На острове под названием Тунга, как рассказывают, жил однажды рыбак по имени Моравинди. Он был старый человек, жил без семьи, и в доме у него хранилось много интересных вещей. Мальчишки знали об этом: и те, кому доводилось, по поручению отца, зайти и занести что-либо в каменницу Моравинди, и те, кто слышал потом их жадные разговоры. Разноцветные раковины --- очень хорошая вещь, и полезная в играх: Дате Димбо, сын старшего в прибрежной флотилии, придумал, что с их помощью можно вести расчеты. Удобно, потому что у любого мальчишки этого добра сколько хочешь. Море, и почти пресноводные межостровные каналы, никогда не будут скупиться на разноцветные раковины.
Большие раковины, пылившиеся на полках в доме у Моравинди, выглядели весьма и весьма необычно. Таких --- извилистых изнутри, с узорами непонятной, жутковатой в комнатной полутьме пестроты и странными наростами, похожими на неизвестных подводных чудовищ --- не водилось ни у кого. Но, конечно же, дело было не в них.
У Моравинди был, среди прочего, ящик с магическими фигурками. (Кто-то придумал их так называть.)
Говорят, что когда-то давно правители островитян, обосновавшиеся на острове Умар в самом сердце архипелага, отбирали у людей человеческие фигурки, а новые делать тоже не разрешали. Объяснялось это тем, что будто бы в одном мире с людьми живут сердитые боги, и они, во-первых, гораздо сильнее, а во-вторых, терпеть не могут таких вот изображений. Хотя, возможно, это объяснялось чем-то другим. Так или иначе, человеческие фигурки, куклы и статуэтки, и по сей день редкая находка на острове Тунга. А вот у рыбака Моравинди был целый ящик.
Дате Димбо поспорил с братьями Дереком и Дагмаром, что он заслужит в подарок, а нет, так украдет одну фигурку из ящика Моравинди. Речь шла о маленьком рыбаке, который сидел в крошечной лодке, сделанной из коры лависта. Весла у него в руках не было, и вообще ничего не было; и рыбак, и лодка были укутаны в прозрачную пленку, похожую на текучее стекло из расплавленного песка. Мельчайшие черты раскрашенного глиняного лица, и даже ногти на пальцах, прекрасно просматривались, но потрогать их было никак нельзя. В том, что такая фигурка обладает таинственной силой, мог сомневаться разве только круглый дурак.
Дате Димбо разводил для Моравинди белых червей, собирал для невода укрепляющий сок цави и траву кодийка, чтобы плести малые сети. Дома его почти не видали, так что домашнюю работу за него выполняли младшие братья. Но он дружил с Дануте, которая выходила из своей хижины, садилась возле ручья, а там уж с утра до вечера мастерила из коры и мягкой глины игрушечные похоронные лодочки. Поэтому, когда Моравинди отправлялся рыбачить, или по обменным делам, Дате Димбо бежал к Дануте, садился рядом и отвечал на вопросы об успехах своего предприятия. День, однако ж, исчезал впустую за томительным днем; успехов не было.
В один из таких разговоров Дате Димбо, сидя на маленьком берегу игрушечной заводи и наблюдая, как идет ко дну длинная похоронная процессия, сказал Дануте: "Я попробую порыбачить с ним. Попрошусь как следует, может, возьмет. Пускай все говорят, что хотят. Мне вообще давно наплевать." Дануте покачала головой: "Моравинди тебя не возьмет. А если возьмет, будет дурак." В самом деле, просить старших о чем-то на будущее --- верный способ испортить свою удачу, а попутчик, приносящий несчастье, рыбаку ни к чему. В хорошие годы все это забывалось, а по нынешним временам рыба не слишком шла, так что ее едва хватало на пропитание и на самый срочный обмен. Дате Димбо и сам прекрасно понимал, что так оно и есть, но это не помешало ему со зла бросить камнем в Данутины лодочки. Тогда Дануте вскочила и расцарапала ему щеки, а пока Дате Димбо ее колотил, больно вцепилась ему в волосы и не хотела отпускать ни за что. Потом они помирились, поговорили еще немного и разошлись.
На другой день дети узнали, что Моравинди согласился взять Дате Димбо с собой на рыбалку. Но не сразу, а через две-три недели, в праздник высоких течений и стоячих полуостровных вод.
Дануте делала сперва куколку из глины. Она пробовала их обжигать на небольшом костре и на камнях, но ничего из этого не выходило: куклы трескались и крошились, становились совсем уродливыми, а этого нельзя было допускать. Теперь Дануте, слепив куколку, просто сушила ее на солнце до раннего вечера. Разумеется, куклы были разных размеров, мужские, женские, детские, сушились бок-о-бок на плоском камне и готовились впрок.
По готовой кукле, сухой, прочной и раскрашенной красками с острова Ианго (если еще оставались такие краски), кроилась кора молодого лависта. Красивая гнутая лодочка скреплялась глиной; в нее кроме куклы укладывались крошечные речные ракушки, собранные здесь же на берегу ручейка. Пресноводные раковины бывают очень красивые, и тем пестрей, чем мельче, и чем тоньше у них стенки.
На дне ручья лежал большой камень. Дануте играла, что это и есть Грида Подводный, ведь настоящий Грида лежал в море, действительно, под водой, и представлял собою огромный плавучий риф. Возможно, раньше он был островом, и на нем жили люди, но тогда это было очень давно, потому что уже многие поколения к нему отправлялись одни покойники, в больших похоронных лодках. С точки зрения Дануте, это было очень интересное зрелище. В лодках все покойники были похожие, в серебряных масках; и позже, когда они являлись кому-нибудь во сне, они уже не снимали масок. Мир живых и мертвых снов назывался Рависсмаром; морфейцы и морфеянки, кочевое племя, могли путешествовать в нем по своей воле и искать любых встреч.
Вокруг настоящего Гриды гуляли водовороты. Они ходили под водой большими кругами, а на поверхности их было не разглядеть --- до тех пор, пока лодка, добравшись до невидимого пунктира, не закручивалась медленно, не опускала носа, не начинала тонуть. Живые рыбаки никогда не плавали к Гриде в гости, потому что это все равно что прийти незваным, опередить назначенный срок.
