитанной, крупной слезой бледно-голубого огня.
В кругах, единственно авторитетных для автора, знать фамилию Гребенщиков считается в лучшем случае неприличным. В худшем, ее поминают в связи с популярным когда-то сочинением Хулио Кортасара "Мы так любим Гленду". Но мы не будем с этого начинать.
Подростки, должно быть, тоже не знают этой фамилии (или думают, что это примерно жирная свинья, из которой изгнали беса, одели, посадили в золотое кресло и показывают в дорогих клипах церковной музыки). Между тем, Егор Летов пел лет десять тому: "Если б я мог выбирать себя, я был бы Гребенщиков," --- так что они могли ее слышать.
Б.Гребенщиков сочинил много хороших правдивых песен.
Что нам подвластно? --- Гранитные поля,
Птицы из пепла, шары из хрусталя...
Там, где мы шли, там лишь небо да земля,
Но ветер придет, и нас уже не жаль...
Вместо биографического очерка: Б.Б.Гребенщиков родился в ... году, в семье... и так далее, приведем здесь несколько песен, предваряя их приличествующими случаю комментариями. В комментариях мы будем исходить из того, что автор текстов принадлежит к эпохе, ушедшей в далекое прошлое, настолько далекое, что его (если только он не вымышленная фигура) среди живых давно уже нет. Итак,
Разо 1.
Б.Гребенщиков родом был из Ленинграда, большого портового города на берегу океана, пользовавшегося дурной славой. Был он из небогатой семьи и ребенком изучил много наук, о чем свидетельствует В.Цой:
Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома,
Вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе, ---
а подразумевается здесь именно Б.Гребенщиков, получивший позднее прозвище БГ. Стал он жонглером и слагал славные песенки, и был в большом почете у дам, а также у всех знатоков любовного чувства. Как-то раз нашел он приют у некоей дамы, которую многие прославляли, и представился ее поклонником; однако, истинная цель его была не та, достичь которой обыкновенно жаждут влюбленные. Наделенный от природы любопытством сверх всякой меры, хотел он узнать, кто из поклонников той достойной дамы более других счастлив ее милостями, и для того старался показать себя совершенно сраженным ее несомненными преимуществами. Дама, не отказывая ему прямо, дарила его весьма туманными обещаниями, и к тому же под тем или иным предлогом силилась ограничить его в еде, что не казалось ему признаком изысканного ума или высоких манер. Хоть он и высказывал свои сомнения вслух, дама в ответ только смеялась. Имя дамы нам неизвестно, называли же ее многие Вавилонской Башней, говоря, что обликом она напоминает Деву Марию; к тому же, все помыслы окружавших ее кавалеров чудесным образом были устремлены к ней, а других дам в округе не было.
Я долго был занят чужими делами,
Я пел за ненакрытым столом,
Но кто сказал вам, что я пел с вами,
Что мы пели одно об одном?
Вы слышали шаги по ступеням,
Но кто сказал вам, что я шел наверх?
Я просто ставил опыты о том, какая
Рыба быстрее всех.
Я не хочу говорить вам "нет", но
Поймете ли вы мое "да"?
Двери открыты, ограда тю-тю, но
Войдете ли вы сюда?
Я спросил у соседа: "Почему ты так глуп?" ---
Он принял мои слезы за смех,
Он ни разу не раздумывал о том, какая
Рыба быстрее всех.
Вавилон --- город как город,
Печалиться об этом не след.
Но если ты идешь, то мы идем в одну сторону,
Другой стороны просто нет.
Ты вышел за угол купить вина,
Ты вернулся, но вместо дома стена ---
Зайди ко мне, и мы подумаем вместе
О рыбе, что быстрее всех.
