Кожаная юбка, коровий хвост

Прорезь для фамилии (напротив названия должности, золотом по черному) зияла пустотой. Пластиковая дверь, обработанная под дерево, отворилась без скрипа. Я вошел и едва не врезался в стол, так гладко отполированный, что почти незаметный на фоне лоснящихся жирным присутствием стен. За столом сидел крошечный секретарь, нахохлясь и быстро поводя в стороны приплюснутой головкой, на конце которой у него находился острый розовый нос. Он спросил мои данные, я назвался и протянул карточку. Секретарь пришел в странное возбуждение, принялся легонько подергиваться и подпрыгивать на сиденье, и повторил мой идентификационный номер вслух несколько раз. Я испугался --- не за себя, за него --- и тихо спросил:

--- А если услышат?

--- Услышат! Услышат! Услышат! --- обрадовался секретарь и чуть-чуть не полез на меня из-за черной доски своего стола.

Я невольно отступил назад и совсем уже неловко пробормотал:

--- Разве можно так, вслух личный номер...

--- Номер! --- согласился секретарь. Помолчав, сухо прибавил, --- наше учреждение строго секретно. Секретный потолок. Секретные стены. Секретный кабинет типа "офис". Секретные колебания секретного воздуха. Известно ли вам, что такое звук?

Я рассердился и отвечал, что, согласно инструкции, вовсе не обязан этого знать.

--- Знать... --- задумчиво щелкнул языком секретарь. И, через стол вперив в меня круглые очи, отчеканил сурово, --- В стенах нашего учреждения это секретная информация.

Что за информацию он имеет в виду, я не понял, но почел за благо не уточнять. На всякий случай, из скромности, я опустил глаза и заметил, что на полированной поверхности стола передо мной уже разложены карты.

Секретарь смотрел на меня и ждал, подрагивая и покачивая в стороны круглой головкой, приплюснутой по бокам.

--- Я... должен выбрать? --- робко поинтересовался я.

--- Выбрать, --- он снова милостиво со мной согласился.

Я смотрел и смотрел, и никак не мог решиться... рубашки у всех карт были одинакового рисунка: птицы, готовые спеть, на ветках, уже распускающих большие, свежие, синие и розовые цветы --- узор в роде "бюрократическая виньетка", стилизация под старинный стандарт. Карт было много; дальние ряды сливались в пестрые полосы, не стоило, пожалуй, тянуться к ним. Одна рубашечка из ближайших показалась мне приятно засаленной, или даже скорее --- как бы это выразить? --- просто затроганной, по-хорошему. Неплохо бы, конечно, взять и совсем новую, но на первый раз боязно, да и зачем?

Я протянул руку и, увидев, как сильно она дрожит, поспешил ухватить ту милую, немного домашнюю на ощупь, завлекательно близкую карту. Ожидая сигнала перевернуть ее, взглянул на секретаря --- и отшатнулся, встретив его жадный, можно сказать, свирепый и вместе с тем абсолютно стеклянный взгляд. Остальные карты, как ведьмой слизанные, вмиг исчезли со стола (хотя я-то знал, что секретарь просто нажал на кнопку, возможно, носком ботинка --- где-то внизу, между секретными ящиками).

Внезапный приступ неизъяснимого ужаса сковал мое сердце. Я закрыл глаза и сейчас же открыл их снова, опасаясь потерять равновесие. Секретарь смотрел на меня все так же пристально, неподвижно, с каким-то, не подберу другого слова, бешеным ожиданием. Весь трепеща, я попробовал шевельнуть рукой, захватившей карту, но пальцы отказались повиноваться. И тут я увидел, что секретарь, не отрывая от меня взгляда, выразительно поднял бровь. Сперва правую, потом, кажется, левую... брови образовали домик на его застывшем лице, и я понял, что это должен быть знак.

Набравшись духу --- а что мне оставалось? --- я крепче зацепил карту ногтями за угол и перевернул ее одним махом. Весь остальной, пока еще окружающий, мир сей же миг для меня исчез. Я знал, что этого следовало ожидать.

