(1) Лифта ожидала на площадке первого этажа.
Подошли еще двое. Лифт приехал, открылись
дверцы, и вышел сосед пенсионного возраста.
Посмотрел и сказал с возмущением:
-- Их двое, а ты одна!
Мужички, ожидавшие чуть поодаль, смутились и
сказали:
-- Ничего, ничего... мы это...
Я тоже сказала:
-- Не беспокойтесь.
Сосед предупредил:
-- В крайнем случае, если не дай бог что, я
засвидетельствую.
-- Да мы это... -- сказали мужички и замялись.
Они доехали до шестого этажа и испуганно
выскочили, озираясь по сторонам.

(2) 2 или 179. Кажется, проблема Буриданова
Осла разрешается тем, что 179 немного ближе.
Не к добру все это, наверное.

(3) Возвращаясь с собрания ЛЭШ (Хачатурян,
не будь дурак, взялся вести математику у
гуманитариев), чуть не проехала остановку
в метро. Видела сон. Сильным приливом
смыло дома в городе, похожем на Ленинград,
только там жили индейцы. Пролетело НЛО
(очень большое). Катапультировались,
по-видимому, коричневые пришельцы в
прозрачных капсулах. Внутри жидкости
вяло шевелились и источали зловоние.
Ученые пытались с ними установить контакт
(в подробностях). Догадались говорить на
языке запахов. Получили и расшифровали
серию сообщений. Впоследствии оказалось --
это просто в НЛО, пролетавшем мимо совершенно
случайно, сработал санузел.
Чудовищно.

(4) Мало сплю, но уже надоело.

О веселом.

Ездила в чертову прорву разнообразных мест.
Вспомнить противно. Заехала в Институт
Астрономии, где числюсь инженером второго
или одиннадцатого разрядов, забрать работу.
Минут сорок обсуждали с отцом и д. ф-м н.
Олегом Х. существенность порядка вычисления
пределов по какому-то удивительному
телефону, с дырочками, так, что трубку никто
не брал. Мы вдвоем сидели на работе, а Олег Х.
находился почему-то в квартире моих родителей.
Не сон, кажется. Впрочем, все равно.

Рассказала отцу про ленинградского философа
и евразийских евреев, которые все время сидят.
Он развеселился и сказал в ответ, что его вчера
приглашали в директора института космических
исследований, обещали, что не будет никакой
административной работы: "Ты будешь только
заниматься наукой. У тебя будет пять
заместителей с правом подписи по всем
финансовым вопросам."
-- Мать твоя, -- он сказал, -- конечно, мне
запретила. "Они будут подписывать, а потом
я тебе буду передачи носить!" А они меня
уговаривали так: "Тебе ж на работу будет ездить
гораздо ближе. Две остановки, и ты на месте.
И все. А мы, -- говорят, -- там будем сейчас
запускать спутник на крыльях, с парусами, от
солнечного ветра," -- представляешь? И я чуть
было не согласился. А перед тем, -- говорит, --
звали эти... военные. У них поскольку много
денег, и есть возможность заниматься наукой...
ну, там космос, естественно... они сначала
предлагали мне трехъэтажный коттедж в любом
месте Подмосковья. Где хочешь, говорят, нам
это все равно. Потом то, другое, потом говорят:
"Ну, ладно. Ну, что ты хочешь? Ты хочешь, чтоб
запустили спутник к этим, да? к кольцам Урана?
Чтоб показать, что эти наврали сволочи американцы,
что там нет спутников-пастухов? Ракету хочешь?
Ладно. Запустим тебе ракету." -- 290 миллионов
долларов, между прочим. Чтоб я так жил.

Д. ф-м н. по телефону с дырочками вдруг рассказал
про вторую школу; оказалось, у него там две
дочки, в хим-био классах, которые разогнали.
Что разогнали, я знала и раньше. Ушли преподаватели
якобы по собственному желанию, оставив пару человек
довести классы. История пренеприятная, и что
делать с девочками, неясно; есть планы перевести
все классы в 192 школу (новый седьмой класс
набирали уже там), но имеются опасения, что
администрация второй школы это пресечет. Словом,
не пойдем мы во вторую школу, наверное. Жаль,
потому что сегодня, на родительском собрании,
учительница математики мне понравилась. Юная
на вид тоненькая такая, веселая, никак не скажешь,
что десять лет работает в школе. Звать Анной
Викторовной. И в классе целых десять девочек
из 28 человек (она говорит, обычно набирается
3-4); наверное, будет хороший класс.

imperium.lenin.ru что-то пошаливает.