Вокруг ненастоящего Гриды из ручейка никаких водоворотов не замечалось. Но их, к счастью, и не было нужно: глина быстро размокала, лодочки разваливались и шли на дно, "на грудь к покойному исполину", то есть, к плавучему рифу Гриде (это выражение из похоронной церемонии). Кстати, камень в ручье был немного похож на человека: у него как будто просматривался круглый живот, маленькие ручки, ножки и большая плоская голова. У него был даже рот: кривая многохвостая трещина.
Дануте играла в похороны уже много дней, но ей еще не наскучило. В разговорах о маленьком рыбаке ее всерьез интересовало только одно: из чего такую фигурку можно было бы изготовить. Дате Димбо уверял, что рыбак не каменный и не деревянный, и (вопреки всей очевидности) не из сушеной глины, и уж конечно не мягкая игрушка, набитая пухом. Правда, мальчик мог и ошибаться, ведь рыбак был раскрашенный; по-хорошему, надо было бы самой зайти к Моравинди и внимательно все рассмотреть. Но время на островах тогда было сердитое, хмурое, и взрослые рыбаки --- особенно Моравинди --- совсем не привечали незваных гостей.
По особым следам, которые люди оставляют во сне на полях Рависсмара, Дануте нашла пожилая морфеянка: она приплыла одна, в крохотной шлюпке. Но Дануте не так уж плохо жилось с родителями, вот она и не захотела бежать к морфейцам (морфейцы живут неизвестно где и никогда на одном месте, в пестрых шатрах, и время от времени воруют оседлых детей), а только вежливо отвечала, как учили дома --- спасибо, сударыня, как-нибудь в другой раз. Тогда морфеянка подарила Дануте особенный талисман, глиняный черепок на длинной цепочке --- морфейцы очень часто так делают --- и рассказала, что у рыбака Моравинди раньше был брат Даранте, который однажды не вернулся с рыбалки, что фигурки у Моравинди в ящике волшебные взаправду, а еще --- что их вскоре, возможно, станет на одну больше. И еще сказала, что морфейцев при случае легко будет разыскать с помощью дареного талисмана, но как именно, решила не объяснять.
Произошло это в самый канун праздника, которого Дате Димбо так ждал, чтобы отправиться на рыбалку со стариком Моравинди. А ночью Дануте приснился очень странный сон, и она огорчалась, что не увидела его хотя бы днем раньше (как раз могла бы спросить о нем у морфеянки). Во сне она изготовила очень хорошие куклы, во всем похожие на людей, закрасила им лица серебряной краской --- даже жалко было закрашивать --- и разложила по лодкам. Куклы все же были неустойчивые, как наяву, и ходить тоже не умели, иначе можно было бы играть с ними в живую жизнь. Но когда она заглянула в ручей, вода в нем оказалась мутной, и даже контуров игрушечного Гриды на дне нельзя было угадать. Дануте подумала, что это всего лишь небольшая буря, и она скоро пройдет, и стала спокойно ждать, усевшись на бережку.
Но какой-то ужасный ветер дул и дул над водой: на суше его не замечалось, а в ручейке он поднимал глубокие волны, захватывая со дна размокшую глину и мелкий песок. И это было странно: поднимешь глаза к небу --- ясное небо, больно смотреть. Кругом оглянешься: трава не колышется, стоит прямо; деревья тоже молчат, не шелестит листва. А посмотришься привычно в небольшое, текучее зеркало вод --- и глазам темно, и внутри поднимается какое-то опасное чувство, и почему-то уже не узнаешь знакомых картин.
И тут с пригорка, вниз по течению, понеслась к Дануте маленькая белая искорка. Это была лодка с белым крылом; крыло поднималось над днищем, прикрепленное к вертикальной остроконечной палочке, и в него упирался ветер, толкая лодку вперед. Дануте только хотела ее поймать, как вдруг заметила, что сама она не то уменьшилась, не то выросла, стала неповоротливая, и стоит на толстых глиняных ногах как раз посреди высокой мутной воды.
Лодка приближалась; белое крыло потемнело и стало черным. В лодке плыл человек самых обыкновенных размеров, живой и вовсе не кукла, но теперь, глядя на него, Дануте знала, что она стала гораздо больше. Человек мог бы поместиться у нее на ладони. ...Рядом с ним, между прочим, стоял человечек поменьше, а в руках у него было что-то вроде спасательной шлюпки. Дануте, еле-еле передвигая в огромной голове тугие трудные мысли, сказала себе, что такие куклы ей бы не помешали: вот к примеру, ей давно уже нужен был жрец для похоронной церемонии, а то приходится все делать самой, да еще с такой высоты... Волны поднимали большую лодку с двумя людьми все выше и выше. Дануте наклонилась, как могла --- ей почти не удавалось согнуться --- и протянула человечкам навстречу руку, ладонью вперед. Было совершенно ясно, что они не смогут ее миновать. Человечек побольше посмотрел на нее и запел в своей лодке; и тут уже было непонятно, как такой маленький голос пробивается сквозь шум бури, и чем он так странно похож на высокие волны мутной воды и на сумасшедший ветер, яростно рвущий их в холодную пену.
Когда неправдоподобно остроносая, крутая волна пронесла лодочку мимо, Дануте подняла к глазам большую ладонь. На ней, как и следовало ожидать, скакал вверх-вниз и махал рукою человечек поменьше, со своей почти игрушечной шлюпкой. Дануте сделала вид, что хочет отпустить его в воду: это нужно было затем, чтобы человечек в шлюпку залез. Он залез, в самом деле, и выглядел чрезвычайно довольным, (хоть лицо его и было слишком крошечным, чтобы судить о выражении едва различимых черт с какой-либо достоверностью). Теперь оставалось совсем немного.
Дануте потянулась на цыпочках и выросла еще в несколько раз, так что человечек в шлюпке, на ладони, казался уже не больше сломанной бабочки. Большая стена Вурла, средоточие светящегося невесть-чего, закрывавшая человеческим лодкам путь к неизвестной земле, --- эта стена была совсем рядом, и круглую корзину с пленным богом, приколоченную к ней Умаровым Молотом, уже можно было разглядеть высоко вверху. Дануте потрогала стену свободной рукой, зачерпнула из нее немного жидкого зеркального материала. Ладонь, сложенная горстью, описала полукруг; в воду пролилось несколько светящихся капель, и вода зашипела, быстро испаряясь и заполняя воздух тяжелым туманом, а ветер почему-то немедленно спал, как и не было. Дануте накрыла руку рукой и таким манером залила неизвестного человечка в шлюпке позаимствованной из Вурла зеркальной массой. Освобождаясь от уже ненужного чрезмерного роста, Дануте окунулась головою в туман, и ей сразу мучительно захотелось провалиться в глубокий-глубокий сон, самый глубокий на свете. Засыпая, Дануте с сожалением почувствовала, что у нее разжалась ладонь с новой прекрасной, живою куклой. Но она была уже не в силах остановить морфейское наваждение, а вместо того полетела вниз, провалилась глубоко-глубоко за какую-то небывалую грань, и сразу же открыла глаза --- обыкновенной девчонкой в домашней постели.