Я сам не заметил, как взял карту в обе руки и поднес к глазам. Она стала холоднее, я осязал это пальцами, и существование ее в пространстве пятиугольного кабинета приобрело как будто некоторую самостоятельность. Я смотрел и смотрел, и что-то такое как бы подталкивал взглядом. Наконец, изображение секретарши, окруженное виньетками --- птичками, голенькими амурчиками, крылатыми какими-то зайчиками или иною живностью игривого вида --- ожило за своим столом. Она без излишней застенчивости подняла на меня взор, впрочем, усталый и как будто почти безразличный, словно бы досадуя на помеху своему канцелярскому делу. Но теперь я видел ее совсем близко и ясно, и различал непреложные признаки тому, что не одни канцелярские заботы занимали эту славную, хорошенькую головку --- видел и не мог усумниться.

Жирноватая (но приятно жирноватая) красная тень от полных, чувственных губ падала на грудь секретарше --- на пухлую, далеко выдающуюся вперед, щедро и сдобно глядевшую из трапецевидного выреза. Все это, для приличия, как я подумал, было прикрыто сеточкой, ненавязчивой, как паутинка, в нежную крупную ячеечку... Ножки в туфлях из-под стола, чулки в обтяжку, юбка вряд ли длинная, и не может быть длинная... а ручки тоже пухленькие, и на безымянном пальце, правда, кольцо, такое какое-то необычное, переливчатое и с узором, похожим на череп --- видимо, обручальное... Но как глядит! Как будто впрямь потревожил ее, и недовольна.

Я покашлял, освободил одну руку и немного пригладил волосы. Секретарша (странно сказать, до чего симпатичная дама --- и не отдельной какой деталью, о нет! хотя... всего понемножку, но вместе, даже до неловкости доходит, очарование то есть неизъяснимое) приподнялась грузновато на стуле, забавно поморщилась (не без брезгливости), и резким движением протянула мне через стол левую руку с отлакированными ногтями. Я не упустил, конечно --- дух захватило, как она протащила меня сквозь карту в свою приемную! --- и заскользил башмаками по блистающему паркету, уцепившись за край стола, потому что руку-то свою она из моих выдернула.

Пошевелила носиком, раскрыла ридикюль, вынула шелковый платочек и им обтерла ладонь.

Я знал, что говорят в таких случаях.

--- Позвольте, гм... извините, что загрязнил. Будь у меня такая милая ручка, никому бы, верно, ее не давал дотронуться, разве из одной только щедрости...

Поглядела она странно --- а глаза синие, круглые, с аккуратным обрамлением в блестках по краю век.

Я принял это как ободряющий знак, и решился продолжить:

--- Сами-то вы, не обижайтесь, если я скажу прямо; экая вы красавица! смотрю и думаю, прелесть как хороша! И сидит здесь себе, самым обыкновенным образом сидит себе за столом... как чувствовал, что выбрал вас; я бы и без карты вас выбрал. Как супруг ваш, с позволения будь сказано, выбрал вас --- как есть, безо всякой карты. А что, --- я сглотнул; не ожидал от себя, что так вдруг комом подкатит к горлу, словно б я был юнцом или простым студентом, --- умный ли человек ваш супруг? понимает ли он, что за счастье ему выпало, что за... гм... что за?..

Взгляд ее, неподвижный, ничего не выражающий, лежал на мне по первой видимости безучастно, никак не загораясь от моих слов.

--- Признайтесь, --- продолжал я; мне бы, между прочим, помедлить, попридержаться, но меня как будто что-то схватило и толкало, и тянуло вперед, вниз головой ухнуть то ли в очи ее, большие, как у странной синеглазой совы, то ли и вовсе незнамо в какие бездны души ее, --- признайтесь, он ведь не может понимать вас так, какая вы есть, всю целиком, --- я оглядел ее безотрывным движением глаз, --- так сказать, обнять необъятное! какую-нибудь тайну --- да надобно думать, и не одну! про себя вы от него держите. Потому, что тайна записана на дне ваших глаз, синих, как синяя глубина, и сами вы --- тайна! Признайтесь, --- она молчала, но я подмигнул ей, --- есть у него, вашими стараниями, вот такие --- да, да --- маленькие чертячьи рожки! --- я хохотнул, --- рожки-крошки!

