With friends like these...|
[ Eremei's Livejournal
| info
|
Add this user | Архивы Eremei |
Оглавление |
memories ] 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | |
| Записи 0-34 (June 2002) | 0-34 | 35-46 | |
| Michael Bolotovski: rav | 01:42, June 3rd 2002 |
eremei |
-2, +7
P.S. Любопытно, что c  zivago |
| Michael Bolotovski: vkrestah | 00:39, June 3rd 2002 |
| eremei |
Edit Memory - Yes/No
 отца Григория.)В конце лета 1990 года мне спас жизнь народный депутат РСФСР Анатолий Шабад. У него за городом тяжело заболела мама, в гараже Верховного Совета не оказалось "разгонных" машин, и я повез его куда-то за Можай на своей "двойке". Была уже ночь, хотелось спать (мы еще выпили по 100 грамм перед тем, как ехать). Шабад заснул на переднем сиденье, а я боролся, как мог: курил одну сигарету за одной, бормотал под нос какие-то песенки и злобно иронизировал по поводу придорожной таблички "Осторожно, лоси!" - мол, какие еще лоси в Московской губернии?.. переморили всех давно... Но все-таки заснул в какой-то момент на скорости в 120-130 часовых километров. Чудесным образом в этот же самый момент проснулся Шабад и вежливо заметил: "Михаил Борисович, извините, пожалуйста, но мне кажется, что вы напрасно спите за рулем". Я открыл глаза и увидел, что мы летим прямо на чьи-то "жигули", одиноко торчавшие прямо посреди шоссе. Тормозить было поздно, я объехал странную машину по встречной полосе, и только потом остановился. А сдав назад, увидел, что "жигули", собственно, представляют из себя не совсем обычную машину - разве что ее нижнюю половину. Верхняя была начисто снесена могучей тушей лося, лежавшей рядом. Чудом уцелевший шофер, круглолицый блондин лет 30-ти, сидел возле туши на корточках в полном обалдении. - Лось... - говорил он в пространство. - Был лось, и нет лося. Вышел весь лось. От помощи шофер отказался; тем более, что уже замигали синие огни гаишной "волги" за поворотом. Я вернулся в машину, Шабад уже спал. - Вовремя вы проснулись, Анатолий Ефимович, - сказал я ему. - Да, да, - кивнул он, не просыпаясь. - Вот и Молоствов так считает... но это же только к третьей статье... само собой... Наутро он уже ничего не помнил. Да и не до того ему было: мама его, известный нейрофизиолог Нина Александровна Аладжалова, умирала, и через несколько дней умерла. ...Общих взглядов у нас с Анатолием Ефимовичем и о ту пору было немного, а вскоре не осталось, считай, совсем. Однако отмежевываться от него я все-таки не стану - так же, как отец Григорий не стал отмежевываться от Сухотина. Подозреваю, что и не случись той истории на загородной трассе, мне бы все равно не захотелось отмежевываться. Тут ведь такое дело: что было - то было. Это у меня в мобильнике есть функция "Edit Memory". А в голове такой нет. |
| Michael Bolotovski: s_gorbi | 22:23, June 3rd 2002 |
| eremei |
Золотая наша железка
В Президиум I Съезда народных депутатов СССР было принято избирать наиболее заслуженных депутатов от союзных республик. Каждая делегация составляла свой список, и относила в секретариат, Анатолию Ивановичу Лукьянову. А он передавал эти списки Горбачеву. - А это чей список? - спросил М.С. - Зербиджан? Ага... Так. Пюста Азиз-ага кызы Алиева. Нет, Анатолий Иванович, ты охуел. - Почему охуел? - обиделся Лукьянов. - Ну, блядь... Ты выговори это имя: Пюста! - Пюста-а. - А? Теперь понял? - Так ведь она Пюста, Михаил Сергеевич. А вы скажите так: Пюста. - Пюста... Пю-ю-юста... Е-еб... Она же не эстонка какая-нибудь. Хуй что... А кто она, эта вот Пюста? Родственница Гейдару? - Вице-президент республиканской Академии наук. Герой Соцтруда. Звезда золотая. Михаил Сергеевич поморщился. - Хуй что, - повторил он. - И звезда железная. - Алиевщина, Михаил Сергеевич, - заметил Лукьянов. - Плач по сладкому времени. Дать команду? Там пастух один есть.. с гор.... проверенный товарищ... Тоже Герой. - Не надо пастуха, - сердито сказал Горбачев. - Тем более с гор. Пусть лучше Пюста будет. Выговорю как-нибудь. Но так и не выговорил. Маялся, маялся, потом брякнул: "Пюста!" - и пригласил депутатов в Президиум. А мне Пюста глянулась. Грудь колесом, вице-президент академии. И звезда золотая, а не железная. Мне об этом тот самый пастух рассказал за порцией жюльена во Дворце Съездов. Пастуху - ему зачем было врать? Если бы он врать умел, то сидел бы в Президиуме. А так он в зале сидел. Разные вещи. |
| Michael Bolotovski: vkrestah | 23:48, June 4th 2002 |
| eremei |
Вешайте, вешайте
Наташей Мозговой, собственно, почти не знаком. Десять дней в одной командировке - не в счет; мы ни о чем толком и поговорить не успели. Поэтому - ничего личного, никаких пристрастий и прочей дешевой лирики. Не в ней дело. Просто отмечаю: с Братом Дионисием, безо всякого к тому повода наводнившим ее дневник фекалиями, никаких дел более не имею. Один раз я его уже простил; два раза прощать не научен пока. Может, в будущем наберусь смирения и научусь. Тогда в будущем и прощу.Прощай, брат. Да будет тебе LJ гноем, как ты сам того хотел. |
| Michael Bolotovski: starik | 15:02, June 4th 2002 |
| eremei |
Извините
Thanx, alex_smirnov |
| Michael Bolotovski: vkrestah | 22:44, June 5th 2002 |
| eremei |
Наше все  Вдохновленный i_shmaeldp |
| Michael Bolotovski: rav | 23:35, June 6th 2002 |
| eremei |
Придет выпрямительный вздох
Приезжал бы ты все-таки в гости, r_l |
| Michael Bolotovski: vkrestah | 23:43, June 6th 2002 |
| eremei |
Пора коллекционировать цитаты (18 replies) |
| Michael Bolotovski | 00:26, June 7th 2002 |
| eremei |
Ушаков по пятницам. Random.
Аббат Прево, что мне в твоей тонзуре? Ты все сказал, а мир не нов, Прево. Давно пора пенять к литературе, Да кто ты ей? - всего-то ничего. Она сама великая блудница - Кому вверяет трепетную нить! Молись, Прево! Рождаться и молиться Пока еще не могут воспретить. © Алексей Ушаков Январь 1979 |
| Michael Bolotovski: rav | 23:37, June 7th 2002 |
| eremei |
"Дело Тимашук" как производственный конфликт
Далее: известное и новое вперемешку. Лидия Тимашук не была ни антисемиткой (чему в статье приводятся свидетельства), ни стукачкой (об этом ниже). Все началось в августе 1948 года, когда после очередного сердечного приступа у Жданова доктора П.Егоров, В.Виноградов и В.Василенко, не умевшие читать кардиограммы, поставили пациенту диагноз "Функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни". Кардиографом при них была Тимашук, которая с диагнозом категорически не согласилась и настаивала на том, что у Жданова инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка. Егоров и Виноградов предложили ей переделать заключение. То ли из врачебной добросовестности, то ли опасаясь обвинений во вредительстве в случае смерти больного, Тимашук направила свое особое мнение начальнику охраны Сталина генералу Власику. "Почему Власику? - спрашивает Хейфец, и отвечает: - Потому что реальным куратором кремлевской медицины считалось ведомство госбезопасности, а не минздрав. [...] И еще потому, что по медицинской линии верховным начальником Тимашук считался тот профессор-генерал медслужбы Егоров, диагноз которого она в своем документе как раз и опровергала". До Власика документ дошел лишь после смерти Жданова, но ранее, когда А.Ж. еще был жив, через министра ГБ Абакумова все-таки попал к Сталину. Ознакомившись с запиской Абакумова, Сталин наложил резолюцию: "В архив". "На следующий день Жданов умер, - пишет Хейфец. - Естественно, вскрытие, организованное Егоровым, подтвердило официальный диагноз. [...] Через неделю произошло событие, которое убедило меня в том, что Л.Тимашук стукачкой не была, во всяком случае в общепринятом значении этого термина - доносчицей на коллег в органы. Генерал Власик передал ее "донос" в Лечсанупр Кремля, тому самому Егорову, на которого он был написан. Если бы этот документ считался "служебно-оперативной информацией", никогда органы так не поступили бы". Дальше - еще более интересно. Шестого сентября Егоров созывает собрание, которое клеймит Тимашук как "чужого" и "опасного" человека, после чего ее переводят из "кремлевки" во второстепенный филиал. Здесь же Хейфец приводит признание Виноградова (не под пыткой выбитое, а данное им перед освобождением в 1953 году): "Все же необходимо признать, что у А.А.Жданова имелся инфаркт, и отрицание его [...] было с нашей стороны ошибкой". То есть, выходит, имел место обычный конфликт "старого" и "нового", номенклатурных врачей, подобранных органами (по мнению Хейфеца и тех специалистов, на которых он ссылается) не по профессиональным качествам, а по признакам лояльности, и молодого профессионала, имевшего неосторожность высказать собственное мнение и настаивать на нем. Классический сюжет для фильма на производственную тему... Существенно указание Хейфеца на то, что во всей группе врачей, пользовавших Жданова перед смертью, не было ни одного еврея - "за исключением доктора Карпай, которая тогда находилась [...] в отпуске на юге". То есть "особое мнение" Тимашук заведомо не носило антисемитского характера. Более того, дело врачей-вредителей было открыто летом 1951 года (мне, правда, кажется, что и раньше даже, но сейчас просто негде проверить), а о письме Тимашук следователь Рюмин узнал лишь через год и вызвал ее на допрос в качестве свидетеля. После этого Власик был арестован по приказу Сталина, а Поскребышев получил указание отыскать (sic!) письмо. "Дальнейшее известно", - пишет Хейфец. Оно и вправду известно. До самой своей смерти (1983) Тимашук постоянно писала письма в ЦК КПСС и иные высокие инстанции с требованием общественной реабилитации. Понятно, впустую. Суть "дела врачей" от рассказанного не меняется. А вот при мысли о том, как прожила сама Лидия Тимашук последние тридцать лет своей жизни, скверно становится. |
| Michael Bolotovski: starik | 00:46, June 8th 2002 |
| eremei |
Техника на грани (13) Комменты по почте не приходят. Где засор - не знаю; может, и у провайдера моего, а вовсе не в LJ. Где видел комменты - там ответил. Где не видел - sorry, только по получению смогу ответить.  guilty(0 replies) |
| Michael Bolotovski: hockey | 15:30, June 8th 2002 |
| eremei |
Уроки Солт-Лейк-Сити: задание на дом