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Я хочу знать, я хочу знать,
Я всегда хотел знать,
Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
Комментарий к комментарию. Уверенность в том, что "если ты идешь, то мы идем в одну сторону, другой стороны просто нет", при всей своей оруэлловской тоталитарности, настолько соблазнительна и в некотором диапазоне резонирует так точно и верно, что до сих пор трудно от нее отказаться. Между тем, совершенно ясно, что где-то она в свое время дала промашку: люди, отбросив отжившие "ценности" --- допустим, не жаль --- пошли в ногу с фарцовщиками от потомственной номенклатуры, в какое-то пугающее почти диснейлендовским идиотизмом "поле-ягода навсегда"... Число сторон остается выверить (иногда думается, что настоящие монстры --- просто недоделанные существа, в развитии оборванные распадом); видимо, слов "если ты идешь" уже достаточно. В какой-то момент становится скучно спохватываться то и дело, а полно, идешь ли? Вдобавок, рядом и в ту же сторону, все более вольной походкой, уже шагает столько приятных людей. В этом смысле те, кто не претендует идти (может, и прорастая затхлою плесенью понемногу), все же лучше защищены.
Разо 2.
Как вам уже известно из предыдущей песни, Б.Гребенщиков имел ленные владения на берегу океана, часто выходил на прогулку и следил подолгу за передвижением рыб. Так и не дождавшись от своей дамы обещанных милостей --- а кто еще не успел убедиться в женском коварстве, те, верно, и не разбирают по-писанному --- да к тому же сильно задетый тем, что за его рифмы пока что не перепало ему ни должного почета, ни денег, ни власти, удалился он в свои владения и заперся там, размышляя, у какого щедрого и владетельного сеньора просить ему покровительства и какая дама более других достойна того, чтобы ему, известному своим искусством жонглеру и трубадуру, поступить к ней в рыцари и служители. Между тем дама, которую многие звали Вавилонскою Башней, немало огорченная переменой его чувства и ума, тайно явилась к нему, прошла прямо в покои и там настойчиво старалась увлечь его своими прелестями, которым не было равных. Б.Гребенщиков же разумно возражал ей, напоминая, что при ее дворе потерпел он немало оскорблений от ее кормилиц, наперсниц, приспешников и клевретов, что она и сама не раз высказывала нелестные сомнения в целостности его якобы потревоженного рассудка, в то время как сеньор ее супруг со своими соколами и сворой удалился в соседние замки, и нет никого, кто мог бы наказать недостойных и пристыдить невежд, а охранники на дорогах сделались до того спесивы и жадны, что, не имея должных бумаг, он опасается покинуть не только стены своего небольшого замка, но даже свою постель. Беседуя с дамой и отвечая на ее мысли, он сложил ей такую песню:
В табачном производстве все борятся за власть,
Или гонят самогон из того, что нет смысла красть,
А начальник цеха не был здесь год: он на это забил,
А ты удивлена, отчего я не курю; милая, может быть, я идиот,
Но я не дебил...
Один твой друг ест ложкой гудрон,
А другой стреляет всех, кто знает больше, чем он,
Ко мне подходит некто с автоматом и говорит: "А бежишь ли ты кросс?"
А ты удивлена, отчего я здесь проездом; милая, ты знаешь,
Мне кажется, это ты не всерьез.
Ты пришла ко мне утром, ты села на кровать,
Ты спросила, есть ли у меня разрешенье дышать,
И действителен ли мой пропуск, чтобы выйти в кино,
Теперь ты говоришь: "Ну куда же ты отсюда?" --- ты знаешь,
Главное прочь, а там все равно.
Почему эти чувства оказались несостоятельными, видно сразу. "Как будто не все пересчитаны звезды, как будто наш мир не открыт до конца", как сказал лет за семьдесят пять до Б.Гребенщикова другой автор. Красавица программистка пишет нам из Америки: начальница, мол, вызвала меня и сказала --- люди находят странным, что я сплю на митингах. Наверное, пишет она, меня за это уволят; но еще скорее уволят, если на митинги не ходить... А мы тогда, в начале восьмедисятых, думали: в блаженном "все равно куда" у начальниц нежен профиль лица, там карлики с птицами спорят за гнезда, не ходят с автоматами и не нуждаются в митингах. Очень может быть, что мы были идиоты; даже наверняка.
Кстати, митинг в Америке вовсе не с плакатами "Миру --- мир", а с рекламными лозунгами в крайнем случае. Это такое собрание, встреча коллег, важная для поддержания психологического климата.