И потом, за завтраком, и чуть позже, когда всех детей послали собирать нежные незрелые шишечки молочной травы, Дануте обдумывала свой сон, чувствуя, что был он все же не простой, а, скорее, волшебный. Раньше она мечтала увидеть волшебный сон, настоящий, из Рависсмара, а теперь ей казалось, что это дрянная штука, потому что не приносит с собой ничего, кроме огорчительных, неясных тревог.
Ллайма и Верма, мореплавающие духи из Рависсмара, те самые, что не знают времени и совсем не понимают устройства часовых механизмов, прогуливались в области Тени Зеркальных Трещин, и вдруг повстречали там на волнах настоящий большой корабль. Парусный!.. На корабле плыли живые настоящие люди. Это было очень интересно.
Ллайма и Верма прекрасно знали, что на Семи Островах, откуда к ним заходит во сне хитрое племя, называющее себя морфейским, не бывает ни кораблей, ни парусов. Только лодки с веслами, чтобы плавать по межостровным каналам, да еще сноровистые лодчонки с рыбацкой снастью, на которых можно выходить в море, не теряя из виду родных берегов. Значит, это был корабль с большой земли, до которой мореплавающим духам обыкновенно не удается добраться. Ллайма и Верма поэтому сразу же захотели познакомиться с интересными моряками, но вот как это делается, они не знали. Для начала, решили они, нужно попытаться людей напугать. А потом, когда люди увидят, что бояться нечего, им наверняка станет смешно. Таким манером и познакомимся.
Ллайма и Верма сложили свою рависсмарскую лодку трубой, насажали на ней чешуек по всей длине, стали дуть в нее по очереди и надули огромной, как драконий живот. Хвост сочинили из воздуха, а сами выбрали облик так, чтобы изображать собою две зубастые женские головы. Тут же они попробовали взлететь, да повыше, и едва не захлебнулись светящейся соленой водой: разве можно дракону лететь без крыльев! Ругательски ругая свою забывчивость, духи наспех откорлупили с боков две самые большие чешуйки, ну и крылья из них вышли странные: перепончатые, черновато-серые, скользкие какие-то даже на вид. Ллайма и Верма переглянулись и решили, подумаешь, сойдет, так оно, может, еще страшней. Замахали крыльями и полетели, заслоняя солнце, как черная туча.
Люди, однако же, сразу показали себя глупыми и почти что неинтересными. Они высыпали на палубу, закричали на своих непонятных языках, и стали кидаться заостренными палками. Не кидаться даже, а выпускать их в воздух с помощью гнутой деревяшки и натянутой на нее нитки. А если в брюхе сделается дырка, весь дракон сдуется! Ллайма и Верма очень обиделись и попробовали выпустить изо рта немножко огня, чтобы люди одумались и бросили свои фокусы. Палки, летевшие в них, действительно загорелись, а люди закричали громче и безобразно забегали. Потом принесли снизу, из трюма, небольшую женщину, молодую и красиво одетую, и зачем-то попытались выбросить ее в воду. Ллайма и Верма спикировали вниз, подхватили насмерть перепуганную человеческую красотку, быстро свернули для нее из воздуха люльку и на время оставили так: пускай поспит и отдохнет, что ли. Полетали еще чуть-чуть над глупыми матросами, у которых к тому же что-то там загорелось на корабле. Но острые палки им не нравились, и вообще это все становилось скучно. Ллайма и Верма издали на всякий случай громовой рев (дескать, знайте наших, разбегучие дураки), страшно похлопали крыльями, отлетели от корабля подальше и уютно устроились на волнах.
Возвративши прежний вид и себе, и лодке, они сразу же затеяли спор. Ллайме порядком надоело это развлечение, а Верма был любопытнее, и ему хотелось посмотреть на людей вблизи, раз уж нет никакой возможности с ними договориться. Морфейцы умные, хитрые и норовят всякого духа подкормить питательными сонными мыслями, а потом незаметно использовать в своих собственных целях. Это не мешает, конечно, но уж очень ненастоящая выходит игра по чужим правилам. А здесь матросы, да еще с дальней большой земли, да еще совершенно за просто так. Кончилось тем, что Ллайме надоело спорить с Вермой, и он согласился попробовать еще раз.
Ллайма и Верма проследили курс корабля и на пути у него, чуть в стороне, устроили остров. (Лодка, разумеется, опять пошла в дело, хоть она и ворчала, слегка выпуская клыки и сопротивляясь для виду). Остров, для пущей таинственности, окружили туманом, а сами рассыпались рядами как будто людей: Ллайма образовал высоких черноволосых, а из Вермы получались кудрявые светленькие, немного приземистые. Еще Верма по забывчивости отрастил всем своим длинные огненные хвосты, как у Жар-Птицы, но Ллайма вовремя заметил, прикрикнул на товарища и велел все убрать. Верма пожал плечами (тоже работенка, сколько теперь этих плеч, устанешь и пожимать) и переделал эти хвосты в заросли ползучего живого кустарника.
Корабль меж тем приближался. Вот уже мачты с парусами просматривались ясно; все-таки это было очень красиво. Как жаль, что из-за сердитого дядьки Бореля (подумаешь, ножки в драке потерял! небось вырастут эти ноги), который заправляет ветрами, дурачки островитяне не делают парусов, не мастерят кораблей. Играть с ними было бы так весело, хоть каждый день... Тут Ллайма и Верма, которых теперь стало много, заметили, что матросы стоят на палубе и прикладывают к головам длинные черные трубки. На место одного глаза приложат, и получается рог, как если бы дружественный подводный дух Гойда вылез на палубу и тоже размножился! Ллайма и Верма не выдержали и ну хохотать, ну показывать пальцами. А получилось, что на острове целое поселение людей стоит и смеется.