Поспешно и вместе с тем плавно, как бы стоя на дне бассейна, подняла она руку к волосам, чтобы поправить прическу. Я, похоже, чуть-чуть смутил ее, и не славный ли это признак! тает суровая красота, понемногу сдается, и вот-вот позволит заговорить с собою не слишком по-канцелярски... а локоны у нее хороши, как нарочно уложены в парикмахерской, и что-то такое в них, не то шпильки --- очень толстые шпильки --- не то, может быть, края гнутого гребня, какой женщины иногда кладут себе в волосы --- черные, острые, как будто в одних местах лаком покрытые, а в других слезло --- оригинальное украшение из, гм... рога. Как будто бы это у нее... как если бы...

Секретарша поднялась, колыхнув большой грудью, направленной вначале на меня --- но сразу же она развернулась, пролезая между столом и стулом. Юбка у нее была --- не длинная, не короткая, как будто издававшая внятный треск от давления сдобных форм, происходившего изнутри. Все еще ни слова не говоря, она сделала шаг к ближайшей стене, отворотилась от меня вовсе и всем роскошным телом прижалась к ней. На стене обозначилась контуром потайная, по ободку золоченая дверь. Теперь я видел ясно: из-под плотно сидящей юбки, не длинной и не короткой, спускался ниже колена и вился черной змеею настоящий коровий хвост.

В остолбенении я молчал, вдруг услышав, как убегает время: это стрелки тикали в моей голове, отвечая ударам сердца. Секретарша зашептала что-то, прижимая буро-красные губы к двери в стене, и дверь начала медленно отворяться.

Образовалась уже изрядная щель, в большой мере вместившая, или, скорее, ввалившая в себя секретаршу. Та и не пыталась протиснуться дальше: верно, ждала, когда все случится само собой. Только вжималась крепче в дверь и не оставляла, шевеля губами, неслышного своего шептания. Наконец в ответ ей из-за двери грянул гром, и в этом громе слышались членораздельные звуки.

Силясь удержаться на ногах, задним, запаздывающим слухом я разобрал грозовое:

--- Номер такой-то?

Это был мой личный номер. Секретарша шершаво закивала вдавленной в дверь рогатою головой, и тут я увидел, как она улыбается. Зубы ее, крупные и острые, в четыре полных ряда, блеснули мутно, как слоновая кость.

--- На эти цифры, --- загремело снова, уже привычней для уха, --- начинаются все секретные сотрудники низшего ранга. Род занятий: грызуны. Специальность --- мышь. Лиличка, ну что же вы как беспомощное дитя?

Секретарша шумно, носом, втянула воздух и, не отрываясь от двери, по-кошачьи изогнула хребет. Из-за двери нехотя высунулась шерстистая лапа, огромная, сверкающая перстнями на пальцах, и не слишком заинтересованно скользнула по выпуклостям из трапецевидного выреза, где-то в глубине его когтем зацепив сеточку. Секретарша выгнулась сильнее и застонала; хвост черной запятой рвался вверх из-под юбки, впрочем, лишь едва заметно приподнимая тугой подол.

Как будто вспомнив о чем-то, стенающая красавица взглянула на меня вполоборота --- я заметил, что белки глаз ее, наполовину закатившихся от страсти, налились синевой, а ресницы удлинняются и трепещут, как пух черного одуванчика --- досадливо шевельнула полным плечом... указала на меня пальцем левой руки с темно-коричневым, лакированным ногтем... теряя из-под ног опору паркета, проваливаясь в ничто, я запомнил изгиб этого ногтя, плавный и острый, как птичий клюв.

Дворец был роскошен, и сомневаться в этом, конечно же, не приходится. Рисунка его стен, белого и розового мрамора, глаз бы не сумел разобрать: ведь эти удивительные узоры уже много лет покрывала вторая, живая стена гигантского хищного плюща, и на ней шевелились, высматривая добычу, большие, печальные, нежно-фиолетовые цветы. Ворота же были, как говорят, вырезаны из цельного куска небесного золота, а небесным здесь называют золото, если оно упало с небес. За воротами скрывались невообразимые чудеса, и это во всяком случае было известно любому младенцу, и любому нищему с дворцовой площади. Нищим разрешалось оттенять ослепительную красоту дворцовых фонтанов своим видом, отталкивающим и безобразным: их наказывали отсечением рук, ног и головы только в том случае, если они принимались слишком громко стонать и выть, или удерживать прохожих за полу платья, показывая им страшные язвы и уверяя при том, будто по праву рождения принадлежат к царской фамилии.