Автор еще одной такой же песни, "Скованные одной цепью, связанные одной целью", тов. Кормильцев, будучи спрошен на телевизоре: "Как вы относитесь к тому, что революция сверху во времена перестройки подняла вас на свое знамя?" --- отвечал по-английски: "Shit happens". Романтика спроса и предложения, однако, переварила группу "Наутилус" еще раньше "Аквариума", незаметно ощерив акулью пасть.
Разо 3.
Как вы уже знаете из первой песни, во времена Б.Гребенщикова было нетрудно набрать сторонников, но куда трудней разыскать противника, если только не считать таковым всякого невежественного охранника, который останавливает путника на дороге, спрашивает о бумагах и взимает с него проездную плату, угрожая копьем. Правда, находились рыцари, готовые счесть достойным врагом и охранника, и хотя сторожа не знали истинного благородства и оттого не любили драться, все же немало рыцарей и охранников полегло в поединках. Все рыцари служили одной даме, называя ее Свободой; она же стояла ко всем лицом, и такого свойства был ее взгляд, что каждому из героев казалось, будто та дама глядит ему призывно и неотступно прямо в глаза. И если рыцарь был скуп и гнался за наживой, то говорил, что он служит Свободе, и она принимала его ухаживания; и если рыцарь был тщеславен и умел покорить сердце дамы изысканной рифмой, то посвящал свои песни Свободе, и она тотчас же дарила ему свой неподвижный и нежный взор. Тем временем мало кто замечал, что охранников становилось все меньше, а тем, кто еще стоял на дороге, деньги уже казались милее бумаг; и уж вовсе никто не мог помыслить, что дама по прозванию Свобода странной щедростью своего ненасытного взора одаряет и сторожа --- однако, многие сторожа, забывая свой долг, принимались преданно служить ей. Жонглеры и трубадуры, привыкшие сверяться о пути у охранников, стали часто сбиваться с дороги, и грабили друг друга, чтобы в вынужденных странствиях добыть себе пропитание. Но об этом никто не пел, а только говорили на словах. Б.Гребенщиков был прозорливее прочих, и его стали посещать сомнения; как известно, сомнение приводит человека на перепутье, откуда ровные и хоженые дороги обыкновенно ведут под уклон.
Сегодня мне снился ангел,
Похожий на Брюса Ли,
Он нес мне жидкость для прочистки мозгов,
Стакан портвейна для хозяев земли,
Но я был мудр и светел,
Я взялся за дело всерьез,
И я умер, выбирая ответ,
Хотя никто не задавал мне вопрос...
А друг мой Ленский у пивного ларька
Сокрушался, что литр так мал,
А очередь хором читала стихи
О комнате, лишенной зеркал.
Нас всех учили с любовью
Смотреть не вверх, а вперед,
Но любовь стреляет из обоих стволов,
Как только ты выйдешь на взлет...
А что, в самом деле, увлечься
Одной из тех благородных девиц,
Что воткнут тебе под ребра перо,
Чтобы нагляднее было думать про птиц ---
Но будь я тобой, я б отправил их всех
На съемки сцены про первый бал,
А сам бы смеялся с той стороны стекла
Комнаты, лишенной зеркал.
У черных есть чувство ритма,
У белых чувство вины,
Но есть третьи без особых примет,
Что смотрят на женщин только ниже спины,
Но я не был сосчитан,
Я видел это со стороны,
Мне как-то странно служить любовником Муз,
Стерилизованных в процессе войны,
Где выжил лишь тот, кто был заранее мертв,
А выиграл тот, кто не встал,
И только герои снимают рашпилем грим
Комнаты, лишенной зеркал.
И вот два достойных занятья
Для тех, кто выше нуля:
Торговля открытками с видом на пляж
Или дикий крик: "Право руля!"
И значит, я списан как мертвый,
И мне положен конец,
Но я благодарен всем стрелявшим в меня:
Теперь я знаю, что такое свинец...
