Il Sodoma, St. Sebastian (1525)
Идеальное общество правой отстоит от настоящего на 100-200 лет. В современной России правые почитают идеалом "викторианскую Россию" и викторианскую Англию; правые XIX века почитали своим идеалом Францию периода абсолютизма, а правые тех времен вдохновлялись средневековой благочестивостью и славой Крестовых Походов.
По контрасту, левые видят свой идеал в будущем; по этот идеал двоится - под тройной покраской прогрессистской фразеологии зачастую обнаруживается культ блаженной простоты, "благородного дикаря" и первобытного коммунизма.
Мифологическое по своей природе, учение о Золотом Веке не подвергается рациональному истолкованию и интерпретации. Методология примитивного сознания - отказ от рационализма (а зачастую - отказ от любых речевых и символических структур). Примитивизм как проект нарочито, подчеркнуто парадоксален - попытка подведения научной, рациональной аргументативной базы под миф, отрицающий науку, рацио и аргументы.
Примитивизм есть проект политический и научный, но в первую очередь - реконструкторский. Образ жизни и сознание охотников и собирателей (собирателей и охотников - предпочитают говорить примитивисты) конструируется, собирается из мозаики - политической утопии, алхимических трактатов, лингвистики, антропологии, археологии и структурной теории.
К 1920-м годам левое движение в Америке лишилось своего радикального фланга - анархистов и других непримиримых выслали либо посадили. И так вышло, что пока в Европе коммунисты, анархисты и троцкисты воевали за Испанию и устраивали теракты в Югославии - самыми радикальными левыми в Америке 1930-х были трэйд-юнионисты и социалисты фабианского толка. Следующая волна репрессий постигла американское левое движение в 1950-х, и умеренным разожравшимся голливудским деятелям и журналистам (растерявшим за эти годы и без того хилые запасы радикализма) пришлось всем по очереди унизительно объясняться перед комиссией по анти-американской деятельности, доказывая, что они все ненавидят коммунистов, коммунизм и все, что относится к коммунизму. Трудно сказать, что вынесли из этого опыта разожравшиеся, но американская довоенная левая была дискредитирована всерьез и навсегда. Именно из этих сред выкристаллизовалось движение нео-консерваторов (неоконов), чьим политическим кредо (с легкой руки Лео Штрауса) стало конструирование заговоров, с целью сбережения святых политических идей от грязных рук кровавой толпы.
Помимо заповедников фабианства и беззубого старомодного анархи-синдикализма в академии, левая теория в Америке к концу 1950-х годов была изжита и целиком табуирована. Ее место заняло либертарианство - странный ублюдок "разумного эгоизма" Н.Г. Чернышевского, пропущенный через опыт пионеров и первопроходцев - понятых либертарианцами (преимущественно - евреями-иммигрантами из Восточной Европы) как оригинальные собственники и антикоммунисты. Либертарианцы учили, что основное благо есть собственность, а основное зло - государственное вмешательство; и если государственное вмешательство минимизировать (в оригинале, то есть у Эйн Рэнд - свести к защите частной собственности), в обществе сам собой устроится такой порядок, который лучше всех обеспечит население благами цивилизации. По сути, речь шла об упразднении государства (кроме силовых структур) - подобный порядок пытались построить после 1990-го года и в России. Советник президента Путина Андрей Илларионов утверждал, что Путин сам читал Эйн Рэнд, и чуть ли не является ее поклонником; на этом основании Илларионов настаивал на включении оной в школьную программу.
Когда в 1940-х в Америку эмигрировали представители австрийской школы политической философии, либертарианская теория приобрела черты академической респектабельности и мало-помалу стала мэйнстримом американской политической философии. Пресловутый "вашингтонский консенсус", лежащий в основе деятельности МВФ, Мирового Банка и других глобалистских структур, есть целиком и полностью продукт либертарианских представлений.