Дворец был роскошен, но всего роскошней были срединные, центральные покои дворца --- ведь сердце внутри человека важнее всего, даже важнее мозга, и всякий, кто имеет истинное сокровище, хранит его в сердце своем. И если бы в сердце вели двери, их следовало бы запирать на многие замки, и ни в коем случае не держать нараспашку, потому что живой крови замки не помеха, а голодные звери, зубами и когтями раздирающие душу человека на части, глупы и жадны: они проскачут мимо, разбрызгивая слюну и свирепо вращая мерзкими рогатыми головами; они не собьют замка.

В срединные, самые сокровенные покои дворца государя Арансии вели четыре двери --- северная, западная, южная и восточная. Северная дверь, сделанная из холодного серебра, белого мрамора и черного мрамора, стояла запертая и заговоренная, и охраняла ее фигурка крылатого мага, что-то говорящего мудрому змею, который обвил собою копыта его коня. Западная дверь казалась открытой, в нее могли входить красивые служанки и слуги --- но могучий колдовской заслон не пропустил бы чужого, а каменная ящерица с красными рубиновыми глазами, прикорнувшая у порога, научила бы его таким снам, от которых не просыпаются. У южной двери пели сирены, перебирая когтями, а у восточной --- белый дракон щерил белые зубы, улыбаясь странной, бесплотной мысли.

В срединных покоях дворца содержался юноша наследник, с малых лет обученный искусству управления государством: отдавать приказы во сне, не поднимая век, безошибочно отличать музыку гор от музыки неба, переодеваться нищим и вести себя так, чтобы стража на дворцовой площади не могла заподозрить подмены, гадать по отражениям луны в раскрытых глазах свежего трупа (многие ли знают, что надежней всего глаза казненного изменника трону), подбирать букеты для женских покоев, говоря о нежности на печальном языке оранжерейных цветов. Это, и еще многое другое юноша умел делать не задумываясь, без малейшего душевного напряжения, как вдыхают воздух, глотают воду или простираются ниц, чувствуя приближение государя.

Наследник, как уже было сказано, подавал большие надежды, но вот беда! его постигла болезнь. И сквозь западную дверь, к неудовольствию сонной ящерицы с красными рубиновыми глазами, в срединные покои потянулись со своею свитой ученые лекаря.

Наследника осмотрели раз, и другой, и еще тридцать пять, и еще восемнадцать и затем двадцать две дюжины раз. Посовещавшись, нашли, что у него желтый язык, глаза впалые и не выражающие интереса, окруженные сине-черными кольцами, а кожа на лице тонка и бледна. Что наследник не имеет аппетита, негостеприимен и молчалив, что мысли его рассредоточенны, а слова необдуманны, хоть речь и затруднена. Решено было взять у наследника пробу желчи, и когда это было исполнено, извергнутая юношей желчь оказалась черного цвета.

Испытанные средства, первое из них --- вино и чувственные услады, не дали результатов. Под звуки сладчайшей музыки юноша оставался рассеян, меланхоличен, и можно было бы даже сказать --- невежлив, если бы речь шла не о наследнике. Самые красивые служанки, убранные мягкой прозрачною тканью, приходили, позвякивая украшениями, и, стремясь отвлечь юного принца от грустных мыслей, принимали множество соблазнительных поз. Но и это ничуть не веселило его, и когда каждый из лекарей по нескольку раз пал жертвой соблазна, выбранный ими метод исцеления пришлось отвергнуть. Избавиться от влюбленных лекарей оказалось нетрудно, и ящерица у западной двери больше не металась из стороны в сторону, трогая мраморный пол быстрым язычком, похожим на жало --- прикрыв глаза, она снова мирно застыла у входа, как подобает фигурке из камня.

На сей раз для входа гостей отворилась восточная дверь. Духовые инструменты, сделанные из раковин огромных морских моллюсков, из рогов непослушных духов и странных животных, заиграли сами собой, давая понять, что происходит нечто неслыханное. Дворцовые цветы все как один подняли головы и едва не разбили свои дорогие горшки и вазы, набухая всем телом и страдая от любопытства. Белый дракон продолжал улыбаться бесплотной мысли, но его улыбка приобрела заинтересованный вид.