Михаил Болотовский УРОКИ СОЛТ-ЛЕЙК-СИТИ: ЗАДАНИЕ НА ДОМ Вместо предисловия Куда как просто написать статью об итогах Олимпиады в Солт-Лейк-Сити. Рецептура ее несложна и многими опробована: на полтора фунта разговоров об американском шовинизме - одна столовая ложка рассуждений о том, что минувшие Игры были самыми скандальными в новейшей истории олимпийского движения, полстакана переживаний по поводу того, что судейство и система допинг-контроля в их нынешнем виде превратились в полицейскую дубинку, с помощью которой от пьедестала отгоняют конкурентов, щепотка сетований на беспомощность и несамостоятельность российских спортивных функционеров. Полученное блюдо заливается густым соусом брани по адресу президента Международного олимпийского комитета Жака Рогге (из всех мыслимых написаний его фамилии произвольно выберу именно такую - благо, споры о правильности написания на русском языке тех или иных имен и фамилий не прекращаются до сих пор) и украшается слезоточивыми воспоминаниями об олимпийских идеалах, завещанных нам Пьером де Кубертеном. Сентенции на тему оголтелой коммерциализации и политизации спорта добавляются по вкусу. Это блюдо вполне съедобно. Нечто вроде суточных щей. Не Бог весть, как вкусно, зато голод утолен, и изучать рецепт приготовления черепахового супа нет никакого желания. Я уж и не говорю про архиерейскую уху... какая там архиерейская уха! Семь видов рыбы и три вида мяса, да еще в строго определенных пропорциях - это, право слово, морока. Конечно, жаль, что мы так и не научимся готовить черепаховый суп и вконец разучимся варить архиерейскую уху, а по прошествию некоторого времени снова будем заливать голодное брюхо суточными щами. Но это можно пережить. Все можно пережить. Можно отлить собственные золотые олимпийские медали и торжественно вручить их Лазутиной или Слуцкой. Можно сослать Леонида Тягачева, злосчастного председателя Олимпийского комитета России, на вечное поселение в Нарьян-Мар. Можно провозгласить хоккейную сборную, занявшую третье место (вслед за канадцами и американцами) "олимпийским чемпионом Европы" - это тоже заглушает здоровое чувство голода. Можно, короче, долго и сладострастно заниматься самообманом. Но это будет означать только одно: урок Солт-Лейк-Сити не пошел России впрок. Получивши пощечину, гусар не вызвал своего обидчика на дуэль, не принялся усердно упражняться в стрельбе и фехтовании, а горько запил в ближайшем кабаке, лишь временами оглашая своды питейного заведения отборной матерщиной. Жаль, если этим все и кончится. Ибо есть повод для много более серьезного разговора. 1. ...А прошедшая Олимпиада была и вправду удивительной. Разнообразные странности и скандалы, связанные то с одним, то с другим российским атлетом, начались еще до ее начала. За сутки до торжественной церемонии открытия была дисквалифицирована лыжница Наталья Баранова: повышенное содержание эритроцитов в организме. Тот факт, что Баранова перенесла незадолго до того беременность (факт, замечу, легко поддающийся проверке) не произвел, однако, на экспертов Всемирного антидопингового агентства ровным счетом никакого впечатления: презумпция виновности подозреваемого, согласно которой результаты исследования считаются решающими вне зависимости от наличия умысла или хотя бы безответственных действий спортсмена, восторжествовала. В качестве аргумента чиновники ВАДА использовали - к слову, не без оснований, - то, что в мировой спортивной практике беременность на ее ранних стадиях весьма часто использовалась как стимулирующее средство. Все так, действительно использовалась. Но какова формальная основа дисквалификации Барановой? Использование какого именно препарата, упомянутого в допинг-листе, было ей инкриминировано? А никакой не было формальной основы. Повышенное содержание эритроцитов, как и было сказано. Измена олимпийским идеалам через намерение - строго по Вышинскому. Можно было протестовать. Но не стали. Впрочем, еще до истории с Барановой не то что прогремела, а пробурчала, еле слышно прокатилась еще одна история с дисквалификацией, хоккейная: российскому судье Леониду Вайсфельду было отказано в выдаче олимпийской лицензии. И тоже, вроде бы, не без оснований: Вайсфельд подрабатывал в одном из клубов Национальной хоккейной лиги, что давало повод для сомнений в его беспристрастности. Но фокус был в другом: ему отказали в лицензии через несколько часов после того, как истекли сроки подачи заявок, то есть Россия уже не могла выставить вместо Вайсфельда другого арбитра. Конечно, и это могло бы показаться мелочью, если бы не то изумительное обстоятельство, что одновременно, с официального благословения МОК, к судейству хоккейных матчей тех команд, в составах которых преобладали игроки клубов НХЛ, было решено допускать только энхаэловских судей! Тенденциозность этого решения была настолько откровенной, что Оргкомитет немедленно выпустил инструкцию, согласно которой телевизионным комментаторам запрещалось в ходе своих репортажей разглашать гражданство арбитров - в большинстве своем, ясное дело, американцев и канадцев. Тут вместо точки можно поставить любое количество восклицательных знаков, по желанию. Не стали, впрочем, и здесь протестовать, проглотили и это. Дальше - больше. Российские фигуристы Елена Бережная и Антон Сихарулидзе выигрывают "золото" в соревновании спортивных пар, опередив канадцев Жами Сале и Дэвида Пеллетье на один судейский голос: пятеро судей - за россиян, четверо - за канадцев. Главной героиней скандала становится французский арбитр Мари Рене Ле Гун, на которую якобы оказывалось давление и которая якобы в этом призналась. (Вот, к слову, прелюбопытный вопрос, которым, кажется, никто не задался: почему высокопоставленные поклонники канадской пары избрали в качестве жертвы именно француженку? Почему, скажем, не китайского арбитра или не русского? Мы еще вернемся к этой теме, но чуть позже.) Принимается беспрецедентное, фантастическое решение: вручить проигравшим (sic!) второй комплект золотых медалей. То есть создается один из опаснейших в олимпийской истории прецедентов: отныне не просто можно оспорить любое решение судей - в том было бы еще полбеды, - но и провозгласить проигравших чемпионами вообще без судейского решения. Острословы тотчас же предложили на всех последующих Олимпиадах отливать сразу три комплекта золотых наград: два вручать без борьбы американцам и канадцам, а третий разыгрывать уже собственно в ходе соревнований. В огонь разгоревшегося скандала подлила масла обвиненная во всех грехах Ле Гун, которая, едва успев отъехать на безопасное расстояние от Солт-Лейк-Сити, выступила с сенсационными заявлениями о том, что давление на нее действительно оказывалось, но... в пользу канадцев. На это, само собой, никто в руководстве МОК не обратил внимания. Представители ОКР протестовали, но вяло. Достаточно напомнить, что апофеозом этого "протеста" стало распоряжение руководства ОКР: Бережная и Сихарулидзе обязаны присутствовать на повторной церемонии награждения, то есть при торжественном вручении Сале и Пеллетье не выигранного ими "золота". Даже китайские фигуристы Сюе Шэнь и Хунбо Чжао, занявшие третье место, отказались участвовать в этом, по их собственным словам, "постыдном фарсе". Но то китайцы, испорченные, как известно, тоталитаризмом. Свободные же россияне, чья победа была фактически дезавуирована, униженно поднялись на пьедестал под звуки канадского гимна, и даже не стали настаивать, чтобы российский гимн был исполнен первым. Тут любопытно отметить, что ради трансляции этой самой церемонии несколько ведущих мировых телеканалов прервали свои передачи, а комментатор CNN даже отметил, что катание Сале и Пеллетье в произвольной программе было "колдовским". Ну, а колдовству, как справедливо заметил классик, стоит только начаться, а там уж его ничем не остановишь. И, в строгом соответствии с генеральной линией МОК, судьи принялись творить настоящие чудеса, рядом с которыми даже каскад прыжков в 4,5 оборота покажется медвежьей цирковой пляской. Прокатили Ирину Лобачеву и Илью Авербуха. Потом дошла очередь до Ирины Слуцкой. Ирина выиграла у американки Сары Хьюз настолько убедительно, что легендарный Скотт Хэмилтон, комментировавший соревнования по заказу группы телеканалов, обронил в эфире: "Все ясно". Нет, не все было ясно. Важно не то, как танцуют, а то, как считают. Судейского единогласия, правда, достичь не удалось, голоса распределились по той же схеме, что и в парном катании: пять против четырех. Казалось бы, вот он, звездный час олимпийской политкорректности - теперь Слуцкой, как и Сале с Пеллетье, вручат вторую золотую медаль. Но в ответ на протест российской делегации Жак Рогге пожал плечами: "Судейство было справедливым". Столь же справедливым было судейство и на хоккейном турнире. Матч сборных России и Чехии, полагаю, надо показывать начинающим арбитрам в качестве учебного пособия и наглядного примера того, как не надо судить. Российские хоккеисты сменяли друг друга на скамейке штрафников, чехам же позволялось на площадке решительно все. Чудом, молитвами болельщиков и вдохновением, снизошедшим в тот день на вратаря российской сборной Николая Хабибулина, удалось удержать победный счет 1:0. Но уже на следующий день появились сообщения, что Хабибулину предстоит пройти дополнительный тест на допинг. Вообразим себе состояние голкипера и всей команды, которая в канун полуфинальной игры с американцами рисковала остаться с дублером в воротах. Объяснений, почему именно фигура Хабибулина (а не Каспарайтиса или не Ковальчука, скажем) вызвала особый интерес, так и не последовало. Да и не было нужды в каких-либо объяснениях, признаться: если американцам не удалось заполучить в соперники чехов, являвших собою лишь бледную тень "дрим-тим" образца Олимпиады в Нагано, подобного демарша следовало ожидать. Главный скандал, впрочем, еще предстоял. Менее чем за полчаса до начала эстафетной гонки лыжниц было объявлено, что у шестикратной олимпийской чемпионки, лидера российской команды Ларисы Лазутиной и ее подруги по команде Ольги Даниловой обнаружено повышенное содержание гемоглобина. В первых разъяснениях ВАДА упоминался дарбепоэтин - препарат, следы которого были обнаружены у Лазутиной. Тут уж поневоле возникли сомнения. Дело не только в том, что дарбепоэтин является настолько сильнодействующим средством, что дал бы заведомо большее превышение содержание гемоглобина, чем