И страшное сердце выносят на ситце

(Три стихотворения Миши Вербицкого, с предисловием Линды Гад)


Вот самое обыкновенное предисловие к сборничку из трех стихотворений Миши Вербицкого, и оно вовсе не обязано совпадать с мнением автора. Думаю, одно с другим никак и не связано. Начнем с цитат, посторонних немного:

Стихи эти относят к числу преступлений советского режима. Их считают условно плохими: вымученными против совести. Есть такой нечистоплотный интеллигентский миф, когда-то давно вместе с прочей заразой разнесенный массмедиа.

Или вот, например, еще:

...Женщина, которая этот миф придумала, не то чтобы хотела наврать: она ненавидела советскую власть так же, как иногда ненавидела других женщин, к примеру, Марию Петровых, и даже правду про нее не могла сообщить непредвзято. Так же, и, возможно, по той же самой причине. Эта же причина делает мужчин похожими друг на друга банальными идиотами (все, что связано с правом собственности, представляется неприятным извращением, ограничивающим фантазию). Ну вот и миф тоже некачественный.

Есть ли у нас причины любить советскую власть и лично товарища Сталина? И то, и другое вызывает двойственное чувство. Революция дала небывалый взлет наук и искусств. Товарищ Сталин аккуратно подавил революцию. Пустив в расход треть "контрреволюционного" офицерского состава, в то же время возвратил армию в лоно государевой бюрократии. Вернул и семейные ценности; запретил аборты, заменив их ретроактивными (абортировать плод нельзя, а взрослую особь, не оправдавшую надежд, можно и приветствуется). Осуществлял ротацию элит, но сам не подвергся ротации, играя услугами полулюдей -- то есть, идея претворилась не до конца (как усеченная масонская пирамида). Все же, ощущение участия в Большом Проекте было тогда у всех -- у молодых романтиков, уезжавших строить БАМ или на Алтай, обучать там туземных школьников; у врагов народа, прорывавших туннель под Атлантическим океаном и посыпавших его во всю длину битым стеклом, чтобы мучить советских детей.

Это вовсе не шутка: родители самоубийц и наркоманов, дети растерянных пенсионеров знают, чем чреват переход к маленькой потребительской "жизни": она не бывает самодостаточна никогда. Те, кто боятся погубить душу, из интеллигентного шкурного страха отдаваясь Большому Проекту вполсилы (чтобы не послали рыть канал под Атлантическим океаном, и стекло толочь): товарищ Эренбург какой-нибудь, даже товарищ Багрицкий в какой-то мере, другие товарищи -- тускнели, теряли талант, но "ми же вас прэдупрэждали", скажет им древнейшая культурная традиция, и ничего, кроме. Тот же, кто органически не способен беречь душу от Большого Проекта (например, автор строк, цитируемых выше) -- прямо пойдет, себя потеряет, но все, ради чего стоило родиться, останется с ним. Это не мешает иной раз просить, чтоб "чаша сия" миновала, просить по-детски...

Китайцы учат, что полнокровные существа (в отличие от случайных теней) рождаются соединением двух начал; истина имеет взаимоисключающие стороны. Плоская же дидактическая банальность похожа на коровью лепешку и оборачивается враньем. Соединение Имперской идеи и персонифицированного протеста (ворованный воздух перманентной революции), дружба свободы волхва с волей небесною, безумие и проклятие одиночки, разорвавшего рамки скудного "я", в союзе с тщательной, коллективной бюрократией не то научно-биологических, не то государственных классификационных систем -- эта тема, быть может, слишком неблагодарная, чтобы лечь в основу жанра; поэтические формы, которые она порождает, режут слух одним и недоступны другим. Социалистический реализм (и социалистический классицизм) не принял ее по очень простой причине: едва зародившись, он стал ориентирован на обывателя. В чем, увы, немалая заслуга лично товарища Сталина, кремлевского горца.

Возможно и то, что пора этой темы пришла только сейчас. Идея Большого Проекта плавает в воздухе, власть у тех, кто делает из нее Большое Пугало. "Отдай, -- мол, -- бабка, нам свои нищие сбережения, отдай волю к жизни, а не то Бяка придет! Бяка тебя возьмет!" При таком расположении сил, союз полубезумного одиночки с той Бякою, не теряя в парадоксальности, становится органичнее.

Когда засыпаешь под индустриальную музыку (особенно если скрежет рабочей электропилы маньяка перемежается в ней с псевдоклассическими клавишными пассажами), живешь странную жизнь. При таких обстоятельствах мне однажды приснилось, откуда берется музыка вообще. Выходило так, что музыкант это животное (забыла, как называется), пушистое немного, похожее на человека, с совершенно человеческой мордой. Его ловят и сажают в клетку, точнее, в какое-то беличье колесо. А там пускают ток, что ли -- и вот он бежит, старается вырваться, а пока он бегает, колесо немного увеличивается. Круги вроде бы те же самые, но каждый последующий чуть кривее и больше. Если музыкант больше не может бежать и падает, чтобы передохнуть, оказывается, что разрастание это мнимое, клетка быстро сужается до размеров беличьего колеса и меньше. И однако же известно, что какой-то выход все-таки есть. Вот таким манером (будто бы) и получается музыка. Длинные, спирально-циклические стихи Миши Вербицкого с этим сном для меня прочно связаны, вместе со встроенными цитатами-мотивами из классики, городского фольклора ("Садись-ка в углу да прикройся рогожей, а коль подвернется случайный прохожий, на водку трояк попроси...") вплоть до самых низовых жанров (два пионера на грязной фанерке...) -- и с трагическим пафосом лирического героя как субъектного осколка Материнской Империи, может быть, последнего навсегда.

27 января 2001
Линда Гад.