Интеллектуальная жизнь Америки, начиная от 1970-х, сводится к борьбе с либертарианством, либо утверждению либертарианских ценностей вместо поверженных и разлагающихся интеллектуальных структур из прошлой жизни. Но табу на левую философию, привитое американцам во время 1950-х, никуда не ушло - основным аргументом либертарианства было и остается "так-то и так-то нельзя делать, потому что это будет коммунизм и как в СССР". Это "так-то и так-то", постепенно расширяясь, распространилось на все сферы общественной жизни, вплоть до (прежде столь респектабельного) кэйнсианства и тезисов о "государстве всеобщего благополучия". Табуироваными оказались даже обсуждения полезности бесплатной медицины и общественного транспорта; известны случаи, когда таксисты подавали в суд на предприятия муниципального транспорта, якобы создающие им нечестную конкуренцию, и добивались отмены рейсов. Идеи социального государства были табуированы и при жизни СССР (соглашательство с русскими воспринималось как предательство), а после падения СССР эта стигма только усугубилась - левые идеи, "порочные и вредные" изначально, доказали свою "вредность и порочность" на практике.
Результатом этого стало достаточно неожиданное. Пространство маневра нон-конформной мысли было сужено сверх всякой меры: дискурс "личных свобод" очутился в монопольном пользовании либертариев, а на масштабные социальные проекты было наложено табу. Импотентные, неумные, одержимые сухим догматизмом остатки "старой левой", все еще обретавшиеся в академии, делали саму идею социальных преобразований (социализма, коммунизма, анархо-синдикализма) чрезвычайно неэстетичной. Движение хиппи было разгромлено и дискредитировано событиями 1968 года, вудстоком, террором спецслужб и предательством основных участников. К концу 1970-х американский нон-конформизм свел себя к двум направлениям, в равной мере нигилистическим: радикальному социал-дарвинизму (смыкавшемуся с расизмом, движением за защиту оружия, скинхедством и жестким национализмом) и тотально отрицательным формам анархизма, в первую очередь - панку и ситуационизму. И то и другое течение манипулировало радикальной фетишистской эстетикой, смешивая де Сада, американскую трэш-культуру 1950-х, имажерию маргинальных христианских и псевдо-христианских культов из глубинки, и образы гэй-культуры, от У.С.Барроуза и Tom of Finland до байкерских банд и любителей пирсинга (изначально распространенного исключительно среди гомосексуалистов).
Обе тенденции, социал-дарвиновская и анархическая, аппелировали к ядру американской культуры - мифу о золотом веке одиноких героев-первопроходцев, справедливости, под дулами кольта выправлявшейся самозванными служителями порядка, и тотальной войне за выживание против примитивной расы дикарей-полуживотных.
В конце 1980-х спектр тенденций нон-конформизма, от анархизма до фашизма до проектов полного уничтожения человеческой расы, нашел воплощение в выпусках серии "Re/Search" и антологии "Apocalypse culture" (1987), составленной Адамом Парфри. Одним из центральных материалов "Apocalypse culture" была статья "Против агрикультуры" Джона Зерзана, положившего начало современному примитивизму; а двенадцатый выпуск "Re/Search", вышедший в 1989, назывался "Modern primitives". Американские радикалы пришли к отрицанию цивилизации, и хронотоп американского "золотого века" сместился в эпоху, которая предшествовала ее зарождению. Тотальная война за выживание против примитивной расы опять оказалась в центре культурной битвы; но в этот раз радикалы приняли сторону примитивной расы.
Америка - страна чрезвычайно пуританская; большинство американцев не имело доступа к изображению каких-либо голых женщин вплоть до середины 1960-х. За исключением дикарей: в 1950-е и раньше, суррогатом Плэйбоя был неимоверно популярный журнал National Geographic. В каждом номере National Geographic изображались голые дикари и дикарки; для большинства американцев, первым (и определяющим) сексуальным опытом стало разглядывание татуированных лиц и коричневых женских сисек.