И кто-то смеется, как серебряный зверь,
Глядя в наполненный зал,
А я просто здесь, я праздную радостный сон
О комнате, лишенной зеркал!
Как пятнадцать лет назад, зеркальное лезвие с острым скрипом скользит по сердцу. Наши комментарии: в Комнате, Лишенной Зеркал, трудно узнать себя в лицо, и всякое искажение образа растет, а не исправляется. Так, можно думать, что ты "просто здесь", не замечая, что уже разложил на лотке свои открытки с видом на пляж... Война не пройдет стороной, непосчитанных построили за стеклом и там сосчитали. Что касается ангелов с их визитами, то сейчас наивности автора можно только изумляться: видно, людей и правда неплохо сторожили угрюмые бедолаги, оберегая от всякой напасти. Ангелы, как никто, требуют в обращении осторожности и дисциплины ума. Вот когда великому математику А. Гротендику явился ангел и сообщил ему доказательство важной теоремы, тот, подумав, нашел ошибку в его рассуждениях. А уж если он несет тебе "жидкость для прочистки мозгов" --- право, мудрено его не признать.
Разо 4.
Во времена, о которых рассказывается в предшествующей песне, юная государыня королева находилась в изгнании. А так как она сама об этом не знала, никто и не решался открыть ей глаза на ее печальную участь. Один за другим, рыцари оставляли ее и принимались служить Свободе, поскольку это сразу же приносило им славу и доход, зачастую немалый. Похоже, что королева этого вовсе не замечала; говорили, что у нее нет денег, но и это ее не тревожило, так как она, по всей видимости, не знала разницы между золотом, серебром, медью и цветными камнями, в какие играют дети на берегу. Подметив это, многие называли ее слабоумной, и вскоре это суждение подтвердилось другими слухами, о том, что королева не знает людского языка и за все свое пребывание в замке не произнесла ни единого слова. Если же ей случалось выйти на улицу города, детей учили кричать ей вслед, будто она голая, и ее подданные верили не столько своим глазам, сколько голосам подученных ими детей. Но и это королеву нимало не тревожило и не смущало, так что своей безмятежностью она казалась похожей не столько на человека, сколько на козу, кошку или большую белую мышь. Воистину, состояние ее рассудка наводило на печальные мысли, и мало кто, выслушав все то, что о ней говорили, согласился бы и почел бы достойным делом служить ей. Дело дошло до того, что невозможно было сказать наверное, точно ли королева еще живет в своем замке, и где стоит тот замок, если правда, что он когда-либо стоял. Б.Гребенщиков, однако, утверждал, будто провел в замке королевы и детство, и юность, и хорошо знаком с тамошними обычаями, нравами и порядками.
Твои глаза... никто не помнит их цвет,
Лишь в клетках поют соловьи неизвестной ученым природы.
Все двери закрыты на ключ, с сумерек и до восхода,
Лишь рыбаки не боятся смотреть тебе вслед;
Тебя обманули: им не позволяют смотреть на воду,
Но королева, кто погасит их свет?
А в гавани паруса из цветных камней,
И матросы в монашеских рясах пьют здоровье жены капитана,
Но в полночь расходятся в кельи: они снимаются с якоря рано,
Им нужно плыть вокруг света, туда, где в полдень темней,
Чем ночью... их корабль разобрала на части охрана,
Но они уплывут, королева: есть вещи сильней.
А ночью время идет назад,
И день, наступающий завтра, две тысячи лет как прожит,
Но Белый Всадник смеется, его ничто не тревожит,
И Белый Корабль с лебедиными крыльями уже поднял паруса...
Часовые Весны с каждым годом становятся строже,
Но, королева, сигналом будет твой взгляд.
Королева, мы слыхали, что движется лед,
Но когда поднимаются реки --- это даже не стоит ответа;
Ладони полны янтарем, он будет гореть до рассвета,
И песнь яблоневых ветвей, ее никто не поет,
Но это недолго, и наша звезда никогда не меняла цвета...
Королева, тише, ты слышишь --- падает снег...
да, королева, это все-таки новый год.