Вот (читая ленту tiphareth) за что
всегда хочется выкинуть из списка друзей (кроме
дам) -- это за жалобы на друзей и их списки.
Заебали, товарищи (кроме дам). "Он меня выкинул",
"я его выкинул", "я его любил, а он меня выкинул",
"обещал жениться, а выкинул", "я его выкинул, а
он меня не выкинул", "я сейчас вас всех выкину",
"я вас давеча всех выкинул", "не хотел, а выкинул".
Если вы такое пишете (а сами не дама), подите и
удавитесь, и пусть вас все выкинут. Есть же
интересные темы, вот, например, дамы. А то я
его, он меня.

Пидарасы, что ли, все (кроме дам).

Миша сошел с ума. Все ходит на
http://www.jewish.ru и пытается
удалить сайт
http://imperium.lenin.ru/
из РУНЕТА.

Вот до чего может довести человека
еврейский фашизм.

Как меня справедливо предупреждал гроза
экстремистов Иван Судаплатов, директриса
в 179 школе оказалась совершенно удивительная.
Она все же повздорила с Н. Н. Константиновым
и написала на него жалобу, обвиняя его в том,
что он (а) вообще мерзавец; (б) тайно берет
деньги с посетителей математического кружка.

Саша Х., комментируя всю историю, заметил,
что это самое смешное обвинение, которое
можно было бы предъявить Константинову.
(По какой-то дурацкой привычке составители
доноса предпочли мздоимство, например,
растлению малолетних; времена-то меняются,
нельзя же не принимать в расчет, что меняются
времена.)

Масоны, они ведь что. Означающее у них не
в пример значительней означаемого. (То, что
Гумилев характеризовал как "содержимое
выеденного яйца"; ср. пустые скорлупы.
Раньше там что-то было, теперь нет -- теперь
там усеченная часть пирамиды.) У истинно
Православныхъ Эзотериковъ (в терминологии
Бобы Иисусовича) означаемое, наоборот, куда
больше, оно повсюду (и вообще не там). А вот
Луферов в свое время пел:

"Но высокое пламя мы ценим в свече,
И доверье в словах, а не мнимую двойственность,
И окалины слой не заменит металл,
Душ родство не подменит случайная родственность..." --

рифма очень хорошая, даже лучше, чем пентаграмма -
монограмма. И означающее равно означаемому.
Потому что жизнь была хорошая. Другой не надо.

Ненавижу я мерзких дебилов,
У которых хуйня в голове.
Я плетьми б их их кровавыми била
И топтала б в душистой траве.

Ненавижу дебилов дурацких,
Их друзей ненавижу и баб,
Ненавижу мыслишек их бляцких
Я за то, что их мелкий масштаб.

Ненавижу домашних животных,
Если служат тем гадам они.
Если мимо проходят они,
Не скрываю рефлексов я рвотных.

Эх, Генриетта Давыдовна, Генриетта Давыдовна...

Ой, ой, девочки. Как все хорошо и как трудно.

Мне был сон про патриотических пользователей,
которого я абсолютно не могу здесь рассказать.
Мой собственный дневник, а вот поди ж ты.
Сколько ни ставь дисклеймеров о том, что все
действующие лица -- люди горячо уважаемые
мной, хорошие друзья и даже, цитируя
anya_anya_anya, может быть, при других
обстоятельствах -- впрочем, это уже и лишнее --
одним словом, никак не могу.

Потому что это безобразно фрейдистский сон со
всех точек зрения, в моем случае -- типичная
penis envy, тем более, что я и действую в нем,
как правило, в мужском роде. Но какой прекрасный
сон. Что же делать? Нет, не удержусь, запишу,
не называя имен. Оно, конечно, потеряет всякий
смысл -- ибо расшифровать невозможно. Увы.
Ах, ах.

Итак, пользователь Щ арестован нашей группировкой
(мы ведем войну, и наш претендент на престол,
что-то вроде персидского принца, презирает их
претендента) и помещен в ужасающие условия.
На нашей штаб-квартире (кроме нее, у нас ничего
и нет) установлен пыточный аппарат. Затрудняюсь
сказать, что он делает (во сне это очевидно);
во всяком случае, причиняет нечеловеческие мучения.
Их нельзя избежать ценой предательства: все
предательства осуществляются с первых секунд,
потому что человеческая природа ничто по сравнению
с возможностями аппарата, но вот по этой самой
причине заявления, сделанные под пыткой, не имеют
никакой силы. Почему установилась эта кошмарная
практика? Кажется, на сей счет есть твердые
инструкции: лишь находясь внутри мучительного
аппарата, противник полностью обезврежен. Смерть
в этом смысле хуже, но машина имеет издержки, так
что клиент погибает довольно скоро.