Матросы на корабле пошушукались невесть о чем и спустили шлюпку. Это в ней один человек поплыл к острову. Он стоял прямо, и было неясно, боится он или не боится. А Ллайма с Вермой все никак не могли унять своего веселья, ведь это было бы страшно смешно, если бы Гойда, на суше такой беспомощный и неповоротливый, вздумал полезть на палубу! Они прекрасно понимали, что это никакой не Гойда, а просто смешные человеческие матросы, но все равно.
Человек причалил к острову. Он был высокий, светловолосый и с локонами. Ллайма с Вермой испугались и хотели его предупредить, чтобы он не ходил по бывшим хвостам --- ай-ай, какой вздорный лоботряс Верма! --- потому что такого соприкосновения ему допускать нельзя, если он хочет оставаться, кем был. Хотя, зачем бы ему хотеть такой скучной вещи: люди всегда одни и те же, только немного меняются, причем сами этим почти что не управляют. Но предупредить надо, а то нечестно. А как предупредить, если эти, на палубе, снова отращивают рога, да еще машут верхними щупальцами, точь-в-точь как Гойда! Ллайма с Вермой покатывались со смеху, надрывали животики и ничего не могли с собой сделать. И пусть, и ладно.
Человек наступил, конечно, кустарнику на усы. Раз Верма повсюду их разбросал, и это было, что ни говори, безответственно... Соприкоснувшись таким образом с плотью Вермы, человек постоял неподвижно, пока его мысли вливались в шаловливую кровь сонного духа из Рависсмара. Немного позднее, когда слияние завершилось и стало полным, человек, естественно, развернулся к кораблю, на котором шевелился и кивал головами рогатый Гойда, и, будучи уже Вермой, принялся хохотать, показывая пальцем на глупых матросов, своих прежних товарищей.
На корабле засуетились, подняли якорь (большая железка с острыми загнутыми зубами, чтобы цепляться за морское дно) и поплыли прочь. Ллайма и Верма, уставшие от смеха и немного смущенные превращением бывшего матроса, решили оставить корабль в покое, вернули себе прежний облик и отправились отдохнуть. О женщине, завернутой в воздушный кокон, они нечаянно позабыли. Женщина осталась спать до лучших времен, и разбудить ее, вероятно, должен будет кто-то другой.
Когда начался праздник течений, жители Тунги собрались на площади-лужайке у белого шестиугольного камня, иногда называемого алтарем. У камня была своя история, правда, никто ее не мог рассказать, но все рыбацкие дети знали наверное, что она древняя, темная и ужасная. Похоже, что они и не ошибались.
Никто бы, между прочим, и не собирался у алтаря, кабы не объявленный заранее приезд жреца-умариста. Жрецы, фактические правители архипелага, были народ злопамятный, чуть что не по ним, сразу высылали Инспекцию. А Инспекция --- это и есть жрецы, человек пять-шесть, которые ходят повсюду, заглядывают в окна, делают страшные глаза и диктуют особому человеку огромные слова, чтобы он их записывал чернилами на бумагу. Бумага на островах вещь редкая, но у Инспекции ее всегда много. Инспекция вся очень сердитая, сколько хочешь рыбы может забрать просто так, и носит с собою живые плетки на поясе, чтобы драться, но не дерется. Взрослые и без того никогда не спорят с Инспекцией, поясняя шепотом: "А то сейчас как учинят Лекцию!" Лекция --- это страшно длинная и скучная волшебная церемония, при которой даже огней не жгут и чудес не устраивают, одни инкантации, интонирования и декламации. Во время Лекции всегда хочется спать, но это запрещено.
Короче говоря, не собираться на площади нельзя было, потому что жрец приходит с утра и считает по головам. А кто пропустил, тому Нарекания. Нарекания --- это тоже вроде Лекции, но только с каждым рыбаком они случаются по отдельности, наедине со жрецом или, быть может, в присутствии двух старейшин: тогда жрец говорит свои большие слова, а остальные молча стоят. А когда всеобщий праздник на площади, там не молчать надо, а петь песни, то есть, молебные жалобы --- или отвечать хором, по правилам. Иногда "да", иногда "нет", смотря по тому, о чем спрашивают. Эти вопросы жрец задает, его отовсюду в толпе видно и слышно, потому что стоит он прямо на алтаре.
Может быть, и не стоило отвлекаться здесь на подробности, потому что теперь придется поспешить с изложением. И до чего это жаль, ведь добросовестный рассказчик непременно остановился бы на том, как жрец поднялся на камень, а над ним невысоко в небе постепенно нарисовалась полукруглая семицветная радуга; как первый фейерверк сделал небо на мгновение черным, а второй, который выпустили сразу за первым, разбросал по черному фону чешуйчатые алмазные блестки; как помощники жреца, молодые ученики из горячих пещер вулканического Умара, водили кругом алтаря странные хороводы, потому что надышались благовонных курений, и толпа расступалась, давая место; как один из фейерверков оказался неисправным и наделал дел, не в срок свалившись назад: рядом с каменницей старого Артанди, в жесткой красной глине у входа, образовалась большая дыра-воронка. Но люди только повернули голову в сторону взрыва, а после опять отдали взгляды жрецу и продолжали прилежно внимать вязкому течению церемониальных слов.
Обо всем этом хорошо бы рассказывать и рассказывать, но есть ведь вещи поважнее в нашей истории, и они ждут, пока мы болтаем о фейерверках. Как будто фейерверками дело и ограничивалось! Никто не любит слушать жрецов: по крайней мере с утра, когда настает пора отправляться на праздничную церемонию, рыбаки в своих каменницах ворчат и тревожатся. Но в разгар праздника, утомленные пением и декламацией, люди берутся за руки, и тогда им кажется, что все они --- одно огромное шевелящееся существо, как это должно казаться мохнатым ногогусеницам редкого насекомого Горбатый Шар (раз оно на самом деле не насекомое, а большая колония личинок, готовящихся стать совершенно независимыми друг от друга хищными бабочками). И тогда людям становится весело и покойно, как никогда, а к вечеру они снова принимаются ворчать на потерянный утренний лов, на бесполезно прожитый день.