у Лазутиной (16,8 единиц при норме в 16), но и в том еще, что использование этого препарата, вокруг которого было много шума накануне Игр, легко определяется даже при простейшем анализе. Не выжили же, право, российские спортивные "химики" из ума, чтобы так откровенно подставляться? Но эти доводы ни на кого не подействовали: с соревнований была снята вся команда, считавшаяся безусловным фаворитом гонки. И более того, у Лазутиной было решено отобрать золотую медаль, уже выигранную ею в 30-километровой гонке. Дисквалифицировали, само собой, и Данилову, завоевавшую в той же гонке "серебро". "А бронзовым призером, наверное, была американка или канадка?" - спросит догадливый читатель, уже начавший понимать механику происходившего. Натурально, так - канадка Бэкки Скотт. Примеров откровенно пристрастного - со знаком "минус" - отношения олимпийских судей и "допинг-контролеров" к российской команде (примеров, может быть, не столь ярких, но оттого не менее очевидных) можно было привести еще много. Но остановлюсь. Тем, кто следил за ходом Игр, эти примеры известны и без меня. А тем, кто хочет составить представление о происходившем по публикациям "пост-фактум", хватит, надеюсь, и приведенных. И вряд ли расхожая фраза насчет того, что все происходившее с российскими спортсменами в Солт-Лейк-Сити, трудно назвать иначе, нежели национальным унижением, покажется кому-то изрядным преувеличением. Оставалась последняя надежда на реванш - если не на реванш по количеству медалей, то хотя бы на моральный - хоккейный матч сборных России и США. Увы, финальная сирена прозвучала при счете 3:2 в пользу хозяев. Судейство (отдадим должное тем, кто решил не перебарщивать) было вполне пристойным. Странность заключалась совсем в другом: в самой игре сборной России. На протяжении двух первых периодов команда занималась на площадке разве тем, что старательно выполняла главную тренерскую установку: не давать повода для удалений. К моменту сдачи этой статьи в печать автору, к сожалению, не удалось выяснить, кому принадлежала честь изобретения такой замечательной "установки": главному тренеру сборной Вячеславу Фетисову или же функционерам ОКР. Но, зная Фетисова без малого двадцать пять лет (с 1977 года, когда я брал у 19-летнего Славы первое в его спортивной жизни интервью для Всесоюзного радио) рискну все же предположить, что сия сомнительная честь принадлежит последним. Тем более, что такие, самоубийственные с точки зрения игры и ее результата установки - вовсе не новинка в практике отечественных спортивных чиновников. Нечто очень похожее произошло в 1982 году в Испании, на чемпионате мира по футболу, когда перед матчем с поляками сборная СССР получила от функционеров Спорткомитета беспрецедентное указание: "Главная задача - сыграть корректно". Не выиграть, а сыграть корректно! Можно проиграть - лишь бы не спровоцировать народное недовольство в Польше, раздираемой в пору борьбы тамошнего партаппарта с "Солидарностью" тяжелыми внутренними конфликтами. И блестящая команда, собравшая под свои знамена лучший, по мнению специалистов, в истории советских сборных состав начиная с конца пятидесятых, и способная если не выиграть чемпионат, то взять одно из призовых мест по меньшей мере, сыграла корректно. Сыграла - и вылетела, конечно же, с чемпионата. Вылетели, не дойдя до финала, и хоккеисты, оставив в памяти болельщиков лишь блистательно проведенный третий период. Что же произошло в раздевалке ледового дворца Солт-Лейк-Сити в перерыве? Фетисов взорвался, послал функционеров подальше, и разрешил играть в нормальный хоккей? Сама команда ослушалась установки? Бог весть. Факт остается фактом: на лед в третьем периоде вышла совершенно другая команда, которой не хватило нескольких минут и капли везения для того, чтобы дожать растерявшихся и подавленных напором российской сборной американцев. Впрочем, грешен, отвлекся. Посмотрим же, как реагировало на эту бесконечную череду унижений руководство Олимпийского комитета России. И еще на то, как реагировала российская власть. 2. Первые внятные голоса протеста прозвучали после скандала с Бережной и Сихарулидзе. Собственно, они и тогда, быть может, не прозвучали бы, кабы не дали маху сами организаторы кампании в поддержку претензий Сале и Пеллетье. А "мах" состоял в том, что на первом этапе кампании претензии были оформлены как обвинения в сговоре судей, представлявших страны "бывшего восточного блока". Видимо, сработала инерция: еще два или три года назад представители ОКР проглотили бы нечто подобное без ропота - и не такое доводилось глотать при "первом всенародно избранном". Но это при первом. А вот второму такой поворот событий явно мог не понравиться. Подняла ропот пресса, начали возражать и российские спортивные чиновники. И международная федерация конькобежного спорта "перестроилась" буквально в считанные часы: о сговоре будто позабыли, а главным виновником назначили вышеупомянутую француженку Ле Гун. Этим тонким маневром убивали сразу нескольких зайцев. Во-первых, Франция в восточный блок (что было известно даже чиновникам МОК и ИСУ) не входила; таким образом, политический оттенок исчезал. Возникало, напротив, впечатление суровой принципиальности: видите, бьем своих. Во-вторых, французам, которые уже не в первый раз "подводили" заокеанских коллег на Олимпиадах и чемпионатах мира по фигурному катанию, недвусмысленно давали понять: подобное вольнодумство далее им с рук не сойдет. В-третьих, из "своей", по мнению организаторов кампании, было легче выдавить требуемое признание в необъективности. Наконец, решалась и четвертая, уже косвенная, но все же проблема: тем федерациям, чьи судьи всегда были привержены европейской школе катания и потому выставляли более высокие оценки именно артистичным исполнителям - обычно тем же российским или французским фигуристам, - строго указывали на необходимость переформирования судейского корпуса и пересмотра критериев выставления оценок. Но и эта, казалось, идеальная схема все-таки не сработала: маховик скандала уже раскрутился. Более того, в развитии интриги парадоксальным образом оказалась заинтересована не только российская сторона, но и западные бизнесмены: в первую очередь, телевизионные компании и крупные рекламодатели. Первые немедленно превратили "дело Сале и Пеллетье" в грандиозное шоу. Вторые тотчас завалили канадскую пару множеством заманчивых предложений. (Достаточно сказать, что годовая сумма контракта канадских фигуристов, заключенного после Олимпиады с компанией "Procter & Gamble" на рекламу отбеливающего средства для зубов, составила 5 миллионов долларов.) Функционеры ОКР, выдержав щемящую паузу, выступили с серией заявлений для прессы. О серьезных формальных протестах и, тем более, о возможном отъезде сборной из Солт-Лейк-Сити, речи еще не было. А Бережную и Сихарулидзе, о чем уже говорилось выше, заставили участвовать в церемонии награждения канадской пары. На что же надеялось руководство делегации? На что надеялись высокопоставленные российские государственные чиновники, находившиеся с командой в Солт-Лейк-Сити? Видимо, по привычке, на то, что Запад, удовлетворенный их почтительно согбенной позой, умерит свои аппетиты хотя бы в оставшихся видах олимпийской программы. Косвенно это признал и глава ОКР Леонид Тягачев, сказавший на пресс-конференции в Москве уже после Олимпиады: "Мы не хотели нагнетать страсти, рассчитывая на разум и здравый смысл". Но если вынести за скобки традиционный политес, на обычный язык эта фраза переводится так: "Мы сдали вам Баранову, сдали Вайсфельда, сдали Бережную и Сихарулидзе - не требуйте от нас большего". Трудно сказать, чего было больше в подобной позиции: наивности или торгашества. Скорее, в ней было больше невежества, ибо опыт десяти лет, прошедших после крушения Союза (опыт отнюдь не только спортивный) показывал - всякая уступка приводит лишь к новым претензиям, все более настойчивым и бесцеремонным. Так и произошло - скандалы посыпались как из рога изобилия. О возможном отъезде с Олимпиады как о форме протеста впервые заговорила пресса. На властном уровне эту мысль впервые озвучили депутаты в стенах Думы - уже после того, как жертвами произвола МОК пали еще несколько российских спортсменов. Отдавать столь звучную и, главное, созвучную настроениям соотечественников инициативу парламентариям Кремль не захотел. В ход пошла тяжелая артиллерия. Сначала аппарат правительства выразил "сдержанное недоумение". Вице-премьер Валентина Матвиенко, находившаяся с командой в Солт-Лейк-Сити, прокомментировала происходящее на Олимпиаде чуть более резко. Наконец, и сам президент России высказал внешне корректные, но однозначно колкие соображения по адресу руководства МОК. Приободрившийся Тягачев потребовал от Жака Рогге принять незамедлительные меры к прекращению дискриминационной по отношению к российским спортсменам политики, угрожая в противном случае рассмотреть "вопрос о досрочном прекращении пребывания сборной в Солт-Лейк-Сити". На Рогге, впрочем, все демарши восточных варваров не произвели особого впечатления. Он ограничился двумя относительно заметными действиями: посетил российскую сборную в Олимпийской деревне, заверив ее в том, что "соревнования велись и будут вестись исключительно в духе честной борьбы" и высказав надежду на то, что "эмоции улягутся, все успокоится, и здравый смысл будет преобладать". А еще направил письмо президенту России. С этим письмом, надо сказать, вышел курьез: оно было адресовано... А.