утопия
мы движемся в направлении Холокоста
про патефон


* * *

Строгое время, расстрельные полосы
В крашеный воздух добавили опия
Сдавленный хрип обобщенного голоса
С нами единство, и с нами утопия.

Колется небо и пышет наградами
И убеждаешься в правде воочию --
В крашеном воздухе дышит прохладою
Сердце партийца и сердце рабочего.

А в глубине, в синтаксических залежах
Угольной перхотью дым крематория
Вас, уходящие в небо товарищи
Встретит в заветных одеждах История.

14 февр. 1999


* * *

По улицам ходят удавы и обезьяны
А целое ну никак не побольше части
Как холодно в небе и как на земле погано
Мы движемся в направлении Советской Власти

И падает небо вдруг, как кошелек с прилавка
Без совести жить, друзья, и легко и просто
Мы движемся поперек, а время бежит обратно
Мы движемся в направлении Холокоста

15 фев. 2000


1.

Купи патефон в липкой шерсти и фишки
Здесь чуткого носа собачьего клятва
На вороте виснут сухие коврижки
Нам страшно с тобой, человечая жатва

Кривого ножа захребетная влага
На улице дрянь, мелкошерстные капли
Шуршит гаолян туалетной бумагой
И в небе далеком полезные цапли

Купи патефон и укройся в сторожке
Кривое лицо в нержавеющей пудре
На кладбище диком облезлые кошки
Тевтонского ордена архитектура

В воротах твоих шепелявая Пьеха
Картавого неба кривая острога
Кривое стекло нехорошего смеха
Солдат на посту, молчаливый и строгий

Так крик льется в горло, и здесь, как и прежде
Течет кокаколой в глаза очевидца
В макушку вонзаются черные стержни
И страшное сердце выносят на ситце

Пузырится города черное темя
Темнеет и небо, наполнено солью
Нас учит холере железное время
Течет по холмам, упоенное болью

Я верю, придет в человеческой желчи
Песочный двойник, с голубыми глазами
Готический шар, в разъедающей щелочи
Кувшинки, стекло и со свастикой знамя.

Весною красивее небо, где птицы
Но праведный гнев застилает глазницы
Соленого морса нагрудный компот
По жилам прорвется, и в небо уйдет.

На форменном кителе - чистые звезды
В кармане магнитном железное солнце
В руке бьется облако, пропуском в рай
Не любо не слушай, а врать не мешай.

Здесь бронзовым соком течет лихорадка
По праздникам небо - и чисто и глухо
Сознание меркнет, ни валко ни шатко
И в сердце вгрызаются хитрые мухи

Секретный пожар в розовеющей тверди
По праздникам небо - в движении к смерти
Разменной монетой, упавшею в грязь
Смертельный небесного воинства князь

Чудовище в банке, обло и озорно
Последний солдат, в катафалке из дерна
Виктория регис, из горницы пар
И каменный гость - птеродактиль вульгар.

На смену событьям приходит эпоха
Купи патефон и укройся в сторожке
Из пакли цветы, телевизор из моха
А стульчик обит дерьмантиновой кожей

...течение времени в тонких руках
На смену соблазнам - удушье и страх
И ждешь, как подарка, затмения сфер
В железных руках межпланетных гетер.

2.

Купи патефон и укройся в подвале
Мотаться по табору звездный маршрут
На смену событьям кого-то позвали
В кровавый мираж самоценных минут

Здесь адского пламени лягут пределы
Кровавого знамени мокрое дело
Кривое лицо в разъедающей тьме
Картавою влагой по черной корме
Ненужные звери, лошадки и блошки
Купи патефон и укройся в сторожке

Но бронзовым соком - запойное знамя
По праздникам небо пылает кострами
И ждешь как подарка, движения вод
Виктория регис, еби тебя в рот.

В твоем граммофоне железные кости
Смеются и пляшут недобрые гости
Взрывается бомба на страшном мосту
Сидит часовой и молчит на посту.

А в центре Вселенной висят транспаранты
У девочки Светы красивые банты
Зеленые пятна на грязной фанерке
Цветы и оркестр и смерть пионерки

Купи патефон и укройся в сторожке
На толстых прокладках изящной работы
Кентавры, циклопы, домашние кошки
В растительном сне шелестящей икоты

На смену искусству приходит работа
Сегодня ты встретишь свое Ватерлоо
Кто ищет печали, кто ищет свободы
И ангелов бродит небесная рота

Здесь вечером рыбы и карлики спорят
Довольно учиться, ведь в каждом финале
Защитного цвета подземная зона
Купи патефон и укройся в подвале

Купи патефон и укройся в избушке
Столовых приборов немытые стаи
По праздникам добрые ладные пушки
Чтоб знала страна, кто ее защищает

Купи патефон и заройся по пояс
Не надо, к чему, ведь никто не заметит
Завеситься небом, открытым на совесть
Союзным ветрам и весеннему свету

А в небе рисунки, углы и спирали
Каленые семечки, липкие почки
Купи патефон и укройся в подвале
Чтоб знала страна про кусты и цветочки

Кресты во всю сцену, сцепленные цугом
Железное небо и злое от пьянства
Пусть время твое состоит из досуга
Купи патефон и развейся в пространстве

Нам катятся в лоб годовалые лавры
И видится небо в косую полоску
На севере диком жестокие мавры
Две стройные пальмы, тарелки, литавры
Меж звезд угнездились тромбон и гармошка
Смеются и скачут весенние кошки
Железный огонь есть огонь величавый
И жидкого солнца пахучее травы
Но с неба доносится, господи правый,
Напрасного сердца кривая гармошка -
Купи патефон и укройся в сторожке.

июль-октябрь 1998
Париж-Франкфурт-Москва

Миша Вербицкий