Американская контр-культура 1960-х была в большой степени продуктом этого увлечения. Наука антропология приобрела особый статус в культуре хиппи. Антропологи считались людьми посвященными в запретное и стыдное; раскрепощенными, освободившимися от американского тяжелого религиозного пуританства и других сексуальных комплексов. Лейтмотивом 1960-х было учение Вильгельма Райха об освобождении от сексуальных запретов как основном условии социальной революции. Поэтому антропология приобрела статус сродни марксистской экономике в начале XX века - стала онтологической базой всей совокупности революционных учений. Появились люди, выдававшие себя за антропологов. Так, Карлос Кастанеда (пока его не разоблачили) выдавал свои софткор-оккультные труды за работы по антропологии американских индейцев.
Независимо от этого (и раньше) антропология легла в основу французской структуральной философии. Клод Леви-Строс, основываясь на работах Соссюра по знаковым системам и Проппа по структурной теории мифа, построил методологию структурного анализа цивилизационных механизмов, от семьи и экономики до языка. Сама по себе не бесконечно революционная, теория Леви-Строса заложила фундамент для семиологической атаки на основы цивилизации и быта, которую вели пост-структуралисты (Фуко, Делез, Лакан и другие) в 1960-е и позже. Идеи культурного релятивизма либо превосходства примитивных культур над "цивилизацией" получили в этих работах строгое научное обоснование.
Индустриал, киберпанк и рэйв-культура 1990-х были рефлексией о 1960-х, пропущенных через призму учения пост-структуралистов; неудивительно, что идея "современного дикаря", пирсинг, магия и ритуал стали центральными для 1990-х.
А дело было так. В Лондоне жил гомосексуалист Мистер Себастиан, которого назвали честь святого Себастьяна, пронзенного стрелами, и поэтому популярного среди гомосексуалистов. А жил он с того, что осуществлял пирсинг среди других лондонских садомазохистов, гомосексуальной ориентации.
Il Sodoma,
St. Sebastian (1525)
Было этих гомосексуалистов (вплоть до самого конца 1980-х) считанные десятки; в том числе Питер Кристофферсон (Слизи) и Джон Бэлэнс, составлявшие группу Койл. Они тогда сочиняли музыку к фильму Хеллрайзер, а заодно показали автору фильма (живописателю ужасов Клайву Баркеру) свою коллекцию садистских фотографий; тот страшно обрадовался и изобразил всех монстров фильма Хеллрайзер покрытыми многослойным пирсингом, и даже с гвоздями в голове.
Близкий друг Слизи Дженезис Пи-Орридж в это время занимался конструированием нового вида поп-культуры - рэйва; познакомившись с Мистером Себастианом, Пи-Орридж сделал себе тату и пирсинги по всему телу и распространил этот обычай среди любителей рэйва и киберпанка. В Британии тату и пирсинг был чрезвычайно редки: британского обывателя начала 1980-х можно было до глубины души шокировать шокировать сережками, вдетыми в уши. На протяжении 1990-х британские законодатели неоднократно обсуждали законы, тотально запрещающие пирсинг. Культура, построенная на имаджерии примитивизма, шла вразрез с британским почти тысячелетним опытом цивилизаторства и несения "бремени белых".
Но тщетно. Стараниями Пи-Орриджа, мистера Себастиана и его друзей гомосексуалистов, "благородный дикарь" стал центральный фигурой поп-культуры, девочки-припевочки с пирсингами бегают стайками по любому западноевропейскому либо американскому универмагу, а покрытые пирсингом техно-шаманы осуществляют ритуальные инвокации через посредство лаптопа.
"Бремя белых" обсуждать сейчас нельзя: и некрасиво, и политически некорректно.