Между тем, что-то надвигалось, далеко перед собою отбрасывая черную, а впрочем, неразличимую глазом тень. Запахло неочищенным жженым маслом. По воздуху, до недавнего времени пышному от ароматов, прокатилось назойливое тарахтение, с клекотом отражаясь от высоких стен. Показавшийся, наконец, в дальнем хвосте ковровой дорожки чужеземный доктор в самом деле выглядел любопытно. Вместо одной ноги у него было колесо, которое приводилось в действие механизмом; один глаз был скрыт (или заменен) подзорной трубой, которая то и дело вдвигалась и выдвигалась, на месте руки из плеча прорастало сложное устройство, которое не так легко описать, а сзади, на манер толстого хвоста, торчала исправно работающая выхлопная труба.

Если служители покоев и были удивлены необычным обликом иностранца, то они не подали виду, но, напротив того, с поклонами поспешили ему навстречу. Нового лекаря препроводили к больному, оставили их наедине, и за дверью прислушивались к гудению, скрежетанию и тонкому металлическому хрип-храпу удивительных механизмов.

Чтобы скоротать время, все, кто ожидал у двери, принялись знакомиться между собой --- ведь дворец большой, и любые два случайно столкнувшихся лбами служителя или же чиновника по хозяйственной части почти наверняка видели друг друга впервые. Каждый был рад послушать правдивые истории из жизни собрата, так как привычное одному могло показаться другому совершенно невероятным, несмотря на то, что легенды, бродившие кругами среди местных обитателей, худо-бедно увязывали между собой события отдельных комнат, глухих уголков сада, просторных зал, чуланов и закоулков.

--- Колдун Агастер, --- говорил один небольшой кругленький человечек, которому пестрый халат и форменные стоячие ленты на голове придавали сходство с безобидным насекомым, --- давил жуков молниями, как мне говорили, проистекающими от электричества. Правда, снаружи слышны только щелчки... совсем как при обыкновенном давлении. Но те, кто служил ему, видели искры и ощущали носами в воздухе запах паленой пыли. Колдун был очень сердит. Добрая половина дежурной обслуги, в их числе и мой шурин, остались стоять при нем истуканами!

--- Колдун превратил вашего шурина в камень? --- полюбопытствовал лысый человек в длинной черной форме с красными пуговицами (у него не было даже бровей).

--- Не совсем, --- подумав, отвечал насекомовидный, --- просто, знаете, временно обездвижил.

--- И за что же, --- продолжал любопытствовать черный, --- такое полагается наказание?

--- Отчего же вы думаете? --- обиделся насекомовидный, и ленточные усики на его голове задрожали, зашевелились. --- Это вовсе не наказание! Наказывают у нас за провинности. Понюхаете украдкой хозяйского табаку, заставят сказать волшебное слово и сделают паучком. А если вы неловко подвернете ногу и уроните блюдо, за это в жужелицу превращают. Зачем же вы так? У нас все расписано.

Черный сделал такое лицо, как будто он старается поднять брови (но бровей-то у него как раз и не было), вынул из рукава табакерку, щелкнул крышкой... послышались со всех сторон цветистые благодарности: предложенный табак, как видно, понравился. Многие из присутствующих принялись чихать, а другие наморщили носы.

--- Что же, разве, --- он сказал, --- истуканом стоять приятно?

--- Не о том речь, --- переступив с ноги на ногу, нервно ухмыльнулся человечек с усиками (ему тоже захотелось табаку), --- а только никакой провинности за моим шурином не числится. Истуканов колдун устанавливает по настроению. Ежели, например, захочет поговорить, проучить, значит, дураков, просветить, --- он моргнул глазами, --- светом истинной мудрости, а вы, скажем для примера, имели неосторожность к слову и подвернуться, тогда уж, не обессудьте, хлоп! вот вы и истукан. (Табакерка, наконец, дошла до насекомого человека; он склонился к ней, сей же час расчихался и потерянно сник, как на лопастях у большого цветка.)

Черный человек терпеливо подождал, пока табакерка обойдет круг и вернется в его владение, спрятал ее и заметил себе под нос:

--- Не одни истуканы, но столы, стулья и прочие неподвижные предметы в комнате Агастера должны быть очень мудры.