Одному, и только одному человеку от всего поселения разрешалось выходить в море в этот праздничный день. Дело это решалось честным жребием: считалось --- кому повезло, тому достается вся совокупная рыбаческая удача --- конечно, на короткое время. А у остальных ее все равно пока нет, так что им чрезвычайно глупо было бы пытаться обманом прогулять праздничную церемонию. К тому же, весь улов этого дня жрецы забирают себе, потому что за их работу тоже нужно платить.
И все рыбаки давно привыкли к тому, что их совокупная удача из года в год честной жеребьевкой падает на плечи старика Моравинди. Совпадение, при всей его многократности, никому не казалось странным: ведь не удивляются же тому, что первый день сезона всегда приходится на новолуние. На то и календари.
Так вот, Дануте стояла в общей толпе и скучала в ожидании фейерверков. Она проспала проводы Моравинди, с которым уплыл Дате Димбо, и только успела взглянуть на них с пристани, издалека: два крошечных человека в рыбацкой лодке. Дануте на всякий случай помахала рукой, но можно было не сомневаться, что Дате Димбо этого не увидел.
Жрец затянул песню. Голос у него был некрасивый, но Дануте знала, что на другом-третьем куплете уже перестанет это замечать, и даже наоборот, ей понравится. А когда настанет пора отвечать хором, самое сомнение "нравится --- не нравится" затеряется на глубине твоих собственных, незнакомых, нечаянных голосов. Праздничные куплеты никогда не поют просто так: слова их не помнят наизусть, но вспоминают всякий раз заново, и ни одной ошибки не может быть. Но и смысла в них искать --- только терять время зря.
Вздыбилось зеркало вод.
Рыбы разинули пасть.
Рыбы ведут хоровод,
Рвется рыбацкая снасть.
Матушка, выйди, взгляни:
Богатырям тяжело,
Мгла оседает на них,
Лха поднимает весло.
Матушка скажет --- иди!
Звезды разинули пасть.
Над головой, впереди,
Рвется зеркальная снасть.
Кто-то путей не найдет,
Кто-то вернется назад...
Судьбы ведут хоровод,
С неба на землю летят.
Когда хор допел последние слова куплета, уже начиналось обыкновенное. Люди клали друг другу руки на плечи и равномерно качались из стороны в сторону, так что получалось похоже на невысокие волны. Группки по двое, по трое возникали, поворачивались друг к другу, кланялись, обменивались плавными жестами, которые --- что-то заведомо значили, а что, как будто никто не знал и не понимал. То тут, то там слышалось бормотание неведомых языков, как если б на площади лагерем остановились морфейцы, заснули все разом и заговорили во сне. В этом и заключалось священное колдовство праздника. Дануте привыкла к нему и, конечно же, не боялась, а только удивлялась иногда, какой в нем может быть прок. Колдовство в сказках про рыб и моряков по ту сторону Вурла --- совсем другое. Например, в сказках по-настоящему превращаются, кто в кусочки суши, кто в рыб, кто в огромных летающих змей. Тоже не все, разумеется.
Дануте качалась из стороны в сторону и пела вместе со всеми, не слишком разбирая детей от взрослых и друга от недруга. Она просто знала, что сейчас не время, не стоит стараться. Но на душе у нее лежал, шевелился и рос неприятный камень, родом словно бы из недавнего волшебного сна. И Дануте вдруг поняла, что это значит: ожидалось приключение, да, но --- не из самых веселых. Трудное и опасное. Потому что с ее приятелем Дате Димбо вот-вот случится беда.
Море было прозрачным, если смотреть между набегающих волн, и во все три стороны не имело границ.
Дате Димбо держал весло и немного боялся. Меньше всего он ждал от Моравинди, самого что ни на есть особенного старого человека, соблюдения рыбаческих правил --- всех, кроме одного. Того, что запрещало заплывать слишком далеко от родных берегов: дым Жерла Умара, горы-трубы, должен быть непременно виден из лодки. И это правило, одно-единственное среди прочих, ненужных, неважных, Моравинди как раз и нарушил. Оттого-то прозрачное глубокое море совсем --- если не считать сверкающей стены Вурла --- не имело границ.
Моравинди уже знал, что Дате Димбо мечтает заполучить магическую фигурку из ящика. Но никто из мальчишек покамест не знал, о чем мечтает и чем живет Моравинди. Разве только море, безразлично качавшее лодку, но ведь оно и в самом деле --- в целых три стороны --- не имело пределов и не знало границ.
Ритм движения завораживал. Дате Димбо хотелось услышать звук человеческого голоса, и он уж чувствовал, что для этого придется заговорить самому. Но слова, заготовленные заранее, отчего-то гудели в голове, сталкиваясь между собой, эхом повторяя друг друга, и наружу им не хотелось. А в ушах стояла странная нота, как если б сумасшедший Лайде ожил и снова изготовил себе запрещенные длинные дудки на поперечной палочке, чтобы с их помощью мелодично гудеть --- а вокруг не было бы никого, кто вознамерился бы помешать ему, опасаясь гнева жрецов-умаристов.
Решившись сказать старику пару слов, хоть о чем, лишь бы услышать слово в ответ, Дате Димбо пошевелился для храбрости, и посмотрел вверх, чтобы его голос звучал непринужденнее. С неба, как из кривого зеркала, ему --- видно, давно уже --- улыбалась громадная пучеглазая рожа. Дате Димбо вскрикнул от ужаса и уронил весло, правда, не в воду, а в лодку. Моравинди обернулся на крик.
Моравинди выглядел очень странно, лицо у него было почти незнакомое. То есть, узнать его было можно, и Дате Димбо уже не сомневался: кривая рожа, хохочущая между туч на изогнутом небе, была перекошенным отражением этого нового лица Моравинди. Волны сильно качали лодку. Моравинди пел без слов, очень похоже на то, как гудят дудки сумасшедшего Лайде. Посреди лодки стоял невесть откуда взявшийся длинный острый шест, как если б ее днище проткнул мертвый коготь, поднимаясь из глубины. Дате Димбо понял, что это старик напел шесть-коготь из ничего, и это казалось страшно, хотя --- странное дело --- еще больше это казалось "как должно". Да, так о чем же теперь с ним говорить? Как ни боялся мальчик, но мысль наклониться сейчас за веслом и сказать колдовскому рыбаку как ни в чем ни бывало, эвона, поди ж ты, дескать, ну и погодка, старина Моравинди! --- эта мысль все же заставила его усмехнуться. В тот самый миг старик прервал пение и, глядя мальчику прямо в глаза, произнес долгое странное слово, вероятно, на совсем чужом языке. В его звучании не было ничего человеческого.