Путину. Судя по всему, именно это обстоятельство вывело из себя Кремль в решающей степени: следующие заявления Путина содержали куда более резкие выражения, нежели те, что позволялись раньше. Достаточно привести несколько цитат: "Господин Самаранч ушел, пришел господин Рогг, а для нового руководства МОКа первый блин стал комом... представители других стран, спортсмены которых не так задеты необъективным судейством, тем не менее занимают более активную позицию... вызывает удивление пассивная позиция Олимпийского комитета России и российских представителей в МОКе в связи с предвзятостью в решениях и судействе на зимней Олимпиаде". Казалось, вот-вот грянет буря, вот-вот объявят посадку на самолет. Но Рогге и тут проявил удивительное спокойствие - он только извинился за досадную путаницу с именем, а от каких-либо иных комментариев воздержался. Лишь заметил, что, по его мнению, Россия вряд ли покинет Олимпийские Игры. И ведь знал, что говорил. Вот сообщение ИТАР-ТАСС, появившееся днем ранее. Сообщение, которое заслуживает того, чтобы процитировать его полностью - тем более, что спустя несколько часов оно загадочным образом исчезло изо всех официальных информационных лент. Видимо, неспроста: оно полностью противоречит и тону, и содержанию высказываний Путина: Тарпищев: Путин предотвратил уход команды с Олимпиады ИТАР-ТАСС, 22.02.2002 Президент России Владимир Путин предотвратил уход команды России с зимней Олимпиады. Как отметило информагентство DPA, его "влиятельное слово спасло Олимпиаду от крупнейшего бойкота со времени Олимпиады в Лос-Анджелесе в 1984 году. Шеф Кремля остановил тем самым объявленный олимпийскими функционерами России односторонний уход из Солт-Лейк-Сити, с угрозой которого они выступили на драматичной пресс-конференции". Агентство приводит слова члена Международного олимпийского комитета Шамиля Тарпищева, который в интервью DPA сообщил: "Президент Путин заявил президенту нашего НОК, что нарушение правил в отношении наших спортсменов в Солт-Лейк-Сити - недостаточное основание для того, чтобы покидать зимние Олимпийские игры". По его словам, о выводах из событий в Солт-Лейк-Сити Владимир Путин хотел бы говорить на встрече с представителями российского спорта после Олимпиады. Конец цитаты. Теперь, конечно, можно ругать функционеров. Такими, например, словами, как это сделал заместитель руководителя аппарата правительства Алексей Волин. Они, по его словам, "продемонстрировали полную беспомощность и бездействие. Не столько спортсмены, сколько наши спортивные функционеры проиграли Олимпиаду. Мы не увидели ни их влияния в МОК, ни авторитета в международных спортивных федерациях, ни внятной, продуманной и аргументированной позиции по возникающим проблемам и вопросам". Но, положа руку на сердце: можно ли всерьез критиковать российских спортивных чиновников, если позиция высшей государственной власти страны состоит, увы, в отсутствии какой бы то ни было четкой позиции? И Тягачев, и вице-президент МОК Виталий Смирнов звонили в Москву, в самые высокие кабинеты, едва ли не по десять раз на дню. Они были растеряны, они боялись принять самостоятельное решение, они и вправду были "беспомощны" и не имели "продуманной и аргументированной позиции по возникающим проблемам и вопросам". Все так, с Алексеем Волиным спорить трудно. Только об одном предпочел умолчать вице-руководитель правительственного аппарата: о том, что их беспомощность и несамостоятельность стала прямым следствием двойственного и противоречивого поведения Кремля. Надо ли было покидать Олимпиаду? Следовало ли хотя бы ограничиться неучастием в церемонии торжественного ее закрытия? Рассматривать эти вопросы в отрыве от позиции российского руководства по совести невозможно. Одно можно сказать уверенно: надлежало вести себя продуманно и последовательно. Так, отказывая в доверии экспертам ВАДА после скандала с Лазутиной и Даниловой, не следовало устраивать вселенские торжества вокруг "золота", завоеванного лыжником Михаилом Ивановым на 50-километровой дистанции - потому что выиграл эту дистанцию не Иванов, а выступавший под испанским флагом немец Йоханн Мюллег, лишенный золотой медали при столь же сомнительных обстоятельствах и все из-за того же злополучного дарбепоэтина. А озвучив устами Иванова инициативу бойкота церемонии закрытия, не следовало, испугавшись собственной дерзости, выкручивать ему и другим лыжникам руки, заставляя их идти на эту самую церемонию. Предъявляя претензии Жаку Рогге, не следовало устраивать ему без малейшего преувеличения царский прием в Олимпийской деревне, заткнув в "предварительном инструктивном порядке" рты тем спортсменам, которые собирались вступить с ним в прямую полемику перед объективами телекамер. И так далее. Сказавши "а", надо говорить "б". Или не говорить "а", тут уж одно из двух. Но, опять-таки, с головы или с хвоста тухла рыба? Нет сомнений: и Смирнов, и Тягачев, и многие другие спортивные функционеры - люди, как теперь принято говорить, "старой школы", бывшие чиновники партийной и профсоюзной номенклатуры. Наверное, им можно и даже нужно найти достойную замену. Проблема лишь в том, что механическое перемещение чиновников по ступеням иерархической лестницы и назначение на их посты толковых и дельных аппаратчиков "новой школы" мало что изменит до тех пор, пока власть сама не определит, чего она хочет и чего ждет от отечественного спорта, какое место отводит ему в шкале государственных приоритетов. Для того, чтобы попытаться найти ответ на этот вопрос хотя бы в первом приближении, нам не обойтись без экскурса в не столь давнюю историю. 3. "Спортсмен в СССР - не любитель и не профессионал, а государственный служащий", - это весьма меткое определение принадлежит Василию Аксенову, а вернее, герою его романа "Остров Крым". Так повелось с давних времен. Минимум с той поры, когда Николай Крыленко произнес на Международном шахматном турнире 1932 года легендарные слова: "Мы должны раз и навсегда покончить с нейтралитетом шахмат. Мы должны раз и навсегда осудить формулу "Шахматы ради шахмат", как формулу "Искусство ради искусства". Мы должны организовать ударные бригады шахматистов и начать немедленное выполнение пятилетнего плана по шахматам". Процитировав этот отрывок в статье 14-летней давности, я предположил, что "сформировавшаяся в те годы система взаимоотношений между спортом и властью и практика политизации спорта... нами еще не скоро будут преодолены (если будут преодолены хоть когда-нибудь)". Правильно предположил. Только одного не учел я в порыве перестроечного энтузиазма: того, что эту практику невозможно ни преодолеть, ни изжить. Ее можно видоизменить: сделать так, чтобы из шахматистов не сколачивались ударные бригады, а составы футбольных сборных не определялись армейскими генералами, раз и навсегда отучить чиновников вмешиваться в чисто спортивные вопросы, искоренить отношение к спортсменам, как к "винтикам" и начать, наконец, видеть в каждом из них творческую личность - да, это безусловно можно было сделать. Но тогда мне и в голову прийти не могло, что "разгосударствление" спорта превратится по сути в его разгром. Тогда казалось, что разумная коммерциализация спорта, приход бизнесменов, способных предложить реальную альтернативу партийному контролю за всем и вся, построение новых прагматических схем взаимоотношений в рамках спортивного сообщества, соединение интересов государства с интересами спонсоров - это наилучший практический выход. Выход, добавлю, опробованный и давший очевидно благие результаты во многих странах мира. Но Россия, как уже не раз бывало, "пошла другим путем" - старая система была разрушена, а новая так и не возникла. Государство попросту самоустранилось от дел спорта, не дав возможным заинтересованным лицам (в первую очередь, тому же крупному и среднему бизнесу) никакого намека на то, что дальнейшая судьба отечественного спорта вызывает у него, у государства, минимальный интерес: ни сколько-нибудь ощутимых налоговых льгот, ни координированного изменения объема дотаций, ни программ поддержки некоммерческих дисциплин... Помню, как один из высокопоставленных чиновников гайдаровского кабинета прилюдно распекал тогдашнего председателя национального олимпийского комитета: вы, мол, старые замашки бросьте! Не те у нас нынче времена! Не социализм! В цивилизованном мире государство не содержит спортсменов - они содержат себя сами!.. И так далее, в том же духе. Эти, прямо скажем, дикие представления о положении спортивных дел на Западе (где, между нами говоря, тоже отнюдь не социализм), подкрепленные слепой верой во всесилие стихийного рынка, ничуть, однако, не соответствуют реальности. Вот слова Леонида Тягачева, произнесенные на пресс-конференции в Москве после возвращения из Солт-Лейк-Сити: "Российский спорт имеет 10 миллионов долларов в год, а национальные олимпийские комитеты США, Канады или Италии распоряжаются средствами в размере более 1 миллиарда долларов каждый. Даже в Греции на спорт выделяется ежегодно около 700 миллионов". Тягачев говорил правду, все действительно обстоит именно так. И, когда коллеги-журналисты поднимают главу ОКР на смех после того, как он просит довести бюджет Комитета хотя бы до ста миллионов, - отдают ли они себе отчет в том, что испрашиваемая сумма не является даже минимальной, а разве что достаточной для поддержания основных, так называемых "приоритетных" видов спорта, то есть тех, где позиции российских спортсменов еще относительно крепки?.. Коммерциализация спорта - не прихоть Теда Тернера или Сильвио Берлускони, так же, как политизация - не плод больного воображения Леонида Ильича Брежнева или Джеймса Эрла Картера. Нравится нам это или не нравится, но современный спорт коммерциализирован и политизирован до крайних степеней. И вряд ли сложившееся положение вещей когда-нибудь изменится; напротив, оно лишь усугубится. Посему и выбор у России невелик: надо или выйти из мирового спортивного сообщества, замкнуться в кругу двух-трех десятков обиженных стран и проводить очередные Спартакиады и "Дружбы", или же перестать предъявлять к атлетам дилетантские требования типа "Нам победа как воздух нужна!", а заняться, наконец, делом: организацией современных спортивных систем, работающих во взаимодействии с системами государственными или в их рамках. Уже очевидно, что спорт не выживет без поддержки со стороны власти и бизнеса, которому, в свою очередь, власть предоставит вещественные стимулы к деятельности подобного рода. Предвижу классические возражения, прозвучавшие еще в ходе встречи гроссмейстера О.