Наши комментарии --- а у нас их нет, мы готовы подписаться под каждым словом. Наглые Белые Всадники, которым нет дела до королевы, подло брошенной в одиночестве, к счастью, уплыли; мы не желаем им шторма, ведь их судьба ничуть не тревожит нас. Верная охрана силой одного лишь божественного небрежения государыни помогает плыть кораблям, разбирая их (что кораблям от этого польза, не знают только технотронные идиоты); матросы в монашеских рясах, помня свой долг, не отвлекаются на банальности; двери закрыты на ключ, потому что неспособным пройти сквозь лучше остаться дома. Все это было с нами, вернее, мы были там, но провалились в мираж. А королева, что с ней сталось?.. кто скажет.
Вот встать бы, и хором: простите нас недоносков, мерзавцев, уродов, подонков, проклятых постмодернистов, индивидуалистов то есть гнусных жидов, низких пидаразов, Ваше Величество... Как пел в другой песне тот же БГ: "Государыня, ведь если ты хотела врагов, кто же тебе смел отказать?.." --- а что теперь?
А теперь, то есть, далее по тексту, история творческого распада, обыкновенная и печальная. Не без ужасных прозрений:
даже не без откровенных жалоб:
и:
От себя добавим: раскатал губу, понимаешь. Шпана-то была --- за Уралом, в Тюмени, в Омске, в Новосибирске. Но чтобы увидеть ее глазами, такое везение еще заслужить надо. Юность вообще штука предательская, она сама по себе так много обещает (и в своем, и в чужом поколении), что врет почти на каждом шагу, и ничего не сделаешь с этим.
Наконец, последняя песня на сегодня песня "Аквариума", уже начала девяностых, из которой видно с чудовищной ясностью, что произошло и как это случилось.
Вот стоит храм высок, тьма под куполом,
Проглядели все глаза, да ни черта не видать...
Я поставил бы свечу, да все свечи куплены,
Зажег бы спирт на руке, да где ж его взять?
А кругом лежат снега на все четыре стороны,
Легко по снегу босиком, если души чисты...
А мы пропали бы совсем, когда б не волки да вороны
Не спросили: "Вы куда?" --- "До этой теплой звезды..."
Назолотили крестов, навтыкали где ни попадя,
Обменяли на вино один, который был дан,
А поутру с похмелья пошли к реке по воду,
А там вместо воды Монгол Шуудан...
А мы хотели дать веселый знак ангелам,
Да потеряли их из виду, заметая следы...
Так и вышло бы каждому по делам его,
Если бы не свет этой теплой звезды.
Так зачем же нам петь, когда не из-за пустой руки?
А если нам не петь, то сгореть в пустоте,
А петь и не допеть, то за мной придут Орлики
С белыми глазами да по мутной воде...
Что такого, пусть идут, я и сам птица черная,
И мне некуда бежать, еще метр --- и льды,
Так прикройте мне спину, волки да вороны,
А ты благослови меня до теплой звезды.
Вот и вышло: храм высок, и тьма под куполом,
Проглядели все глаза, ни черта не видать...
Я поставил бы свечу, да все свечи куплены,
Принес бы спирт на руках, да где ж его взять?
Я знаю сам: нет путей, кроме торного,
И нету рук для чудес, кроме тех, что чисты,
И все равно нас греют только волки да вороны,
Чтобы кто-нибудь дошел до этой теплой звезды.
Как вышла из метро, привязались к ней два подростка, совсем еще шпингалеты. "А куда вы идете? А давайте мы вам поможем дойти. Мы вам, а вы нам." Лилитка сердилась и хотела их прогнать, мелкая такая неотесанная шпана, не знает даже, как с женщиной разговаривать. Но в том и беда, что никакого стоящего оскорбления она от них не услыхала, все слова правильные. Выходило покамест, что не прогнать.
Хотели мальчишки взглянуть инструкцию, но этого она не позволила, потому что с оборотной стороны документ. Без этого, кстати, значащей инструкции не бывает. Когда никто из прохожих не видел, Лилитка, не стесняясь, ставила пацанятам подножки, и даже столкнула меньшого в лужу, но он поднялся, улыбнулся испуганно и дальше с ними пошел. Никто ее не ругал: как нарочно старались. А то можно было бы их за это прихлопнуть, и вся любовь. Откуда же хитрость такая у них, от горшка два вершка и еще, может, полгоршка.