Белая туча, сорвавшись с небес, над самой головой захлопала крыльями. Но это была не туча: белая птица, большая орифия, неровными кругами спускалась вниз. Это была --- нужно признать --- неправдоподобно крупная птица, из страшных ночных историй. Орифия убивает взглядом, как известно всем, хотя некоторые взрослые рыбаки в это не верят. Известно также, что птицы эти любят грозу, и тут уже спорить не с чем: вся прочая живность прячется, а орифии, небольшие, белые и печальные, летают, как сонные призраки над водой... и почему-то перья у них не мокнут. А истории интересные, и так славно пугают девочек, но лучше бы они оставались выдумками, или просто враньем.
Белая птица, большая орифия, широко распахнув крылья, уселась на шест. Ветер упирался в белые крылья, и птица как будто парила в воздухе --- а на самом деле воздушный поток не только поддерживал ее, но и нес вперед вместе с лодкой. Моравинди пел, достигая неслыханных нот, и его голос птичьим криком врывался в небо.
А на небе кривилась и плакала огромная злая рожа, и молнии падали вниз из ее круглых, целиком черных зрачков. Каждая была --- как блестящее кривое копье. Гром гремел со всех сторон, как медные барабаны, и надо сказать, что пение Моравинди прекрасно ложилось на эту небесную музыку.
Жрецы Умара поймали морфейца и посадили его в бочку. Морфеец превратился в угря и сидел грустный, глаза у него были черные. Он немного повеселел, когда дети плеснули ему воды, начал было крутиться и плавать, но вода ушла через дно. Дега сказал, что на Умаре морфейца будут судить: разложат во всю длину на раскаленных камнях и устроят дознание, приговорят к смертной казни и будут варить в молоке. Дети жалели морфейца и совещались, как бы выкрасть его из бочки, но тут прибежала Датима: там, у самого берега, поймали настоящего угря, и стоило ей договорить, как все сразу же бросили бочку и пошли играть в судей. Дануте осталась одна и на всякий случай долго смотрела пленному морфейцу в глаза, но ему было все равно.
Три дня тому, во время праздника течений, разыгрался жестокий шторм. Сперва люди этого не заметили: тучи и ветер делали небо черным --- что же, тем лучше для фейерверка. Но когда в воздухе запахло электричеством, а сверху упали первые тяжелые капли, жрецы опомнились, повелели стучать в барабаны, сбили хор с ритма и разогнали народ. Все попрятались в домы, растерянные и как будто растрепанные мыслью; сидели тихо. Гроза и на суше смертельно опасна, это знает каждый. И только самые отчаянные, можно сказать, пропащие души на рыбачьей лодке выходят в шторм.
А что же станется с Дате Димбо, со стариком Моравинди? Жаль, но сомнений не может быть. Рыбакам придется потрудиться, чтобы Подводный Грида, который принимает покойников, не счел этих двоих незваными. Ведь их тела не обмыли и не обвернули пожеланиями, как положено, не поставили опочившим священных припарок, не скрыли их лиц под серебряной маской. Не прогонит ли их таких затонувший исполин, не пойдут ли бесприютные блуждать по Рависсмару, по мертвой стороне, по сонной стороне, не забредут ли ошибкой на живые острова, искать прежний дом? В семье Дате Димбо о нем плакали; о судьбе старика и мальчика, убитых электричеством и затонувших, горевало и тревожилось все поселение. Жрецы, впрочем, держали себя так, как будто это их не касалось. Праздник был испорчен, они недополучили дани, взрывной порошок для фейерверков размочило сильным дождем с небес... но все бывает в серебряной тени Вурла --- море успокоилось скоро, и жрецы уже собирались в обратный путь.
Дануте плакала вместе с другими, потому что ей тоже хотелось плакать, и боялась увидеть во сне мертвого Дате Димбо. Ничего такого, однако же, не случилось: может, кому он и приснился, а Дануте плавала во сне у самого дна и видела там перевернутое отражение подводного города, в котором, как оказалось, можно бродить, взбираться, точнее, спускаться на стены, и даже смотреть вверх с большой глубины. Город --- это из сказки; на островах, конечно, городов нет, но они встречаются в Рависсмаре.
День и другой прошли невесело, как прошли: в подготовке к похоронной церемонии, которую проведет молодой, но сухонький послушник, назначенный от Умара; он не поедет с другими, а останется --- судить, провожать в последний путь и женить рыбаков --- на целый сезон. Дануте забросила свои куклы: прежние размокли от дождя, а лепить новые не было интереса. Странные мысли, похожие на светящихся насекомых, копошились у нее в голове, так что она даже не могла бы пересказать их словами. Чтобы собрать их вместе, ей приходилось гулять по берегу, с каждым разом уходя от дома все дальше и дальше; и вот на третий день, поглядевши в глаза пленному морфейцу, она рассудила, что делать нечего --- надо идти в опустевший дом Моравинди.
И Дануте пошла по мощеной камнем тропинке, потом по немощеной, потом по узенькой змеистой тропке, почти заросшей суховатыми колючими травами. Моравинди, как известно, жил на окраине селения, а следы его скоро зарастали, и даже если ему порой приходилось тащить за собой лодку и снасти, то и от них никто не видел следов. Правда, взрослые рыбаки навещали Моравинди нечасто.
Небо не темнело, а так --- было немного пасмурное. Дануте шла и боялась застать хозяина. Дорога казалась длиннее, чем надо бы, и Дануте вспоминала старые истории о том, как раньше, во времена прапрабабушек, дороги никогда не оставались прежними: они уходили, пропадали, менялись, береговые тропы принимались ни с того ни с сего забираться вглубь острова. И так было, пока не поймали живого беса из Рависсмара, не умертвили его и не начертили его огненной кровью первые карты. Из этого вышло много хорошего и много плохого, но почти везде на Семи Островах дороги стали надежнее. И только Великий Умар...