Я, как уже было сказано, питаю к пользователю Щ.
самые теплые чувства: он мой давний друг, и мне
больно слышать, как он страдает, пока я в соседней
комнате занимаюсь партийной работой. Разумеется,
я понимаю, что это необходимо, но продолжаю
перебирать в голове прецеденты, и мне приходит
на ум единственный выход. Для того, чтобы
осуществить мое намерение, необходимо переговорить
с пользователем Щ. Но в комнате с диваном и
обеденным столом его стережет пользователь Ы,
чрезвычайно мужественный человек, проверенный
патриот, которого я немного побаиваюсь. Физически
он намного сильнее, я прикидываю, что мне нетрудно
его на время оглушить при помощи простых магических
средств (о том, что Ы гораздо слабее меня в магии,
я заключаю по тому признаку, что он нечувствителен
к стонам), но тут же стыжусь своей мысли: так
нельзя, ведь это партийный товарищ.

Тут я соображаю, что Ы партиец восторженный и
чрезвычайно приверженный к теоретическим
изысканиям, тем более, что по складу мышления
они ему даются с трудом (это совершенно не так!
только во сне). Я захожу, сажусь, улыбаюсь (это
мне бесконечно трудно, потому что Щ заходится в
каких-то ужасных хрипах); Ы, будучи человеком
открытым и приветливым, по-видимому, очень мне
рад. Он хлопочет, но все его движения как бы
исполнены достоинства; наливает мне чай. Я
поднимаю актуальный вопрос партийной доктрины,
что-то о формах простейших. Как я и ожидала,
Ы вводит в затруднение многозначность слова
"форма" (наяву бы этого не случилось!). Он
воодушевляется, постепенно начинает ходить по
штаб-квартире, мыть голову под краном, выглядывать
в окна. В те моменты, когда он посещает санузел,
я беседую с пользователем Щ.

Пользователю Щ я вынуждена сделать
малопривлекательное предложение. Дело в том, что,
порывшись в памяти, я вспомнила случай, когда некий
наш бывший товарищ и мой друг детства, пользователь З
(мы его арестовали за то, что он оказался чеченским
боевиком), ускользнул от садистского аппарата. Он
сделал это так: взял нож и отрезал себе детородный
орган. Но только нужно резать под самый корень,
иначе -- никакой гарантии нет.

Пользователь Щ пребывает в сомнениях, но недолго.
Он решается. Дело осложняется тем, что Ы, хоть
и воодушевился, но всякий раз, появляясь в комнате,
начинает подозревать меня в сговоре с Щ. Я,
проявляя чудеса лицемерия (во сне, как и наяву,
мне невозможно открыто солгать, в том числе в
ответ на прямой вопрос) и в то же время стараясь
обходиться короткими фразами, отвожу подозрения
ровно настолько, чтобы его энтузиазм раньше
времени не иссяк. Надо отдать должное логике
Щ: он подозревает меня в предательстве исключительно
на том основании, что, пока он ходит по квартире,
мы с арестованным Ы остаемся наедине.

Дальше события разворачиваются так. Я указываю
Щ, который все еще нетверд в намерениях, на
столовый прибор в виде большого напильника или
лопаточки с остро заточенным верхним ребром.
Он расстегивает штаны и вынимает половой член
удивительной формы: длинный, намного ниже колен,
и чрезвычайно извилистый. Я задумываюсь.
Слышу шум в коридоре и догадываюсь отвернуться.
Поворачиваюсь. Щ валяется в крови; может быть,
он отхватил себе какую-то часть члена, а может,
и не сумел; то, что осталось, по-прежнему длинновато
и извивается. Я сомневаюсь, поможет ли это, но,
кажется, аппарат уже не действует; Щ стонет сам
по себе. Я накрываю его одеялом, разбираюсь с Ы,
который опять вошел (говорю ему, что Щ упал и
поранился), и выхожу в коридор. Мне навстречу
идет Миша. Мы здороваемся, я рассказываю ему,
что Щ напильником обрубил себе член. Миша уверенно
заявляет: нет, это невозможно. Он неоднократно
наблюдал, как люди обрубают себе член. Может, и не
наблюдал, он не помнит, но это совершенно ясно: это,
по сути, то же самое, что колоть дрова. Важно уметь
замахнуться (у Миши в руках топор; не умеряя шага,
он показывает, как замахнуться) -- если ты
попросишь, он мне говорит, я сейчас же покажу
тебе, как это делается. Рассуждая так, мы входим
в комнату, где стонет окровавленный Щ. Я
довольна: Миша, скорее всего, догадался, как все
тут вышло, но уводит разговор в сторону (меня
все еще смущает вопрос, этично ли было помогать
Щ).