Об истуканах было известно немного: в комнате они быстро покрывались пылью и паутиной, если не прочищать их день изо дня особыми щетками, а расколдовывали их редко, и всякий раз в том раскаивались. Бывшие истуканы не проявляли ни рвения к службе, ни членораздельных способностей в разговоре --- предоставленные сами себе, они принимали привычные им неподвижные позы и стояли так, пока их не потревожат, не теряя при том странного, декоративного блеска в глазах.

Тема для разговора, как видно, была неловкая, и не один только насекомый человек уже переминался с ноги на ногу, шевелился, тер себе нос, что-то как будто невозмутимо насвистывал, неумело шипя и выпуская пузырь из напомаженных губ. Многие старались сделать вид, будто около них ничего и не произошло, а так как и в самом деле не произошло ничего --- вид получался растерянный и немного нелепый.

Меж тем поскрипывания и механические похлюпывания, доносившиеся из комнаты принца, стали перемежаться со звуками, похожими на тихую музыку, стук сталкивающихся шаров, обвернутых шелком, или на женский вздох.

--- Очень странный звук, --- сказал рыжий человек с ливрейным хвостом. --- Очень странный. Можно было бы сказать, --- человек продолжал, --- что он похож на треск расколовшегося яйца.

Все посмотрели на черного человека, угощавшего компанию табаком.

И кто-то спросил чрезвычайно тихо:

--- Вы говорите о яйцах демонов?

Его расслышали.

--- Что касается яиц, --- сказал черный человек-без-бровей после значительной паузы, --- то яйца звероподобных и иных демониц (тех, что несут яйца), уверяю вас, бьются почти без звука.

--- Скажите, --- попросил один из маленьких, кругленьких собеседников, одетых в неразборчивый бежевый балахон, для чего-то вставая на цыпочки, --- как выглядит их... детеныш?

--- По-разному, --- уклончиво отвечал черный безбровый, прислушиваясь к звукам, доносящимся из комнаты принца.

--- Скажите, --- попросил маленький кругленький, скорее, другой, а может быть, тот же самый, --- пожалуйста, скажите, как примерно он выглядит?

--- Чаще всего, --- улыбнулся лысый и черный, --- он бывает похож на человека. На детеныша, то есть, на крошечного человека.

--- А... потом?

--- И потом.

Все испуганно столпились вокруг лысого и черного, безбрового человека, надеясь услышать объяснения и не желая их. В конце концов тот (ему не удалось отшутиться) рассказал, что растить демонов, по сути, совсем нетрудно: ведь поначалу все они считают себя людьми. Когда же их посещают первые подозрения, они могут попытаться сбежать; бывает, что им это удается. Но и тогда их легко выследить.

Чиновники и служители не скрывали ни страха, ни любопытства. Глаза у многих вылезли из орбит, волосы встали дыбом; толстые форменные халаты, облегавшие их фигуры, била мелкая дрожь. Но они и не думали расходиться; никому, очевидно, не забредала в голову мысль переменить разговор.

И черный человек, видя волнение слушателей, поспешил их успокоить. Демоны, он сказал, вылупляются из яиц кто как --- кто с зубами, кто с когтями, кто с хвостом или чешуей, кто с волосами на животе, на спине, да и в других местах беззащитного человекоподобного тела --- но все они в начале своей карьеры на редкость просты и безобидны. Они легко обучаются наукам или ремеслам оттого, что верят и доверяют всему и всем; они сообразительны, учтивы с виду и как будто во всем следуют врожденному чувству справедливости. Для того, чтобы противоестественная, нечеловеческая их природа могла себя проявить, необходимо принимать особые меры --- иногда приходится бить их палкой, дразнить и пугать. Способствуют и помогают также насмешки и шалости товарищей по играм, намеренный или случайный обман воспитателя, лучше случайный. Сбежавший демон непременно подвергается всему этому на воле, так что и в этом случае его природа проявляется скоро, и даже еще скорей. Редкие из числа последних упорствуют, в ответ на злые шутки уже взрослых товарищей или сослуживцев лишь изумляясь и повторяя: "За что же вы меня обижаете?" --- но, так или иначе, это всегда кончается одинаково. И происходят такие случаи только с демонами, а с человеком никогда не могут произойти, потому что влечет их за собой еле уловимая чужесть и странность, и некая как будто бы смехотворность, которая есть печать порочной природы и ее грозное обещание.