Неожиданно над самой головой Дануте вырос черный и скользкий дом. Но нет, это на него так странно упали лучи --- был он, конечно, не скользкий, а обыкновенный, хоть и не настоящий рыбацкий: из строительного дерева, темного от старой смолы. Дануте покачала головой, чтобы поскорее усовеститься и раньше времени не бояться. Остановилась на пороге, скрипнула входною игрушкой (хотя игрушка должна бы была прозвенеть), подождала сколько положено, отворила дверь и вошла.
Дом у Моравинди небольшой, темный. В нем одна комната. Кажется, печка есть, и есть стол, и метла, и странные вещи; все это так заросло паутиной, как если бы хозяин ушел из дому месяц назад, и насадил по углам пауков стеречь его добро. Дануте сделала только два или три шага вперед от порога, а после стояла на месте, вертела головой и вокруг оглядывалась. Ей было страшно и интересно. Вот коробка с инструментами, наполовину открытая и укутанная паутиночным коконом. Дануте с удовольствием порылась бы немного в этой коробке, но, к сожалению, вдруг стало ясно, что времени недостанет. Дануте должна найти ящик с фигурками, и взять оттуда... вот это было уже непонятно --- что взять? Что ж, значит, сперва найти, а там дальше что-нибудь да прояснится.
Дануте огляделась кругом еще раз (это ни к чему не привело) и решительно полезла под стол. Там громоздились глыбы неизвестного предназначения, укрытые пылью и, конечно, облепленные паутиной. Трудно поверить, чтобы чего-либо достаточно таинственного среди них не нашлось. Дануте уселась на пол, мгновенно становясь серая; стараясь не чихать, она осторожно вытаскивала из-под стола удивительно странное что-то и потом опять что-то, одно за другим, и никак не могла вытащить хоть что-нибудь понятное.
Странные предметы (как только их очистишь ладошкой от паутины) под столом обнаруживались разные, блестящие и неблестящие. Об одном она догадалась, что это --- сломанная вертушка, из тех, в которые будто бы дует подлый дьявол Борель, если охальники выставляют их на воздухе, призывая грозу. Дети иногда клеют самодельные вертушки из шалости (от движения воздуха колесико с загнутыми лопастями крутится быстро, и если насадить блестки на эти лопасти, получается очень красиво), но за это строго наказывают. А здесь --- довольно большая вертушка из дерева керды, да еще выломанная из какого-то более сложного механизма: просто хранить такое в доме и то опасно. Пронюхают жрецы, так Нареканием не отделаешься. Наложат заклятие и повезут с собой на Умар. Дануте поежилась и стала заталкивать вертушку обратно. Так вот не глядя просунуть не получалось; Дануте вздохнула, наклонила голову и еще глубже залезла под стол, чтобы увидеть, где было для вертушки подходящее место. Потеряла равновесие, немного уперлась руками в нагромождения липких от привязчивой паутины глыб. Они и посыпались. И вот...
--- Привет, Дануте! --- сказал мальчишка.
--- Привет... --- осторожно ответила Дануте, оглядывая мальчишку. Какой-то он был незнакомый.
--- Я Дельми, --- засмеялся странный мальчишка, --- Дельми Датимбо.
--- Тогда, --- возразила Дануте, --- ты должен быть маленький.
--- Я и есть маленький, --- согласился Дельми, --- только немного вырос.
Дануте подумала над этим, постаралась о чем-то вспомнить и не смогла. Небо было бессолнечное, какое-то серое; далеко впереди блестела вода. Воздух, густой и вязкий, давил на плечи. Видимость была не слишком хорошая, как в тумане, и куда ни посмотришь, уголком глаза ловилось по бокам не слишком хорошее шевеление. Напоминая, между прочим, ночные кошмары, оживающие в сумерках --- но медленно, медленно.
Дельми, все еще улыбаясь, разгребал руками воздух вокруг себя.
--- Давай поиграем, --- предложил он, --- будто мы большие снулые рыбы, и нас посадили в бочку, а мы дышим из последних сил, и уже совсем-совсем засыпаем.
--- Глупая игра, --- стряхивая сонливость, разозлилась Дануте.
--- Тогда, --- не сдавался Дельми, --- давай поиграем, как будто мы ящерицы, пролежавшие весь день на камне, и теперь, когда зашло солнце, кровь в наших жилах остывает, и мы засыпаем...
--- И это, --- сказала Дануте, --- игра дурацкая.
Тени между тем, несомненно, двигались, и подходили все ближе. Дануте уже различала мужчин и женщин, ростом поменьше, ростом побольше; среди них были и дети. Вдруг она вспомнила о чем-то и быстро спросила у Дельми:
--- Ты знаешь, где мне найти Дате Димбо?
--- На пристани, --- негромким, каким-то шерстяным голосом отвечал Дельми, продолжая разгребать воздух руками. --- На пристани, --- отозвался еще один голос, глухой и дальний. --- На пристани, на пристани, --- перекликались разные голоса.
Дануте встрепенулась и постаралась лишние голоса из ушей вытряхнуть. Что-то здесь было не так, и никому не могло понравиться --- но ей все не удавалось понять... или вспомнить... если на пристани, значит, надо идти прочь из дома, из какого-то дома... но нет, очевидно, дело было в другом. Повернувшись к воде, Дануте увидела пристань. В воздухе летали серые хлопья, его трудно было назвать прозрачным, и расстояние до пристани оценить не получалось. Ясно, впрочем, что идти придется недолго.
Мужчины, женщины и дети, которые появились во время беседы с Дельми, стояли теперь довольно близко друг к другу и разговаривали между собой. Разобрать слова было непросто: они шуршали и поскрипывали, как передвигаемые предметы, то мягкие и гладкие, а то жесткие и шероховатые, оставляющие след на дощатом полу. Но Дануте и не хотела их слушать --- Дельми и тот не сказал ей ничего путного.
Кстати, когда отпевали маленького утопленника Дельми, и мать его плакала, жалуясь, что не нашли даже тела, чтоб положить в лодку --- тогда-то Дануте и слепила свою первую куклу. Ей казалось, что кукла все же лучше, чем ничего, и она знала, что в Рависсмаре на мертвой стороне самое интересное, потому что там никто из живых людей (кроме морфейцев, но они не в счет) никогда не бывал. Но ведь думать об этом, вдруг поняла Дануте, здесь и сейчас, в присутствии Дельми (хоть он и ведет себя странно), как-то неуместно, и даже невежливо...