Бендера с васюкинскими любителями: а деньги? Где взять деньги? В кассе только двадцать один рубль шестнадцать копеек. Рискуя уподобиться Остапу Ибрагимовичу, скажу: "Давайте ваши двадцать рублей. На первичные телеграммы хватит. А потом начнутся пожертвования и денег некуда будет девать". Шутки в сторону - это действительно так. Только речь не о пожертвованиях, а о нормальной коммерции. О той самой прибыли, ради которой раз в четыре года ведущие державы мира при поддержке крупнейших фирм сражаются друг с другом за право проведения очередных Игр. О прибыли, которая исчисляется миллиардными суммами. Впрочем, не только ими. Исчисляется и политическая прибыль: уже не в долларах и не в рублях. Спорт был и остается мощным и многократно проверенным на практике способом подъема духа нации, достижения общественной патриотической консолидации, укрепления государственного сознания. В противовес этим утверждениям можно вспомнить об Олимпиаде 1936 года, запрограммированной на демонстрацию торжества "арийской расы". Но можно, было бы желание, вспомнить и о другом: скажем, о футбольном чемпионате мира 1998 года во Франции, когда успех команды хозяев, составленной на две трети из "разноцветных" потомков иммигрантов из стран Африки и Азии, почти втрое понизил рейтинг лидера радикальных националистов Ле Пена, в считанные дни превратив Францию во флагмана европейской политкорректности. Можно вспоминать о московской Олимпиаде 1980 года, ставшей для страны вряд ли меньшим позорищем в глазах остального мира, нежели Олимпиада в Солт-Лейк-Сити - для американцев. (К слову, о позиции самих американцев: по данным опросов телекомпании CNN, которую вряд ли кто-нибудь может заподозрить в недостаточной лояльности, лишь треть опрошенных сочла судейство на минувших Играх честным. А на вопрос о том, медаль какого достоинства следовало бы вручить организаторам Олимпиады, 38 процентов респондентов ответили: "Никакой", и лишь 30 процентов "вручили" им "золото".) Но можно вспомнить о ранее закрытых, опубликованных лишь в годы перестройки исследованиях, согласно которым после побед советских хоккеистов над канадцами в суперсериях разных лет производительность труда на предприятиях страны возрастала на 15-20 процентов, а уровень бытовой преступности, напротив, снижался на 20-25 процентов. Тут каждый, повторю, волен вспоминать о своем. Но невозможно спорить с тем, что спорт перестал быть явлением внеполитическим, чем-то таким, чем государство может пренебречь без ущерба для собственного престижа и крепости. Нужен ли преуспевающий спорт сегодняшней России? При Ельцине на этот вопрос отвечали однозначно: нет, не нужен. Исключение делалось разве для тенниса - первый президент России любил этот элитарный вид спорта странною, загадочной, но оттого не менее крепкой любовью. Спортивный обозреватель, отважившийся заговорить о "духе нации" или "патриотической консолидации", рисковал быть на веки вечные записанным в шовинисты или в красно-коричневые. Но сегодня, когда те же речи звучат с самых высоких трибун: изменилось ли что-нибудь на деле? Внятного ответа на этот вопрос пока нет. С одной стороны, изменилось, вроде бы: новое кремлевское руководство уделяет спорту и спортсменам много больше внимания. С другой стороны, никаких серьезных, стратегических решений по сей день так и не принято. Обнадеживающие слова произносятся, а обнадеживающих дел не видно. Двадцать рублей на "первичные телеграммы" пока что не выделены. Да и тексты этих телеграмм составлены разве что вчерне. Время, между тем, не терпит. Подобно тому, как Россия на протяжении десяти лет проживала богатства Союза и тем кормилась, так и российский спорт существовал на "запасе прочности", доставшемся в наследство от спорта советского. Увы, всякое наследство, если проматывать его в казино, не заботясь о преумножении, имеет печальное свойство кончаться. Надо - или стреляться - или наживать свое. Вместо послесловия В рамках одной, пусть относительно объемной журнальной статьи, невозможно сказать обо всем подробно. За кадром осталась тема допинга. За кадром остался и разговор о том, что, по мнению автора, хозяева Олимпиады в Солт-Лейк-Сити и руководители МОК проводили не столько антироссийскую, сколько чисто проамериканскую линию, в равной степени дискриминационную по отношению к спортсменам из самых разных стран (так, в сноуборде, ради американки Келли Кларк, судьи отняли очевидную победу у француженки Дориан Видаль, на шорт-треке по той же причине лишился "золота" кореец Ким Дон Сун, конькобежные судьи "не заметили" фальстарта будущего чемпиона, американца Фицрендольфа, вчистую была засужена литовская пара фигуристов Дробязко - Ванагас... и много, слишком много подобных примеров можно было бы привести). За кадром остались и рассуждения о возможных контрдействиях России в МОК и в "профильных" международных федерациях. Но главное все-таки в другом: России и дальше не видать архиерейской ухи как своих ушей, ежели она не научится ее варить. А суточные щи давно прокисли. Одна изжога от них. Март 2002. |
| Michael Bolotovski: eneral | 22:07, June 9th 2002 |
| eremei |
Техника на грани (14)
 ( Смотреть полный скриншот, 800х600, 83К ) |
| Michael Bolotovski: vkrestah | 22:18, June 9th 2002 |
| eremei |
Первое впечатление О московских делах промолчу пока; вопросов больше, чем ответов. Навскидку: очень уж напоминает 3 октября 1993-го.  blank(36 replies) |
| Michael Bolotovski: rav | 22:56, June 10th 2002 |
| eremei |
Жара
Будь я премьер-министром, так укатил бы без промедления в Вашингтон. Спасибо, stwolf |
| Michael Bolotovski: rav | 22:06, June 12th 2002 |
| eremei |
Сами не можем, другим не дадим
avvы, посвященного русской прессе в Израиле. Речь там идет далеко не только о "Вестях". И вообще преимущественно не о них.)Уровень "Вестей" не просто снижается, а снижается катастрофически и на глазах. Вот наобум взятая цитата из последнего толстого "номера" (речь идет о пропалестинских демонстрациях в Лондоне): "Напротив аллеи, ведущей к израильскому посольству в Кенсингтоне, каждый день, особенно по субботам, бесновалась толпа [здесь и далее bold мой. - Еремей.] в 200-300 разношерстных придурков... Это скопище умственно убогих отгораживали от проезжей части улицы железные полицейские барьеры. Присутствие внушительного отряда полиции вынуждало погромщиков, требующих справедливости, вести себя в рамках закона. Орать ори, плакатами размахивай, но без рукоприкладства. На ближнем к посольству тротуаре какие-то озабоченного вида девицы останавливали прохожих и предлагали подписаться под петициями протеста. "Можно узнать, что вы подписываете?" - как можно спокойнее спросил я. Но, видимо, мое лицо что-то не слишком доброе отражало, потому что девица с альбомом петиций встревоженно закудахтала, а подписантка в ужасе отшатнулась... "Лечиться тебе надо, милая", - с состраданием подумал я". (Альфред Портер, "В Британии жизнь бьет ключом".) А ведь это объективно лучшая русскоязычная газета Израиля. (Только не надо мне писать в ответ про Конторера и еще двоих или троих нормальных профи - это же очевидные исключения, тонущие в море интеллектуальной и профессиональной убогости.) Что уж говорить об остальных, бумажных, электронных и иных СМИ? Там дело и вовсе худо. Но это "худо", похоже, вполне устраивает многих наших правых. Уточню, я сам правый, голосовал за Биби и Шарона, но считаю, что подобная "журналистика" наносит совершенно очевидный вред правой идеологии. Истерика вместо анализа, агитки вместо репортажей и так далее - это, что ли, мы хотим взять под защиту? Я, увольте, не хочу. Почему Мозговая вызывает у наших "упертых" правых такое раздражение? Да ровно по той же причине, по которой Вы на любом антисемитском форуме найдете мегабайты брани в адрес "Списка Шиндлера", но ни слова о шведско-венгерском фильме "Линия света" (о Рауле Валленберге), вышедшем примерно в ту же пору: потому что второй откровенно слаб, а первый профессионален и хорош, чем и раздражает. Я еще в тот топик бросил линк, но он утонул там в общей гармошке, поэтому воспроизведу текст здесь (это ответ на вопрос одного из юзеров, почему-то поинтересовавшегося моей точкой зрения): "Валера, я не совсем понял, о чем вопрос: о статье Мозговой, о дискуссии или о реплике Залмоксиса, на которую ведет ссылка?.. О статье думаю ровно то же, о чем я писал выше - грамотная репортерская работа. Левый политический ангажемент очевиден, но на сей раз не так бросается в глаза. Правые, имхо, сами себе оказывают дурную услугу, научая Наташу выводить ту же мораль уже не так бесхитростно и "в лоб", как прежде, а на уровне "беспристрастных фактов", которые действуют на подсознание читателя куда крепче. Реплика Залмоксиса искренна, хотя и сумбурна. Проблема, впрочем, не в этом, а в том, что он борется с ветряными мельницами. В чем смысл этого спора? Попытка убедить Наташу проклясть Сарида и воспеть Либермана? Трата времени. Надо давать качественную правую продукцию, а не проклинать качественную левую (а статья Мозговой, деваться некуда, продукция именно качественная). На правом фланге "русской" журналистики, между тем, положение довольно хреновое: профессионально работают лишь единицы, большинство же авторов просто бездарно нагнетает истерику. А читателю нужен - извините, еще раз повторю, - качественный продукт, поэтому рано или поздно он начнет читать именно Мозговую. То есть, если короче: совсем не обязательно поджигать магазин конкурента. Сделай свой магазин лучше, чем у него - и покупатель пойдет к тебе. Вот и все, собственно". То есть все просто: сами хорошо работать не умеем, но и другим не дадим. Все это очень грустно, однако. |
| Michael Bolotovski: vkrestah | 13:28, June 12th 2002 |
| eremei |
Лучшие ляпы нашего синематографа
dpДрево желания (время действия - начало XX века): - Герой едет на лошади, на горной дороге вдалеке отчетливо видно, как проезжает автобус ПАЗ. Легенда о Тиле (XIV, если не ошибаюсь, век): - Телевизионные антенны на крышах в прологе. Место встречи изменить нельзя (1945): - Жеглов стреляет из "Фердинанда" по грузовику Фокса, в этот момент по противоположной стороне набережной проезжает белая "Волга" ГАЗ-24. - Шарапов в финале едет за младенцем в роддом, на одной из стен четко виден бело-голубой пластиковый плафон с номером дома. Покровские ворота (1956 и 1957): - Костик с Савранским въезжают в ворота дома, над воротами висит знак "Остановка запрещена" (синий круг с двумя перещивающимися красными линиями), которого тогда не было. - На бульваре играют дети, у мальчика на рукаве куртки нашивка с олимпийским мишкой. Семнадцать мгновений весны (1945): - Штирлиц спит в машине, мимо него проезжает ЗИЛ-130. А что еще? |
| Michael Bolotovski | 10:29, June 14th 2002 |
| eremei |
Ушаков по пятницам. Random.
