Из дневника честного арестанта. Владимир Румянцев. 1938-1939 Москва-Омск ч.1 сохранены стилистические ошибки и особенности оригинала, за исключением пунктуации, которая кое-гда поправлена для удобства. в местах, где разобрать написание сложно, стоят значки (?). all rights, как водится, reserved. получайте удовольствие. #
Я был оклеветан врагом народа. Голосовал (?) и попал в тюрьму в то время, когда и в органах НКВД тоже орудовали враги, впоследствии разоблачённые партией и правительством. Новое руководство НКВД (т. Берия) - сразу вдохнуло живую струю в органы следствия, прекратились там безобразия и невиновные, как и следовало ожидать, были скоро все освобождены. Освобождён был и я.
В этом дневнике, только
для себя я хотел запечатлеть те собственные переживания и наблюдения, которыми я жил в эти горькие для меня дни. Мыслей и чувств много, они просятся на бумагу.
Я никогда не сомневался в том, что наша великая ком. партия, во главе с т. Сталиным, не пройдёт мимо тех вопиющих безобразий, какие творились в то время, благодаря вражеским действиям в органах следствия; так оно и было на самом деле. В тюрьме я остался большевиком, каким был и до тюрьмы. Большевиком остаюсь и до конца.
10 сентября 1938 года. Этот день навсегда останется у меня в памяти. Ужасный, тяжёлый день, когда меня, совершенно невиновного, благодаря клеветникам из лагеря право-троцкистских бандитов, бросили в тюрьму.
Накануне я, мирно, после обычной работы вечером с книгой лёг спать; во сне видел чудесные пейзажи черноморского побережья, куда я собирался поехать в очередной отпуск. Оказывается в это время в 10 отделе ГУГБ НКВД СССР уже был изготовлен ордер на мой арест и в 5 час. утра раздался стук в двери моей квартиры.
Лёня услышала этот стук раньше меня, вскочила с кровати и подбежала к двери.
- Кто там? - спросила она волнующимся голосом.
- Откройте, Леонилла Емельяновна, - спокойным голосом отвечал дворник Шаров.
- В чём дело? - ещё не открывая двери, продолжала дискуссию жена.
- Тут надо проверить документы, - последовал ответ.
Дверь была открыта и в комнату, вместе с дворником Шаровым вошли трое военных, одетые в форму войск НКВД. Один из них, самый высокий, с двумя шпалами на петлицах, спрашивает жену:
- Здесь живёт Сорокин?
- Какой Сорокин? - недоумеюще спрашивает его жена.- У нас никого посторонних нет.
Тогда лейтенант (фамилию его я узнал потом) Антропов входит в мою спальню и обращается ко мне.
- Ваша как фамилия?
- Румянцев Владимир Матвеевич.
- Ага... Вы нам и нужны; вставайте и одевайтесь! Вот ордер на право вашего ареста и обыска квартиры.
Всё стало ясно; меня "сделали" врагом, принимают за врага и как врага арестуют.
- Оружие имеется?
- Да, - отвечаю я, - есть, вот - на столе перья и карандаши, единственное оружие, которым я пользуюсь.
- Нет, нас интересует огнестрельное оружие.
- Огнестрельного оружия нет и не было! Я пользуюсь только тем оружием, о котором я сказал.
Я встал, одел брюки и... начался обыск. Обыск производился весьма тщательно. Кажется, не осталось ни одного уголка в комнатах, шкафах, столу, ни одного предмета в моём домашнем обиходе, чтобы он не прошёл через руки пришедших ко мне людей из НКВД. Антропов держал себя вызывающе настолько, что я был вынужден ему сделать ряд замечаний. Наиболее тяжёлой мне представилась картина с детской копилкой. Мои ребятишки, Нинуся и Галченок за 10 лет собрали в своей копилке 43 руб. серебряных монет. Копилка вскрыта, деньги высыпаны на стол и конфискуются:
- Помилуйте, граждане, - замечаю я, - ведь это детские деньги, оставьте их у ребят.
- За эти деньги как за скрытое серебро, вам можно дополнительную статью ещё дать, - последовал ответ.
Нинуся и Галченок утирают рукавами слёзы на своих глазёнках. Прибегает Лёня:
- Что они делают, - тоже истерическим голосом и плача обращается она ко мне, - взяли мою личную сберкнижку, облигации займов, бабушкины часы...
- Мы делаем то, что нам нужно, - отвечает Антропов. - Там разберутся.
Я отказываюсь подписать протокол обыска, т.к. считаю, что из'ятие этих вещей и ценностей незаконно.
- Дворник, подпишитесь под протоколом, обьойдёмся и без вашей подписи.
Дворник подписывает протокол обыска. Из'ят мой личный архив, альбом с фотографиями мои научных работ, паспорт, все документы. Я хочу пить, в горле пересыхает, а в голове никак не укладываются виденные факты при обыске, т.к. до этого момента, в моём представлении, органы пролетарской диктатуры всегда мне казались верхом совершенства, образцом корректности и чуткости к людям, которые никакого преступления никогда не делали. Пусть в глазах Антропова я "преступник", но ведь дети, жена - это всё же полноценные граждане [вставка: нашей великой] страны. Зачем же эта грубость, зачем эта издёвка над ними.
Я одел пальто. Плачет жена, детишки, домработница Шура. Хочу всех успокоить.
- Не плачьте, я скоро вернусь; ведь я - не враг, ни в чём не виноват, а раз так, то дело только во времени. Успокойтесь.
- Нет, - сквозь слёзы отвечает жена, - "оттуда" скоро не возвращаются.
- Ага, - злорадствует Антропов, - так вы знаете о преступлениях вашего мужа, раз так говорите.
- Несоветские вы люди, - бросает ему жена в ответ...
- Что... гражданка, за такие слова я могу и вас арестовать.
- Перестань, Лёня, - уже настойчивым голосом заставляю я жену прекратить ненужные разговоры...
- Арестуйте меня, - опять в истерике кричит Лёня.
Я обнимаю мокрые лица жены, ребятишек, целую их и плачущую домработницу Шуру, выхожу с чемоданом, сажусь на автомобиль МI и двинулся в неизвестность.Надолго ли еду, вернусь ли вообще, что за "дело" создано вокруг меня, как будут жить дома без средств и, вообще, что сей кошмар значит - ничего понять не могу.
Очнулся я только на Лубянке, когда услышал голос Антропов(а)
- Вылезайте...
Я вылез из автомобиля и первый раз в своей жизни перешагнул как "преступник" порог НКВД СССР.
Так началась моя новая арестантская карьера...
продолжение следует: В НКВД СССР