И в ответ на робкие, но уже смелеющие вопросы о том, как же все-таки распознать демона и каких же признаков опасаться, черный и безбровый человек нашел слова утешения. Признаки эти, он сказал, меняются от эпохи к эпохе, от сезона к сезону и от случая к случаю, и стоит только их распознать, как они превращаются едва ли не в полную свою противоположность. Ведь неразумные юноши, как почтенным слушателям, конечно, известно, легко увлекается самой бестолковой и неосмысленной модой даже в том случае, если она может послужить помехой карьере --- и это напоминает болезнь, о которой придворные философы никак не могут решить, принадлежит ли она к стихиям хаоса или же к скрытой агентуре порядка... На этом месте черный человек сделал паузу, но никто из присутствующих не попросил его задержаться здесь и разъяснить эту тему подробнее, и со вздохом он продолжал. Говорил он о том, что юноши, в удивительном своем легкомыслии, стремятся порой изображать собой демонов, и перенимать их свойства, и подражать их повадкам; а то, что никаких определенных свойств или повадок у демонов нет и не может быть, это нисколько их не смущает. И юноши эти притворяются опасными, и говорят громко, и устраивают ближним различные пакости, и, стараясь впечатлить окружающих своей будто бы демонической природой, могут иной раз преизрядно набедокурить. При этом они упускают из виду, что истинные демоны сами по себе в большинстве случаев безобидны, и только зловещее дыхание рока, которое незаметно пляшет вокруг них, что бы они ни затеяли и куда бы они ни направились, может случайно причинить отдельному человеку немалый вред, обществу же оно порой досаждает до чрезвычайности... Но таких юношей с течением времени оказывается легко вразумить, и высокое начальство в конце концов даже их поощряет, потому что для борьбы с демонами, отбившимися от рук (хоть они и выращены в инкубаторе), эти бывшие модники обыкновенно годятся лучше других: ни жалость и никакое иное странное чувство при исполнении этой важной миссии не смущает их и не удерживает.

После этих разуверений слушатели окончательно осмелели и принялись один за другим рассказывать забавные истории о том, при каких обстоятельствах умным людям встречался тот или иной демон, как ловко удавалось его надуть, обмишурить и объегорить и какая польза из этого вышла. Черного безбрового человека просили всякий раз давать свои ученые комментарии, так как, проявив себя специалистом по выращиванию и последующему употреблению демонов, он должен бы разбираться и в этих вопросах. Но он только молчал и улыбался, а несколько позже, сославшись на неотложные надобности по службе, взмахнул рукой и вовсе исчез.

Тем временем скрип и жужжание в покоях наследника сменились пронзительной тишиной --- той самой, которая в ушах каждого истинного чиновника и лакея предшествует срочному вызову пред лицо его господина. И вскоре, в самом деле, все разъяснилось.

Дверь тонко всхлипнула, отворяясь сама собой. Первыми, неслышной балетной походкой, в комнаты принца пробежали немые юноши из тайной охраны; за ними трое чиновников из отдела здравого охранения, неопрятно худых, суетливых и навязчивых, как деепричастные обороты. Там, внутри, их ждала разрешенная загадка, это чувствовалось сразу и сулило много хлопот.

Доктор уезжал, вероятно, взяв свою плату. Расступаясь перед ним, чиновники и служители, и дворцовые прихлебатели, и случайные обитатели коридоров, потомки курьеров и послов за мелкими надобностями, много лет назад заблудившихся во дворце, так и не нашедших дороги в город, --- все они замечали про себя, как мало доктор --- то есть, это странное нагромождение механических деталей и скульптурно-анатомических фрагментов плоти --- как мало оно походит на человека. Тем более, однако, спешили они расступиться, и тем ниже кланялись, почтительно прижимая к глазам ладонь.

Вслед за доктором из своих покоев выглянул грустный юноша-наследник и, грубо выругавшись, велел всем идти прочь.

Пока они шли, и даже бежали прочь, спасаясь от настигавших их языков синего и белого пламени, странная музыка, нежная, как беззвучный, но продолжительный женский стон, заполняла собою все коридоры. Мыши в подполе слегка копошились, составляя отчет о прошедшем дне.

Юля Фридман