Переходили дорогу, там мораль стала попроще, и когда проезжал автобус, Лилитка ни с того ни с сего ухватила мальчишек за шиворот и сильно толкнула вперед. Старший чуть-чуть не попал! Но успел оттолкнуть меньшого и сам вывернулся. Вот шибенята. Лилитка разозлилась так, что от злости стала могучая, и жалела уже, что не перевернула к чертям весь автобус, набитый под завязку детьми, женщинами и инвалидами. Он бы, может, взорвался, и эти двое небось туда же, вот которые посмели ей помешать. Когда перешли дорогу --- мальчики ни слова! Как ни в чем не бывало. Притворились, что очень смешная шутка была. Ну что тут делать? Лилитка старалась думать скорей.
Однако, втроем шли быстрее. С мостика они не упали, во дворах потеряться не захотели, кирпичами их не пришибло, хотя случился по дороге целый обвал --- и Лилитка, коря себя и мысленно извиняясь перед свекровью, довела их до места. Постояла сердито у забора, толкнула ногой калитку, сказала злое слово --- и вырос дом. И сразу номер на нем обозначился, хоть на карте рисуй его.
В доме, пока ходила искала мужа, плутала по коридорам, и тут мальчишка постарше набежал на нее, стукнул причем головой в живот. Лилитка обрадовалась, схватила его за шею и в момент открутила ему голову. Хлынула кровища. Лилитка пить не стала, бросила тело и пошла дальше мужа искать. В коридорах промелькнул меньшой, и лицо у него было заплаканное. Ну и пускай. Хотя жалко. Лилитка вдруг смутилась и сама чуть не расплакалась: славный был мальчик, любознательный.
Нашла мужа в лекционном зале: на скамейках сидели болваны, а с кафедры бородатый человек читал им лекцию. Лилитка покрутила головой, удивляясь, как аккуратно они его слушают, но тут они назначили дежурного, и он начал ходить по рядам, проверять у всех паспорта. Лилитка ушла на всякий случай, хоть у нее и не было паспорта.
Блуждая в коридорах (то тут, то там у двери мелькала лампочка), Лилитка вновь наткнулась на меньшого парнишку, и он был ей ужасно рад. "Пойдемте, --- говорит, --- у Федьки отросла новая голова!" Лилитка почувствовала, что у нее отлегло от сердца, вошла в класс и видит: Федька маленький сидит в банке. Голова у него с кулак уже и растет. Она постаралась, открыла крышку как надо, ловко просунула руку и достала Федьку из банки. Тот сразу вырос еще сильней, кинулся ей на шею, потом банку схватил и стал крутить ее в руках. Лилитка, испытывая сильное желание снова оторвать или даже откусить ему голову (но в этот раз она побоялась --- мало ли, вдруг не вырастет, переживай потом), отняла у него банку и поместила на шкаф.
Федька не обиделся. Подмигнул ей, схватил товарища за руку, а тот был все еще немного заплаканный, и Лилитка сердито подумала: этому она ни за что голову отрывать не станет. И дети побежали по коридорам --- не то слушать, не то читать лекцию.
Лилитка вздохнула, села за парту и, подперев щеку ладошкой, стала мечтать о доме. Дома она почти и не помнила: только что горячо в доме, темновато, уютно пахнет серой, сердце томит музыка милых воплей и по стенам отблески молодого огня --- но чтобы вернуться, нужно было долго и много работать. Работать ей не хотелось, да и жутко было в союзе с недобрыми людьми, которые не смеются шалостям и, чуть ни что, пугают страшным крестом. Но не так страшен крест, как то, что ровняет огонь с водою и выгоняет из дома, и при этой мысли Лилитку с головы до ножек пробирала такая дрожь, что в самой сердевине Земли не нашлось бы довольно тепла, чтобы ее унять.