"Все мысли глупые," --- поморщилась Дануте, встряхнулась еще раз и решительно направилась к пристани. Дорога была совсем не такая, как представлялось издалека: то вдруг большой овраг с узким бревном, через него перекинутым (идти страшно), то озеро пресной воды, и странный мост, обрывающийся в ничто (но, если дойти по нему до конца, мост забывался сам собою и начиналась суша). Чтобы не заблудиться, Дануте старалась ясно представить себе пристань у моря: именно туда она направляется, и там, наверное, уже ждет ее Дате Димбо.
Дате Димбо и правда сидел на пристани, свесив ноги. Спина его была хмурая. У причала стояла шлюпка, а рядом с ней --- большая лодка, очень красивая, обитая блестящей корой лависта. В лодке сидел человек, похожий на Моравинди. Правда, волосы у него были не белые, а коричневые.
--- Привет, Дануте, --- сказал Дате Димбо, не оборачиваясь. --- Видишь, это Даранте. Он сидит в лодке.
--- Добрый день, почтенный Даранте, --- Дануте знала, как здороваются со старшими, --- пусть ваша сегодняшняя удача будет отмерена надежной мерой.
Рыбак Даранте, кажется, чуть улыбнулся и наклонил голову в ответ.
--- А где Моравинди? --- спохватилась вдруг Дануте. Раз Дате Димбо не оборачивается, надо бы, наверное, сесть с ним рядом; вроде бы и неплохо, сидеть рядом, болтать ногами, но отчего-то Дануте этого не хотелось.
--- Ты лучше про него не спрашивай, --- довольно сердито проворчал Дате Димбо.
--- Моего брата, --- как бы не услышав мальчика, сказал рыбак Даранте, --- задерживают дела. Иногда он пропадает надолго. Но он непременно вернется, так или иначе; мы еще увидим его здесь.
"Значит, --- подумала Дануте, --- Моравинди его брат." Почему-то эта мысль ее испугала. Но Дануте сейчас же вспомнила, что она здесь не за этим: пусть другие боятся чужих братьев, если охота, а ее даже собственные братья и кузены остерегаются колотить.
--- Дате Димбо, --- сказала Дануте, --- ты знаешь что? вставай и пойдем домой. У нас все думают, что ты утонул. Твоя мама плачет. Она даже не может положить тебя в лодку и боится, что сам Грида тебя не примет. Пойдем домой.
--- Как же я пойду, --- помолчав, грустно сказал Дате Димбо. --- Ведь Даранте не хочет идти со мной.
Дануте задумалась, внимательно посмотрела на Даранте. Рыбак снова улыбнулся и предложил ей:
--- Милая девочка, полезайте ко мне в лодку. Мы будем сидеть здесь вдвоем. Здесь можно плавать, у меня есть весла, видите? и даже ловить рыбу. Дате Димбо капризничал, выпал из шлюпки, попал на пристань. Он сам виноват, что не может выйти в море вместе со мной.
--- Благодарю вас, --- вежливо сказала Дануте, чувствуя, как нехороший холодок сжимает ей внутренности в середине живота --- как-нибудь в другой раз... Дате Димбо?
Дате Димбо, по-прежнему сидя на пристани и болтая ногами, с видимым трудом повернул к ней лицо. Оно было глиняное, ярко раскрашенное. Дануте закричала от ужаса.
И сразу же подул сильный ветер. Он разносил огромные серые хлопья, свистел гнусаво, хлестал по лицу; с неба надвинулась страшная, перекошенная, злая и в то же время жалкая рожа. Дануте закрыла глаза.
--- Что ты делаешь у меня под столом, девочка? --- очень неприятным, как будто прокисшим в бочке голосом спросил Моравинди.
Войдя, он не затворил двери, так что сквозняк все еще гонял низко над полом клочья пыли и чуть ли не обрывки паутинного кокона.
--- Я... --- Дануте, помогая себе руками и ногами, как бы выдвинулась из-под стола, продолжая сидеть на полу, --- я ищу Дате Димбо.
Моравинди стоял и молча смотрел на нее сверху вниз. Он смотрел и смотрел, и Дануте подняла руку к шее, схватилась за морфейский талисман и сжала его в кулачке.
--- Вон, --- наконец, сказал Моравинди и сам посторонился, позволяя пройти. Дануте вскочила и побежала. Сильный ветер толкал ее в спину, трава, почти заполонившая узкую тропинку, уходила с дороги. Дорога была странная, долгая, длиннее, чем ей запомнилось --- но она как будто и сама бежала вместе с Дануте, так что та вскоре оказалась в виду рыбацких каменниц, неподалеку от пристани.
Мужчины, женщины, дети --- среди них сухонький послушник, мать Дате Димбо, его братья, Дарек, Дагмар, Датими и остальные --- все они стояли неподалеку друг от друга, не толпой, а на расстоянии. Они как будто бы разговаривали все разом, но слова тянулись грустно и медленно, переходя от одного к другому.
--- Дате Димбо спасся в шлюпке, --- говорили одни, --- но к нему нельзя подойти. Он говорит, что устал. Прячет лицо и сидит на пристани.
--- Он ждет, --- говорили другие, --- чтобы к причалу подошла лодка. Должно быть, он беспокоится о Моравинди. Моравинди, верно, помог ему спастись, а сам утонул.
--- Он неживой, --- говорили третьи, --- он обыкновенный облеченный плотью призрак из Рависсмара. Надо проверить, наверняка он силен, как взрослый мужчина. Среди нас есть послушник, который мог бы окончательно умертвить его заклинаниями, выстрелив в лицо расплавленным серебром.
Дануте была довольна, что голоса доносятся до нее сами, нет нужды подходить ближе. Она смотрела на людей и видела, как они движутся, жестикулируют, говоря: медленно, медленно. На пристани она различала хмурую спину Дате Димбо у самой воды.
Дануте улыбнулась. Она сняла с шеи морфейский талисман и поднесла близко к глазам. На нем, оказывается, был грубо выцарапан угорь, который под ее пристальным взглядом зашевелился. Дануте знала: ей нужно многому научиться, осмотреться как следует, познакомиться с хитрыми духами в Рависсмаре, набраться сил и увидеть совсем-совсем другой сон.
см. также
ЛЮБОВЬ, РУЧНЫЕ ЧУДОВИЩА И ПИСЬМЕНА ГОРЯЧИМ ЖЕЛЕЗОМ
роман Марии Парабеллум