Тот, который красивые лица любил, Опорочен по смерти вдвойне: Государственный муж и кабацкий дебил Говорят о священной войне. А живая сестра только память хранит В долгой смуте ошибок и проб, И одних не корит, и других не бранит, Маргаритки сажает на гроб. И нельзя ничего, кроме поздней божбы, Предпринять на недолгом веку, Если видишь мечи, и кресты, и столбы, И подмогу не так велику. © Алексей Ушаков Апрель 1983 |
| Michael Bolotovski: hockey | 23:56, June 15th 2002 |
| eremei |
Учитель арифметики
Михаил Болотовский УЧИТЕЛЬ АРИФМЕТИКИ 1. Там было много яблок. Я в жизни не видел сразу столько яблок. Они заполонили сад, они теснились на шатком дощатом столике, врытом в землю у веранды, на дорожках, нехитрой сетью разрезавших дачный участок, на траве, везде. Константин Сергеевич Есенин сидел за столиком, раскручивал указательным пальцем отбившееся от стада яблоко и читал рукопись моей статьи, ему же и посвященной. Я волновался, бродил вокруг стола... Есенинское молчание, необъяснимые редкие усмешки - все, решительно все казалось мне зловещим: я догадывался, что написал безнадежную муру. - Перестаньте сдувать дым! - внезапно сказал Есенин. - Что вы благоговеете, как гимназистка? Курите - и курите, а дым от меня отдувать не надо, дым мне нравится, а дутье ваше как раз мешает читать. - И, обернувшись к тенистой террасе, где сидел за чаем Лев Иванович Филатов, первейший наш футбольный журналист, крикнул: - Лев Иванович, вам нравится слово "ликование"? - Ликование? - переспросил Филатов, спускаясь с крыльца. - Применительно к ...? - Тут о Яшине речь. О знаменитом пенальти в 63-м и о яшинском, по мнению автора, ликовании. Последнее слово Есенин произнес не просто саркастически - убийственно ядовито. - Не нравится, - решительно откликнулся Филатов. - И мне не нравится! - обрадовался поддержке Есенин и, обращаясь уже ко мне, добавил: - Да и вам, уверяю, разонравится: стоит лишь хорошенько вспомнить Яшина, и вы поймете, что "ликующий Яшин" - это такой же нонсенс, как "улыбающийся милиционер". После непродолжительного совещания "ликование" было заменено удовлетворившей всех "радостью". Вновь воцарилось молчание, и так, под глухой стук падавших с веток в глубине сада яблок, Есенин дочитал материал до конца, воскликнул: "Годится!" - и расписался на полях первой страницы. А потом - совершенно неожиданно - спросил: - Вы умеете ездить быстро? Машина стояла у ворот, а через полчаса в Лужниках начинал свой матч "Спартак", и уложив препирательство в две минуты ("Помилуйте, Константин Сергеевич, туда же час спокойной езды!" - "А кто говорит о спокойной?"), мы втиснулись в авторухлядь канареечного цвета и, объезжая торчащие прямо посреди улицы деревья, помчались. - Я с фронта не ездил в такой машине! - веселился Есенин. - Тут у вас теснее, чем в "опеле". Я лет сорок назад купил "опель", но проездил на нем только четыре месяца, а больше не вынес. Это же крест добровольный! Продайте к чертям собачьим! А впрочем, нет, не продавайте: может быть, пригодится - отвезете когда-нибудь старика на футбол... Ни до того, ни после я не слышал, чтобы он называл себя стариком. ...Спустя несколько дней он позвонил мне и спросил: "Слушайте, я сколько там процентов отвел на победу "Зенита"? (Дело было в 1984 году. - М.Б.) Семьдесят? Нет, это много. Вы уже заслали статью в набор? Нет? Прекрасно. Тогда поставьте шестьдесят пять. Это гораздо точнее". Я не понимал тогда (да и теперь не до конца понимаю), чем, собственно говоря, 70 процентов вероятности предсказания отличаются от 65-ти. Но зато я знал: коль скоро речь идет о цифрах футбола, то тут высший смысл ясен только одному человеку - Есенину. 2. Он, будущий верховный архивариус советского футбола, впервые увидел эту игру в 1927 году (речь о большом футболе, разумеется; детские забавы не в счет). Играл "Спартак", точнее, "Промкооперация" - так называлась тогда команда. Неблагозвучия семилетний Константин в названии не замечал. Напротив, часто говорил потом, что в слове этом слышалась ему музыка. И в самом деле, лишь чуждое спорту ухо уловит странность или комизм в названиях клубов сегодняшних: "Текстильщик", "Экскаваторщик", "Локомотив"... А мы привыкли. Переименуйте, скажем, "Красную Пресню" в "Таксомотор" или "Руль" (благо, и основания есть - команда принадлежит таксопарку) - будет смех и всеобщее неприятие. Но шесть десятилетий назад слова еще не утратили свежести, не затерлись. Итак, он попал на футбол, футбол ему понравился, но симпатия переросла в манию лишь четырьмя годами позже, в 31-м, когда приехали турки. К слову, в разговоре о турне турков Есенин ошеломил меня вопросом: помню ли я их приезд и игры? И едва я начал подсчитывать, сколько десятков лет отделяют год 1931-й от года моего рождения, Есенин перебил меня и сказал сердито: "Какое это имеет значение? Если вы болельщик, вы могли бы об этом помнить!.." В том же году Константин Есенин занялся статистикой. Дед купил ему журнал "Спартак", издававшийся в Ленинграде. В журнале были таблицы, и таблицы эти пленили Есенина не столько тем, что были содержательны, сколько тем, что были сказочно красивы (в отличие, кстати будь сказано, от блекло-черно-серых, на плохой бумаге отпечатанных нынешних таблиц, что едва ли заворожат своей красотой хоть кого-нибудь). Так все и началось. Константин сам стал составлять всякие таблицы, находя немалое удовольствие в изобретении новейших статистических разделов и тем. Забитые и пропущенные мячи, очки, матчи, сыгранные каким-либо футболистом, - все эти элементарные сведения лежали на поверхности необъятного шара футбольной статистики. Выработав сей тонкий почвенный слой, перепахав его за считанные месяцы, Есенин начал зарываться вглубь. В дело пошли пенальти, новоизобретенные показатели надежности вратарей, составлялись таблицы по таймам, по пятнадцатиминуткам, по расположению солнца на небосклоне, по "везучести" команд, начавших игру "с юга". Юный Есенин не был суеверным человеком в примитивном понимании этого слова - он материализовывал суеверия, придавал им статус закона. И не думал о том, что все это может кому-нибудь пригодиться. Даже более: был уверен в обратном. Занятие это, как и большинство не приносящих овеществленных плодов занятий, считалось в ту пору не то что предосудительным, но праздным, свойственным чуть ли не элите. А печальная по тем временам принадлежность Константина к элите была несомненной. Сын Сергея Есенина и блистательной красавицы-актрисы Зинаиды Райх, приемный (с младых лет) сын Всеволода Мейерхольда, мальчик Есенин любил свою страну неразделенною любовью. С высоких трибун спустилось на землю и пошло гулять по страницам газет, по языкам злое слово "есенинщина", и впору было стыдиться собственной фамилии. Объясняя мне свои былые переживания, Есенин сетовал: "Возьмите для примера матерное слово (тут он говорил, какое. - М.Б.), сделайте из него фамилию, а потом представьте, что она - ваша". Впрочем, люди, знавшие Константина Сергеевича близко, утверждали, что соблазн отречения был преодолен им без зримых усилий. Чего стоило это преодоление на самом деле, можно лишь догадываться. (С фамилией была связана еще одна история. Мало кто - даже из близких приятелей - знал, что Константин Сергеевич пишет стихи. И совсем уж мало кто их видел. Я знал, но не видел. "Нет, нет, и не уговаривайте, - сказал он. - С моей фамилией, видите ли, нельзя писать стихи". Так и не показал...) Тридцатые годы не принесли облегчения; напротив, рухнули стены родного дома, прежде защищавшие Константина от безжалостной эпохи. Был арестован Мейерхольд. Он погибнет в Бутырской тюрьме в 1940 году, но еще двумя годами ранее мать Константина - Зинаида Райх - будет найдена убитой в собственном доме. И восемнадцатилетний Есенин начнет, как сам он выражался, жизнь автономную. Станет инженером-строителем. Пройдет войну. И останется добрым человеком. Он рассказывал как-то: - Во время войны я шестнадцать раз поднимал людей в атаку, и никогда не кричал и не ругался. А говорил спокойно: "Ну что... пошли, друзья, вперед". Думаю, что поэтому пока и уцелел, и вместе с вами болею за "Спартак". Помню, произнеся эти слова, Есенин посмотрел на меня не без ехидства и спросил: "Не правда ли?". Я посетовал: болею-то, мол, сами знаете, не за "Спартак"... Есенин только и ждал этих слов. "Не за "Спартак"?! - И он всплеснул руками, будто не сам рассчитал всю эту мизансцену наперед. - Не может быть!" Он очень любил "Спартак". Но, кажется, не было меж спортивных журналистов более сердитого критика этой клуба. Ни об одной команде он не позволил бы себе написать так, как написал однажды о "Спартаке": "Команда разваливается, и скоро развалится". И вот - долгий и утомительный телефонный разговор: некий болельщик раздобыл есенинский телефон и битый час пытал его: как, дескать, вы, спартаковец в душе, позволили себе такие речи? Есенин спорил. Спор этот, сам по себе бредовый, ему был все-таки важен: он не только незнакомому и, видимо, не слишком умному человеку объяснял, что истинная любовь подразумевает и требовательность: он и себе, казалось, доказывал. Собеседник же перебивал, не слушал, в конце концов даже принялся дерзить. И Есенин положил трубку. - Дурак, - сказал он печально. - Так ничего и не понял. 