Изначальный толчок движению был дан философией ситуационизма. Ситуационисты (предшественники пост-структуралистов, наведших академического лоску на те же самые заключения) полагали, что современное общество (общество спектакля) превратило традиционные общественные институты (школу, работу, семью, религию) в инструменты скуки, террора и алиенации. Самое же главное, спектакль (тоталитарный общественный институт, подменивший опыт репрезентацией опыта: масс-медиа, школы и другие инструменты промывания мозгов) экспроприировал в пользу тирании все то, на что другие тираны посягнуть не могли - язык, опыт и саму жизнь. Раньше люди жили сами, теперь за них это делает телевизор, а люди - пялятся в ящик. Жизненные ситуации, в восприятии человека, чье существование сформированно ящиком, превращаются в продолжение симулированной реальности, еще один кубик в бесконечной череде мыльных опер, новостей и сериалов. Даже оторванная от телевизора, жертва спектакля не живет, а переживает спектакль.
Ситуационисты требовали тотального упразднения всех общественных институтов. Их журнал назывался "Потлач", в честь "экономики дара", антропологического учения, разработанного в 1920-е Марселем Моссом. Мосс полагал, что экономика примитивных племен была основана не на обмене, а на даре; в доказательство этого он описывал обычай "потлач", бытовавший у американских индейцев. Одно из племен дарило другому племени подарок, второе племя отвечало превосходным подарком, и это продолжалось, пока одно из племен не могло ответить на дар подходящим даром; тогда индейцы сжигали свои жилища, символически отдавая их другому племени.
Поставив антропологию на службу анархизму, ситуационисты довольно подробно останавливались на преимуществах примитивной жизни в сравнении с обществом Современности. Программа примитивизма развивает эту тенденцию до логического завершения.
Пропаганда ценностей крестьянской жизни - общее место в политической теории, как правой, так и левой. Но ситуационистская и пост-структуральная критика общественных институций не оставляет от "крестьянской жизни" камня на камне. Все эти институции, с присущим им духом террора, неравенства и скуки, появились в результате перехода от собирательства и охоты к земледелию. Если воспользоваться марксистским анализом, общественные институты (семья, организованная религия, государство) суть продукт имущественного неравенства, обусловленного возникновением излишков; а излишки появились в результате перехода к агрикультуре.
Поэтому необходимо опровергнуть агрикультуру. Критика земледелия, со всех возможных позиций (от экологии до метафизики до марксистского анализа) - ключевая догма примитивизма. Примитивисты, пользуясь заключениями современной антропологии, доказывают, что собиратели и охотники жили свободно, комфортно и отличались завидным здоровьем, а агрикультура превратила их жизнь в кошмар рабства, бедности и болезней. Не все антропологи согласны с этим, но эта точка зрения более распространена, чем полагают люди, далекие от науки.
По мере развития примитивизма, эта философия включила в себя широкие пласты архаической и архаизированной мысли, от алхимии и магии до традиционализма по Эволе и Генону. Традиционалисты, следуя за Геноном, полагали, что общество развивается от традиционного (снабженного божественной иерархией и божественным порядком) к дегенеративному, иерархией и порядком не снабженному; и реконструировали Традицию, исходя из архаических культов, алхимических трактатов и сохранившихся магических ритуалов. Примитивистам совершенно не близко геноновское стремление восстановить божественную иерархию (и иерархию вообще: иерархия - анафема для анархиста). Но реконструкционистский пафос традиционализма они восприняли целиком - вплоть до публикации на сайте "primitivism.com" алхимических трактатов и трудов по териоантропии (технике перевоплощения в животных).
Позитивная программа примитивизма (добровольное сокращение человечества в 2000 раз, полное уничтожение технических устройств и расселение оставшихся 30 миллионов в тропических областях в попытке восстановить собирательски-охотничий образ жизни) находит понимание разве что у радикальных экологов, настаивающих на добровольном уничтожении человечества, для целей охраны окружающей среды (Зерзана в этой программе предвосхитил другой великий утопист, традиционалист, биолог и консервативный революционер Константин Мережковский, изобразивший подобное общество в романе "Рай земной, или Сон в зимнюю ночь. Сказка-утопия XXVII века"). Но критическая составляющая примитивизма - обличение ужасов технологии, алиенации, спектакля, лицемерных лже-примитивистов, любителей "счастливых пейзан" и "безмятежной Аркадии", пастухов и земледельцев - никакому сомнению не подлежит. Миф о земледельческом рае, восходящий к Гесиоду, подобен современным чаяниям "Викторианской России" и возвращения к блаженным временам "свободной торговли", пуританизма, работорговли и огораживаний - нечестный, некрасивый и фундаментально нечистоплотный, этот миф был тотально лжив и тогда, когда его изобрели. А сейчас, когда земледелие превратилось в одно из самых неблагодарных, трудоемких и низкооплачиваемых занятий, когда земледельцам больше платят за то, чтобы они не выращивали зерна и не производили молока, а произведенное молоко тоннами выливают в море - пропаганду крестьянских ценностей следует квалифицировать как опасное головотяпство.