3. В спортивную журналистику Константин Сергеевич попал довольно странным образом. В один прекрасный день (было это, как говорил Есенин, в 1956 году) он прогуливался по Москве с писателем Юрием Трифоновым. Один лишь факт прогулки столь достославных людей заслуживает упоминания, но прогулкою в тот день дело не обошлось: настроение было шальное, и Трифонов, охваченный жаждой эпатажа, потащил Есенина в редакцию журнала "Спортивные игры". Заведя его в комнату, где сидело человек семь, Трифонов громко сказал: "Эй, вы! Человек, которого я привел, знает о футболе в три раза больше, чем вы все вместе взятые!". Сотрудники журнала обиделись и потребовали доказательств. Есенину была задана статья. Фантастическая рекомендация обязывала. И он написал... В кратчайшие сроки фамилия "Есенин" обрела новую славу. Статистика овладела умами. И стало ясно, что трифоновская рекомендация на самом-то деле умаляла настоящие таланты Есенина: он знал футбол не в три и не в пять раз лучше других, но в бесконечное число раз, ибо знал о футболе все. Скептики чуть посопротивлялись: они твердили о тщетности попыток Есенина поверить алгеброй гармонию, о несерьезности серьезного отношения к предсказаниям, но бил-то Есенин в точку! Кончилось все тем, что вчерашние скептики заключали пари на финал Кубка Союза лишь предфинальным воскресным утром, когда в свежевышедшем номере "Футбола - Хоккея" появлялся очередной есенинский прогноз. Кончилось тем, что тренеры донецкого "Шахтера" тем же утром скупали в гостиничных киосках и тотчас выбрасывали в урну все номера этого еженедельника, ибо выходило, "по Есенину", что шансов у "Шахтера" нет. Кончилось тем, что капитан "Спартака"-финалиста, умудренный футбольными годами боец, лихорадочно вспоминал, стоя уже перед судьей в центральном круге поля, от каких ворот (по прогнозам Есенина) должен начинать матч будущий победитель. Причины перепутались со следствиями. Но законы, выведенные Есениным, действовали. Слава его росла. Он все чаще появлялся на телеэкране, а после рождения "Футбольного обозрения" решительно каждый болельщик знал его в лицо. Однажды, приехав к Константину Сергеевичу на дачу, гости застали его крайне развеселенным. Он сидел на чердаке, на том самом, знаменитом своем чердаке, где на бесчисленных, покрывавших все стены полках хранились законсервированные голы, очки, пенальти, угловые удары, даты и имена, где под косым скатом дачной крыши дремала... нет, жила вся история нашего футбола. Так вот, Есенин сидел на чердаке и приветствовал входящих словами: "Представляете, двое молодых людей специально приехали ко мне утром из Москвы - вы только вообразите! - за автографом. Удивительно смешно, правда? Будто я - Алла Пугачева..." Ну, конечно, он дал им автограф, и яблоками угостил, и даже поговорил с час о футболе. В общении он был в лучшем смысле неразборчив и расточительно щедр. Так, едва усевшись в такси и освоившись в салоне, он обращался к водителю: "За футбол болеете?" - и завязывал разговор. Его близкий товарищ, драматург Алексей Арбузов, уговаривал его как-то: "Не надо брать билет в обычное купе, надо в СВ! Иначе опять будет для всего вагона лекция о футболе и никакого сна до утра". Есенин возражал: "Во-первых, я небогат. А во-вторых, именно беседа-то мне и нужна!". Он действительно был небогат. Он действительно очень любил людей. 4. Осенью 1984 года Константин Сергеевич затеял в своей квартире ремонт. Понадобилось что-то - досочки, кажется, - и мы повезли их с дачи. Есенин вошел в квартиру первым и, обернувшись назад, к лестничной площадке, радостно сообщил: - Ух, какой бардак у меня! Вы зайдите, доски бросьте, и скажите по совести: вы видели когда-нибудь такой бардак? В голосе его звучала гордость. Он, как истинный интеллигент, уважал порядок и даже стремился к нему, а порядок убегал от него, как от истинного интеллигента. Впрочем, Есенин знал порядок своего беспорядка. У каждой вещи было свое - пусть странное, - но место. - Кто потом во всем это разберется? - говорил он через час за чаем, разумея не доски, конечно, а свои архивы. - Мне уже шестьдесят четыре, не хрен собачий. А я, откровенно сказать, не вижу, кому мог бы доверить все. Вот разве что... Но ежели ему, то тогда и... Бог с этим со всем, не хочу думать, невесело. Сами договорятся. Увы, не договорились... (Судьба архивов Есенина достойна, по всей вероятности, отдельного рассказа; однако то вышел бы печальный очерк нравов, едва ли здесь уместный.) В тот вечер разговоров о футболе отчего-то не было. Есенин вспоминал об отце. - Я ведь его любил... как это объяснить? Не просто любил, а безумно, ненормально любил. Когда он приезжал к нам на дачу, я с вечера ни о чем не думал - только о том, что папа завтра приедет. Помню, как к калитке бегал каждые пять минут, выглядывал на улицу - не идет ли? Сколько лет мне было? Смешно, казалось бы. А вот, помню... Вспомнил он и другую историю. Дело было в середине пятидесятых. Завеса директивного забвения уже спадала, имя Сергея Есенина звучало все чаще, все громче. Администраторша гостиницы, раскрыв паспорт командированного Константина Сергеевича, не удержалась, спросила: "А вы не..?" - и он, быть может, впервые без привычной тревоги ответил: "Сын". Далее события развивались с неслыханной быстротой. То ли администраторша была дружна с местным телевидением, то ли слухи в этом городе распространялись ураганно, но уже через два часа в номер к Есенину постучались телевизионщики, и чуть ли не в тот же день программа вышла в эфир. Деликатность ситуации, однако, заключалась в том, что служил тогда Есенин в ведомстве столь военном и в силу этого столь секретном, что даже сам факт командировки считался государственной тайной. По возвращению Есенина в Москву разразился скандал. - Грандиозный, жуткий скандал! - восторженно сообщил Есенин. Чуть помолчал, а потом добавил: - Я вообще-то никогда не любил скандалов. Но и никогда их не боялся. Да, это правда, он не боялся скандалов. Именно он одним из первых в нашем футболе заговорил о необходимости организационных и финансовых реформ. Он, разумеется, америки не открыл: это все осознавали, не он один. Но речь-то не о тех, кто осознавал, а о тех, кто заговорил. Осудить в начале восьмидесятых псевдолюбительский статус советского футболиста?! Подавляющему большинству спортивных журналистов подобная попытка казалась столь же самоубийственной, как, скажем, попытка честного разговора об афганской кампании. Журналистскими пропусками на суд истории у нас по традиции распоряжаются подсудимые. Спортивная журналистика в этом смысле не составляла исключения. От сталинских, ежели не еще от более ранних времен досталась нам в наследство та парадоксальная ситуация, когда "Учительскую газету" издавал Минпрос, а "Медицинскую" - Минздрав. Мыслимо ли представить себе ведомство в роли унтер-офицерской вдовы, самолично себя же высекающей на газетных страницах? Эх, читать бы нам Гоголя так же внимательно, как Гегеля, - сколько отечественных уродств стали бы нам очевидны, смешны и горьки!.. Ведомственность, эта великая беда советской журналистики, печалила Константина Сергеевича. Он справедливо полагал ненормальным то положение, когда честность переставала быть профессиональным достоинством, а становилась достоинством сугубо личным и даже препятствующим профессиональным возможностям. Высказывался он на сей счет кратко: "Врать не надо даже за деньги". В интервью пятилетней давности он настаивал: "Футбол - игра, но футбол еще и нелегкий труд, и заслуживает официального (а не тайного!) вознаграждения". Готовя эту публикацию к печати, я привычно засомневался, позвонил Есенину: не боитесь неприятностей? Константин Сергеевич очень рассердился. "Вы мне своих страхов не приписывайте! - сказал он. - Сами бойтесь себе на здоровье, а я за свои слова отвечаю и к драке готов". Материал был опубликован незадолго до смерти Черненко. И драки не приключилось. Сначала Есенин был этим крайне удивлен. Потом он понял: назревают перемены. И в футболе - тоже. Но дожить до перемен осязаемых ему не было суждено. Межсезонье 1985-86 годов прожилось тяжко: Константин Сергеевич слег. Инфаркт. Беспомощность угнетала его более, чем боль. Но, чем быстрее шло выздоровление, тем больше и охотнее он говорил о футболе. (Или связь была тут обратною? Может быть...) Той зимой, как никогда часто, Есенин рассуждал о спортивном телевещании и вообще о теле- и видеотехнике, обзывая телезрительские ощущения "жалким подобием стадионных страстей". Лишь теперь я понял, отчего всплывала раз за разом эта тема: Есенин опасался, что никогда больше не увидит футбол "вживую". Он говорил: "Надо выздоравливать и собираться в Мексику. (На чемпионат мира 1986 года. - М.Б.) Там заварится каша!". Впрочем, тогдашнее руководство сборной оценивал он скептически, хоть редко говорил об этом прямо. Взгляды Эдуарда Малофеева на футбол были Есенину симпатичны, симпатичен был и сам Малофеев, но иных, более практических, приземленных достоинств руководителя сборной Есенин не отмечал. Деликатность его публичных высказываний на этот счет объяснялась, очевидно, близостью первенства мира. Но в частных беседах он был более откровенен. - Могут наделать шума, - предрекал Есенин. - Но дай Бог, чтоб дошли до четвертьфинала - и то хорошо будет. У нас вообще только однажды был шанс на "золото" - в 58-м. Но вы же помните ("помните"!.. я, родившийся два года спустя!.. - М.Б.) - посадили Стрельца, Огонькова с Татушиным дисквалифицировали, да еще и Нетто подбили! А жаль... Отличная была команда. - И, после небольшой паузы, добавил: - Да, надо выздоравливать и ехать. Лето будет жарким. Смотрите, какой апрель на дворе... Через месяц он умер. 5. Почему-то до подробностей помнится один вечер: я заехал как-то за Константином Сергеевичем на дачу, чтобы отвезти его на футбол. По выверенным приметам отыскивал повороты в лабиринте Балашихи: бассейн, дачи заслуженных чекистов, гаражи, просека... И вдруг заблудился. Минут десять болтался по ухабам, крутился на перекрестках, и вдруг увидел в конце уходящей вдаль к лесу улицы вышедшего навстречу Есенина. Он стоял, высоко подняв руку, и кричал: "Э-ге-гей!". У ног его, как верный пес, примостился непомерных размеров адидасовский баул. - Где вас черти носили? - любезно осведомился Есенин, устраиваясь на заднем сиденье и вытаскивая из баула чем-то набитые матовые целлофановые пакеты. - Там уже разминка идет. Футбол - это ведь как детектив: к началу опоздаешь - потом ни фига не поймешь... Мы пролетели шоссе Энтузиастов, продрались по Садовому кольцу, сорвались вниз на набережную у Парка и, перерезав пространство Лужников, прижались к чугунным воротам стадиона. Середина первого тайма. "Ну, это не так страшно", - утешил меня Есенин. Тут в руках его оказались два целлофановых пакета. - Один вам, - объяснил Есенин. - А второй мы возьмем с собой, и будем одаривать из него всех встречных на стадионе. И все будут очень довольны. С этими словами он протянул мне пакет. В пакете были яблоки, много яблок. Учитель арифметики любил делать людям подарки. Октябрь 1987 [Сокращенная версия - "Советский спорт", 14.11.1987. Полная версия - журнал "Спортивная жизнь России", 6'89.] |
| Michael Bolotovski: eneral | 21:19, June 15th 2002 |
| eremei |
Песнь о Великой Матери
|
| Michael Bolotovski: vkrestah | 23:28, June 16th 2002 |
| eremei |
Чисто, в натуре, лытдыбр Сегодня в машине включил один из музыкальных радиоканалов и с великим удовольствием слушал неведому девицу, певшую по-аглицки. "Это была Бритни Спирс со своей новой песней ...!", - радостно сообщил DJ. Елки, а ее раньше на дух не переносил, эту Бритни. Как видел на телеэкране - так и нажимал первую попавшуюся кнопку на пульте. Стало быть, и в самом деле можно лицо подушкой накрыть - лишь бы пела хорошо...  hopeful(16 replies) |
| Michael Bolotovski: rav | 10:20, June 17th 2002 |
| eremei |
Не удержался...