Пагубность технологической цивилизации, бессмыслица и абсурд современного существования, идиотизм "прогресса", порабощения масс у станка и компьютера с целью развития ненужных производств с целью безграничного повышения потребностей, порабощение масс у телеящика с целью развития потребностей с целью безграничного повышения производства - никакому оправданию не подлежат. Общество абсолютной несвободы и абсолютного потребления должно быть уничтожено; уничтожено любой ценой.
Современная критика примитивизма ярче всего выражена Фрейдом. В антропологических работах 1930-х годов (в первую очередь "Das Unbehagen in der Kultur" - "Civilization and its discontents") Фрейд утверждает, что примитивные, антисоциальные, первобытные импульсы суть источник конфликта (как внутреннего, так и общественного), и механизм подавления всего примитивного, сексуального и некультурного жизненно необходим во имя блага цивилизации и человечества в целом. Ученик и оппонент Фрейда Вильгельм Райх утверждал, напротив, что источник всех проблем в общественной жизни (несвободы, неравенства, фашизма) - не примитивные импульсы, а их подавление; а утопия достижима в обществе, тотально свободным от ограничений в половой сфере и других ограничений. Для 1960-х эта точка зрения стала определяющей.
В пост-структуральной критике 1950-60-х (Батай, Фуко, Делез) роль культуры и цивилизации прочитывается однозначно по Фрейду/Райху - как механизмов власти и репрессий. Левая политика, питаемая подспудно мифом о "Золотом веке", обрела в виде пост-структурализма чрезвычайно эффективный язык для апологетики примитива. В свете примитива, тенденции мэйнстрима левой политики (мультикультурализм, экология, феминизм) обретают неожиданно новое, пугающее и радикальное звучание.
Ситуационизм, политическое течение ультра-анархического толка, питавшее пост-структуральную философию (и питавшееся ею) превратило анти-цивилизаторскую парадигму пост-структуральной критики в полноценное политическое движение. Ситуационисты составляли подробные планы упразднения труда, экономики, медиа, сложившихся форм городской жизни, во имя свободы личного случая, коллективного творчества, любви и террора. Своими предшественниками (среди целой серии безумных и красочных революционных движений прошлого) ситуационисты почитали луддитов, британских ремесленников 1810-х годов, разрушавших механизмы, поскольку механизмы угрожали традиционному способу производства.
Впрочем, сами ситуационисты с технологией как таковой бороться не спешили - напротив, предпочитали заменить труд всеобщей механизацией. Анти-технологическое движение луддизм (или, правильнее, нео-луддизм), напротив, предполагает все механизмы уничтожить как вредоносные, либо (в менее радикальном варинте) запретить технический прогресс. Носителями нео-луддизма оказываются в основном радикальные экологи и защитники прав животных. На правом фланге луддитов, впрочем, тоже достаточно - Фрэнсис Фукуяма, изобретший "Конец Истории", выступает за скорейшее запрещение фундаментальных научных исследований (без которого, естественно, никакого "конца истории" не будет).
И на левом и на правом фланге нео-луддизма немало террористов: анти-абортные активисты взрывают клиники за то, что там производятся аборты, а борцы за права животных взрывают те же самые клиники за то, что там на животных делаются эксперименты. Но самым известным террористом за луддизм был, без сомнения, Унабомбер.
На протяжении 17-ти лет, Унабомбер (название принадлежит ФБР) терроризировал Америку: посылал бомбы по почте, минировал офисы фабрикантов и индустриалистов, взрывал лаборатории. За его голову была назначена награда -- миллион долларов. Взрывы были маломощными: террор, а не убийство -- цель Унабомбера. От мая 1978 и до 1995, было произведено 16 взрывов; трое убитых, 23 раненых. Бомбы сделаны по примитивным и проверенным временем рецептам поколений анархистов Америки и Европы. На бомбах нацарапаны буквы: FC (Freedom Club, Клуб Свободных). Унабомбер присылал некоторым из жертв письма, где от имени своей организации обьяснял, зачем взрывы.
ФБР выпустило скетч -- портрет Унабомбера, выполненный
по данным психологов и по отрывочным сведениям о его внешности.
Летом 1995, Унабомбер посылает письмо в Нью-Йорк Таймз, где предлагает прекратить террор в обмен на публикацию в газете его манифеста. Боб Гуччионе, мультимиллионер и редактор порнографического Пентхауза, умоляет Унабомбера опубликовать его работу в журнале, и предлагает ему ежемесячную колонку. Довольно скоро, Манифест выходит отденьной книгой, длиной больше двухсот страниц, и очень ходко продается. "Клуб Свободных" находит горячих сторонников, в основном среди той самой технической интеллигенции, против которой направлен унабобмерский терроризм и риторика. Бостонская культур-террористическая группа "Церковь Эвтаназии" ведет президентскую кампанию Унабомбера, с полным набором плакатов и агитационного материала. Продажа наклеек на бамперы машин принесла Церкви $25,000. Лозунги: "Улыбайтесь! Вы под наблюдением". и "Альтернативы нет -- голосуйте за Унабомбера!"
Книга Унабомбера написана сухим, ученым языком, четко и продуманно. Критика левой мысли, политической корректности и гуманизма перемежается с апокалиптическими (хотя несомненно верными) предсказаниями о будущем технологической революции. Научно доказывается, что развитие технологии, особенно компьютерных сетей и генной инженерии, несовместимо с сохранением индивидуальной свободы. Из этого делается сомнительный вывод о необходимости возвращения к каменному веку.
Через несколько месяцев после публикации Унабомбера, его брат Дэвид Качински обратился в ФБР с доносом, цитируя письма Теда (Унабомбера) и указывая на их сходство с публикацией. Унабомбер (Тед Качински) был арестован. Оказалось, что Унабомбер жил в Монтане в домике посреди гор, без ванной и туалета (последнее особенно шокировало американцев) и добывал себе пропитание охотой. Качински был два года профессором математики в Институте Калифорнии в Беркли, а перед тем учился в Гарварде и Анн Арборе (Мичиган). Учителя вспоминали Качинского как особенно одаренного, почти гениального, студента, но в 1969 он бросил Беркли и с тех пор жил в лесной хижине, медитируя о пагубности цивилизации и рассылая бомбы инженерам и бизнесменам.
Публикации и последующий арест Качинского сделали для победы примитивизма больше, чем все пропагандисты за историю движения. Когда газетчики пронюхали о том, что маргинальный орегонский философ, анархист и активист Джон Зерзан переписывается с Унабомбером, который почитает Зерзана своим авторитетом и чуть ли не учителем - Зерзан, вслед за Унабомбером, стал всеамериканской знаменитостью.
Современную историю примитивизма следует отсчитывать от публикации "Манифеста Унабомбера"; но основным теоретиком и движущей силой этого течения был и остается Зерзан.
В конце 1960-х Зерзан стал организатором профсоюзного движения в Сан Франциско, и подвергся через это жестокой критике калифорнийских ситуационистов (враждебно относившихся к левым вообще и к рабочим и профсоюзным организаторам в частности). В скором времени и сам Зерзан разочаровался в левом движении. Рабочие организации, чьей целью, казалось бы, является сопротивление системам власти, оказываются в плену такой же жесткой иерархической организации, в сущности - точно такой же авторитарной пирамидки, как и большая пирамида корпоративной власти. Зерзан стал убежденным анархистом.
Близкая родственница Джона Зерзана Кэйтен Зерзан была известный террорист и участник движения "Weather Underground". Участники "Weather Underground" взорвали немало бомб в различных государственных учреждениях (в Пентагоне, Капитолии и калифорнийском управлении тюрем).
В 1975, Зерзан поселился в университетском городке Юджин (Орегон), населенном немалым количеством анархистов, и вскоре оказался одним из столпов радикальной политики города. Зерзан основал коллектив "Зеленая Анархия" (Green Anarchy), и стал одним из редакторов-корреспондентов журнала Анархия ( "Anarchy: a Journal of Desire Armed").
В журнале Анархия Зерзан предлагал (вслед за ситуационистами) новое видение анархизма, очищенное от всех пережитков левого движения: организации, ориентации на рабочий класс, морализма, восхваления труда как ценности. Подобной позиции придерживался Джейсон Маккуин (основатель журнала Анархия) и Боб Блэк, написавший в 1990-е программные книги "Анархия после лефтизма" и "Увядший Анархизм" (обе книги наполовину состоят из замечательно едкой полемики с морально обанкротившимися академическими лже-анархистами, такими, как Мюррэй Букчин). Зерзан, историк по образованию, привнес в эту критику особо душистый цветок в виде статьи "Радикализм в низовых структурах Ку-Клукс-Клана в 1920-х" (журнал Анархия, 1993), где он, с большой симпатией к Ку-клукс-клану, проводит параллели между последним и рабочим движением, разоблачая лефтистский миф о реакционности Ку-клукс-клана (за что был немедленно записан в фашисты и подвергнут обструкции со стороны особо нервных английских защитников политкорректности).
В 1984 году в Англии начал издаваться журнал "Green Anarchist" аналогичной (анти-лефтистской, экологической и примитивистской) ориентации. В отличие от американских левых, встретивших новые веяния в анархии довольно летаргично, английские активисты подвергли Зеленого Анархиста массированной кампании доносов по инстанциям; доходило до издания брошюр, где гражданину начальнику разъясняли, почему "Зеленые Анархисты" на самом деле не анархисты, а опасные леваки, террористы и любители фашизма. Все это кончилось довольно печально - издателей "Анархиста" в 1997 году пересажали, после долгого судебного процесса. В кампании оповещения властей об их опасной сущности особенно отличился известный "прозаик" Стьюарт Хоум (автор книги "Минет" и других таких же книжек).
Все это связано, видимо, с тем, что в Англии и Европы левые ужасно грызутся из-за грантов.
Начав критиковать Современность там же примерно, где остановился "Коммунистический Манифест" (на отчуждении и разделении труда), Зерзан мало-помалу перешел к критике вещей более фундаментальных. Ситуационисты, исходя из той же самой концепции отчуждения, отвергли труд, как инструмент реакции и террора. Зерзан продолжил их критику опровержением земледелия и скотоводства, и в скором времени перешел к фундаменту всех репрессий и террора - языку, культуре, числу и знаку; и написал об этом несколько прекрасных книжек.
Став после истории с Унабомбером чем-то вроде знаменитости, Зерзан нисколько не изменил свой образ жизни - он не использует (и не имеет) автомобиля, живет на пособие, зарабатывает на жизнь сдавая кровь, и подрабатывает нянечкой. Его идеи оказались чрезвычайно влиятельны после начала антиглобалистских выступлений - колоссальный успех и разрушения, причиненные антиглобалистами на известном ралли в Сиэттле, приписывали влиянию идей Зерзана. Сам Зерзан, впрочем, в Сиэттл не поехал.
Не подобает анархисту быть лидером,
считает Джон Зерзан.
Анархия - это
когда никаких лидеров нет.