Ваша линия метро: Кольцевая Линия послевоенной постройки, глубокая, добротная, с просторными станциями-дворцами, объединяет все остальные линии метро. Является наиболее загруженной в часы пик. Люди видят в Вас надежную опору и всегда приходят в трудную минуту (в свою трудную минуту). Вы находите время для каждого, соединяете разобщенных людей, направляете их и воодушевляете. Помните, что увлечение чужими судьбами не должно быть за счет собственной судьбы, больше обращайте внимания на собственные нужды. Иначе эта зацикленность не приведет ни к чему хорошему. Пройти тест "Какая Вы линия метрополитена?" |
| Michael Bolotovski | 17:27, June 17th 2002 |
| eremei |
Нумерология Читая заунывные рассуждения нумеролога о "роковом 37-м годе в русской истории" неожиданно подумал о том, что вполне могу дожить до 2037 года: всего-то мне будет 76. Ну-с, поглядим, е.б.ж. и е.б. на то Господня воля, на окружающий мир и на его минуты роковые. А там, глядишь, и до 2042-го дотянем... optimistic(17 replies) |
| Michael Bolotovski: rav | 12:32, June 18th 2002 |
| eremei |
Цитатник
"У меня критерий к людям один. Может ли человек выделиться, не навредив?" © gong |
| Michael Bolotovski: eneral | 12:42, June 18th 2002 |
| eremei |
До автоматизма Опять пошла волна виртуальных самоубийств. Не скажу за всех, но в некоторых случаях людь самоубивается явно для того, чтобы посмотреть, кто ее, усопшую, снесет из френдс-листа. Во избежание обид и недоразумений сообщаю, что сношу самоубийц сразу, как только в очередной раз проверю список и увижу новую похоронку. Даже тех сношу, кто мне глубоко симпатичен и без кого скучно. Не буду объяснять, почему, - и так ясно. depressed(13 replies) |
| Michael Bolotovski: rav | 03:19, June 19th 2002 |
| eremei |
Ну и я тогда про первый день в Израиле
Дело было 30 мая 1995 года. Прилетели мы в пять утра, вышли из самолета и сразу почувствовали, что жарко. То есть мы так и предполагали, что будет жарко, но не думали, что настолько. Видимо, был хамсин, но я тогда ничего в этом не понимал. В аэропорту никто нас не встречал, да и некому было. Ни "Сохнут", ни прочие славные ведомства нами не интересовались, ибо были мы простыми российскими туристами. Прошли паспортный контроль, вступили на израильскую землю. На израильской земле, у самого выхода из здания аэропорта, пошел нам навстречу улыбчивый мужичок лет 40, и на ломаном английском поинтересовался, не нужно ли такси. Мы кивали. Он повел нас куда-то далеко, в дебри бен-гурионовской автостоянки, усадил в машину и повез. На вопрос о цене ответил: 270 шекелей (это по тогдашнему курсу - 100 долларов без копеек) и даже показал для убедительности какой-то прейскурант на иврите. Счетчика в машине не было. Не объясняйте мне, что это было не такси, я и сам понимаю, но тогда не понимал и цен тоже не знал. Сын по дороге толкал меня в бок и говорил: "Па, смотри, одни иномарки". Жена и дочка, попавшие за бугор впервые, просто смотрели по сторонам и свыкались с реальностью. Шофер привез нас к гостинице "Гранд Бич" в Северном Тель-Авиве, где нам по ваучеру от турбюро полагались два номера, и отбыл в неизвестном направлении. А мы легли спать, потому что две, если не три ночи не спали - сборы, визиты друзей, много водки, нервотрепка и прочее. Только отзвонили отцу в Москву: мол, все в порядке, долетели, - и легли. Проснулись где-то около полудня. Осведомились у портье о том, где тут ближайший супермаркет. (По российской еще осторожности покупать еду в лавочках мы боялись.) Оказалось, что на улице Бен-Иегуды. Поехали туда на маршрутном такси, купили еды, вернулись в гостиницу, все съели и пошли на море. Купались, посменно дежуря у дамской сумочки, где лежали деньги. Быстро убедились в том, что туристы мы фиговые: не было у нас ни солнцезащитных очков, ни термоса для ледяной колы, ни даже пляжных тапочек. Поэтому быстро свернулись и отправились в "Дизенгоф Центр" - кто-то нам присоветовал туда ехать, уже не вспомню, кто. Вернулись в гостиницу с покупками, но сил снова идти на пляж уже не было. Посидели в номере. Я дозвонился на работу старому товарищу, с которым не виделся лет семь и который писал мне письма о том, как нас всех ему не хватает. Думал, он приедет тотчас же, но товарищ сослался на занятость и обещал заехать на неделе. Тогда меня это, помнится, удивило. (Теперь не удивило бы, конечно. Удивительно скорее то, что он действительно заехал на неделе.) Потом пошли в гостиничный ресторан. Старый официант, добрый и разговорчивый болгарский еврей, накормил нас всякими разными вкусностями. Я, дикий человек, заказал бутылку водки, но старик объяснил мне, что в бутылках здесь подавать не принято. Так он и носил весь вечер даблы, бедняга. Перед сном пошли погулять. К жаре вроде уже привыкли. Один из ребенков спросил меня, показывая на уютный дом в одном из зеленых переулков, примыкающих к набережной: "Папа, это наш домик?". "Наш", - категорично и, в общем, вполне искренне ответил я. Около десяти вечера легли спать. Ночью сыну - от ресторанного изобилия и приключившегося по этой причине пережора - стало худо, и он осквернил дорогой гостиничный ковер. Впрочем, это уже 31 мая было, так что не в счет. В общем первый день в Израиле нам очень понравился. Только усталость мешала, конечно. Другие дни были интереснее, но спрашивали-то про первый... |
| Michael Bolotovski: vkrestah | 13:46, June 19th 2002 |
| eremei |
Брюки превращаются
 |
| Michael Bolotovski | 16:57, June 19th 2002 |
| eremei |
Военно-воздушные силы Ее Величества
bozi |
| Michael Bolotovski: rav | 23:48, June 20th 2002 |
| eremei |
Наивные мысли
Вот ведь в чем моя проблема: все время я жду прозрений от либералов. После 9-11 мне казалось, что левые (по гейзелевскому определению, которое по-прежнему кажется мне наиболее удачным из предложенных) интеллектуалы задумаются над тем, в какую глубокую задницу все катится. Ан нет, не задумались: напротив, уверились во мнении, что случившееся стало следствием вовсе не либерал-большевизации сознания, а, напротив, недостаточности, невсеохватности ее. А после нескольких лет беспрестанных криков об угрозе фашизма я все ждал, что хоть кто-нибудь поймет, наконец, что патриотизм и национальное самоосознание суть явления живые, естественные, не поддающиеся ни травле, ни унижениям, ни попыткам направить их "в нужное русло", а требующие ответного душевного движения. Но ведь ни хрена, однако. В ту же задницу упрямо стремятся, и полагают, что просто еще не все гайки завинчены, - а стоит их еще чуть-чуть подвинтить, так и наступит всеобщее благоденствие. pessimistic(76 replies) |
| Michael Bolotovski: eneral | 12:56, June 20th 2002 |
| Michael Bolotovski: starik | 00:44, June 21st 2002 |
| eremei |
Ушаков по пятницам. Random.
Памяти Махмуда Ниязбекова Идет тропинкою своей В заброшенный кишлак. - Что за спиной? - Мешок камней. - Зачем? - Да просто так. Права правдивая молва! Он съежится на миг И подмигнет: - Несу слова В свой каменный язык. _____ Статуэтка из нефрита Перетекая из ступней в колена, А из колен - по бедрам и хребту, Она растет, сужаясь постепенно К расстволью рук и голове в цвету. К ее ногам олень прозрачной тенью Прижался. И мучительно болит В зеленом лбу хрустальное вкрапленье - Запрет на жизнь. А жизнь благоволит Ей каждый раз, врывается в коренья, В прожилки, в кровь. И кажется: вот-вот Она вздохнет, и выпустит оленя, И отцветет, и наземь упадет... Статуэтка из обсидиана Как щитодержатель, приставленный снизу Под сферу земную, он боль превозмог. Не видел он, что от намета к девизу Ползет фосфорический змей-огонек. А в черном щите колобродили страны, Цеплялся за перевязь вязкий туман, Под острой короной бурлили вулканы, И стыл у подножия обсидиан. Там были и люди с телами из меди, И ангелы в белом каракуле крыл, Обозы, турниры, германцы, медведи, И кружево веток, и морок могил, И сфера, что с яблони пала в траву, И Ян Кохановский. "Пишу как живу". _____ Он из своих ночей и дней Не создал ничего, Покуда нес мешок камней, Тяжелый для него. К нему вхожу по вечерам - Лежит один мешок. Да камень здесь, да камень там, Да камень возле ног... © Алексей Ушаков Март 1978 |
| Michael Bolotovski: eneral | 20:06, June 21st 2002 |
| eremei |
И побрататься песнею прорабов нам пора бы
shaulreznikВдохновленный, пытался найти Яндексом тексты любимых песен отрочества: "Сдаем мы Ленинский зачет" и "Мы все в своих профессиях прорабы". Не нашел, увы. Да, и песни "Товарищ наш партийный секретарь" тоже нет... |
| Michael Bolotovski: vkrestah | 22:25, June 22nd 2002 |
| eremei |
Светская хроника
letchikzobuh3d_objectПриветы от max'a_kv и somБыло хорошо. |
| Michael Bolotovski: rav | 14:45, June 23rd 2002 |
| eremei |
Техника на грани (15) Из пяти случайно обнаруженных комментов, отбитых мне лжеюзерами со вчерашнего вечера, по почте дошел только один. Это только у меня такая петрушка или у всех? Нашел и два позавчерашних коммента, которые вообще не дошли. Так что не велите казнить, господа, если не ответил кому. Лучше ссылку на топик бросьте. guilty(3 replies) |
| Michael Bolotovski | 20:54, June 24th 2002 |
| eremei |
Маразм крепчал
К этому моменту уже почти все партии, доблестно сражающиеся за голоса репатриантов, высказались против законопроекта Кляйнера: ИБА, "ДемВыбор", "Авода", "Шинуй"... Из "русских" партий не отметилась на этой благодатной ниве только НДИ Либермана. Впрочем, нет никаких гарантий, что и она не присоединится к общему хору.  bitchy(30 replies) |
| Записи 0-34 (June 2002) | 0-34 | 35-46 | |
|
[ Eremei's Livejournal
| info
|
Add this user | Архивы Eremei |
Оглавление |
memories ] 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | |
