Этот выпуск LMDG -- литературный.
Судя по тексту, у Сорокина весьма бурно протекает т.н. mid-life crisis; Голубое Сало (в отличие от всех прочих книг Сорокина, кроме не менее гнусной 30-й Любви Марины) посвящено в основном гомосексуальному сексу и воспалению простаты. Материал, судя по неловким каким-то оборотам и необычной для Сорокина эмоциональной вовлеченности, автобиографичен. Это скучно. Единственно интересны в романе -- игра с языком и стилизации, но даже и стилизации сорокинские утратили блеск. Результат -- Голубое Сало -- напоминает не столько тексты знакомые нам Сорокина, сколько Палисандрию Саши Соколова и мерзопакостные книги Михаила Берга (Росс и Я, в особенности). Сталинская линия (в смысле причудливое и манерное переосмысление биографии вождя и эпохи, с сочетаниями в произвольном порядке до- и после-революционных реалий) как и претенциозная б.у. полупорнографичность, целиком украдены у Берга, я бы на его месте подал на Сорокина в суд. Единственно что, конечно, Сорокин сможет опротестовать решение, справедливо заметив, что и Берг и Саша Соколов все поперли из набоковской Ады -- что справедливо. А Набоков помер и в суд подать не может. И копирайт его, небось, кончился. Нет в жизни счастья.
Местами, впрочем, Сорокин плагиаризирует не Берга с Набоковым, а самого себя, и получается еще гаже. Об этом читайте дальше.
В середине Голубого Сала имеются пародии на разных классических русских авторов, остальное -- мусор и его можно вообще не читать. Пародии на Толстого, Достоевского и Платонова не хуже самих Толстого, Достоевского и Платонова, а пародии на Достоевского и Платонова хороши даже сами по себе. Социальная утопичность Достоевского, абсурдное достоевское построение диалогов и перетекающих в скандал житейских ситуаций утрированы у Сорокина до того предела, после которого рассказ становится даже интереснее самого Федор-Михайлыча.
Пародия на Набокова и стилистически, и интонационно мало чем отличается от остального текста Сорокина -- такое впечатление, что проглоченное Сорокиным для написания пародии яйцо Набокова разрослось и поглотило носителя. С другой стороны конечно, остальной текст выдержан куда менее и в зачастую из бергообразной набоковианы сваливается просто в Маринину и в гнусную сорокинскую пьесу про русские щи. То есть стилистически это еще хуже Берга.
Все это сказав, остается добавить, что Голубое Сало читать легко и приятно. Прочитав, становится стыдно -- как же это такую глупость я с таким увлечением читал. Этим Голубое Сало напоминает дешево сработанную фантастику в жанре киберпанк (которой оно собственно и является). Чем Голубое Сало (как и пелевинское Поколение П) умудряется привлечь внимание читателя (меня по крайней мере) -- это злободневностью с переходом на личности. По-газетному уместны издевательства над Большим Театром, Ахматовой, Рожденственским, Вознесенским с Евтушенко, Ахмадулиной, гражданами поэтами т.н. "лианозовской школы" и прочими кретинами и мудаками типа Аджубея. За этим издевательством вряд ли чего-нибудь конкретное стоит (ой, сомневаюсь я, что Сорокин пуще своей смерти ненавидит Ахматову), но даже и в качестве пустого зубоскальство оно пользительно. Хоть и тяжеловесно; Гоголь, спотыкающийся о Пушкина (трижды проклято его имя), и Достоевский с разбитой челюстью были куда веселее написаны.
Стилизация под соц-реализм сталинского разлива (Синяя Таблетка, рассказ о посещении Большого Театра) напоминает пародию на тексты Сорокина, написанную каким-то идиотом. Нет ни павленковской гениальной ясности и кристальной легкости стиля, ни сорокинских барочных языковых эксцессов и квази-ритуального перформанса. Рассказ скорее похож на газетную статью из последней страницы какого-нибудь Труда или Московской Правды времен конца 1950-х. Прелесть рассказов соц-реалистических Сорокина (как и романа Роман) была в том, что они, как диван-кровать, служили сразу двум целям, причем в равной степени подходили обоим. Роман Роман -- это прекрасный текст Гончарова, Толстого или Тургенева, и его можно читать (и перечитывать) с удовольствием, совершенно игнорируя концовку, концепт и полемику, ведущуюся Сорокиным с эпохой. С другой стороны, роман Роман можно воспринимать как литературоведческий и социологический дискурс о кризисе русского романа. Кроме того, в романе Роман имеются сильнейшие оккультные и ритуальные мотивы (неважно сейчас, воспринимает ли их сам Сорокин; на сознательном уровне, конечно, нет, но любой хороший автор текстов -- по определению, стихийный маг и оккультист). Синяя Таблетка, халтурной стилистикой и канализационным контекстом, сразу разрушает иллюзию соц-реалистического повествования; концептуальный дискурз, за вычетом тривиального "как говняно на самом деле в Большом Театре" (ну говняно, и что ж с того), отсутствует начисто, а про магический реализм в духе рассуждений про пирамидку из сала, говорить уж не приходится. Голубая Таблетка написана как бы не Сорокиным, а тем человеком, которого на месте Сорокина видит абстрактный московский идиот (или дура) от образованщины.
Почти все сорокинские мотивы в Голубом Сале -- такие же нарочитые и имитационные. Безусловно, решись какой-то неумный человек писать текст "под Сорокина", он написал бы Голубое Сало. Единственный, пожалуй, содержательный концептуальный момент Голубого Сала -- это авто-деконструкция Сорокина, я бы даже сказал, его авто-каннибаллизм. Но на самом деле он, наверное, вряд ли это имел в виду, наверное он исписался.
Другой неприятный момент Голубого Сала -- это сюжет его. Даже не столько сюжет, сколько мораль, которая из сюжета вытекает. На самом деле сорокинские тексты (роман Роман, Сердца Четырех) всегда имели "конфликт" и "мораль". Конфликт состоял в противостоянии текста/речи (активного начала) и контекста/языка (начала пассивного). Контекст/язык символизировался канонами литературы и языка, текст/речь их, разумеется, разрушали. При этом текст, как активное начало, отождествлялся на том или ином уровне с протагонистами (недаром в романе Роман заглавным героем является Роман, одновременно и главное действующее лицо и жанр). Соответственно в хороших текстах Сорокина языковой (он же сюжетный) протагонист -- это почти эпический персонаж, культурный герой, противостоящий структуре (одновременно и социума и языка). В конце концов, культурный герой, как и положено культурному герою, расторгает свой брак с действительностью, и его путь двусмысленно и по-ницшеански завершается гибелью, которую культурный герой читает как свою окончательную и абсолютную победу над реальностью.
В Голубом Сале парадигмы сорокинской прозы заменяются поверхностной имитацией его стиля. Соответственно меняется протагонист и концовка -- вместо культурного героя, убивающего и гибнущего во имя победы магической реальности над реальностью обыденной, мы видим тупого денди, озабоченного чего бы ему одеть на журфикс. Культурные герои (Сталин) и просто трудяги (Глогер) оказываются пешками в непонятной (и неинтересной) игре денди. Фокус повествования смещается -- вместо ритуала и столкновения языковых пластов мы получаем языковую однородность западного киберпанка и газетную пошлятинку, достойную позорнейшего журнала Столица. Нарочитые и высосанные из пальца китаизмы, снабженные в конце книги словариком, как будто украдены Сорокиным из одного из сотен безымянных киберпанковских пэйпербэков, заполняющих западные супермаркеты.
Пирамидка из сала, философский камень -- центр действия гениального рассказа Сорокина -- превращается в пирамиду из голубого писательского сала, возводимую на Луне строителями реактора. Пирамида, кстати, это символ Империи, и пирамида из сала с гноем, la chose vile, став философским камнем, олицетворяет обожествление построенной на костях и гное людского хлама Империи Советов. Но философский камень может быть произведен лишь из низкой материи, la chose vile; возвышение обычного сала с гноем до сала гомосексуально-философически-литературного превращает философский камень в подделку. Хуже того, действие романа посвящено саботажу возведения пирамиды-реактора на Луне; вместо пирамиды, сало употребляется на наряд для кретинистого юнца с tattoo-pro и серыми волосами. Это следует понимать как уничтожение советской Богоимперии ошалевшими от баночного пива новыми русскими и комсомольской номенклатурой -- во имя шмоток.
Голубое Сало есть предательство Сорокиным своего писательского "я", но самое страшное из его предательств есть предательство воспетого им культурного героя. В Голубом Сале культурному герою противопоставляется умеющий устраиваться и сильно озабоченный чьим-то мнением обыватель. Все это, конечно, отлично вписывается в общекультурный пафос эпохи (так хорошо явленный в передовицах Носика, статьях Курицына и в романе Евгения Попова про правдивую историю Зеленых Музыкантов): обывательское существование предпочтительнее героической смерти, лекарство от спида лучше, чем полеты в космос, на Западе лучше жить, чем в России, а модная одежка для денди важнее, чем реактор на Луне. Пафос Голубого Сала не отличается от пафоса газеты Коммерсант и журнала Столица. Сорокин Голубого Сала служит Гельманом для Церетели--Сорокина времен Сердец Четырех. Насилие, гомосексуальные акты ебли в зад, Гитлер и Сталин -- в Голубом Сале выполняют роль финтифлюшек, барочных завитков, пластмассовых какашек, приклеенных на оскверненной иконе Великого Проекта. Эти вещи ненастоящие. Он не пугает, и нам не страшно.
В Голубом Сале Сорокин выступает как моралист, апологет мещанской ограниченности -- ниспровергатель сорокинского былого ницшеанства и воспетого им в "Сердцах Четырех" Великого Советского Проекта.
Отдельно надо, наверное, сказать про рецензию Андрея Немзера на роман Сорокина. Немзер мудак. Мудаков с IQ комнатной температуры и литературными способностями дохлой обезьяны множество, и Немзер интересен не этим. В дополнение к идиотизму и вопиющей бездарности, Немзер моралист.
Сорокин его возмущает не чем-нибудь, а тем, что аморален. Ничего, кроме возмущения аморализмом, рецензия Немзера не содержит. Труп Льва Толстого следует предать какой-нибудь особо унизительной публичной казни, а всех его поклонников, ищущих морали в творчестве -- выебать в жопу и вбить им в печень осиновый кол.
Немзер напоминает мне авторов западных ультра-бульварных газет наподобие Weekly World News, с их в каждом номере пафосными статьями, разоблачающими каких-нибудь очередных кретинов от академического арта, которые якобы под прикрытием искусства лепят порнографию. Заткнись, мудак. Никакая это не порнография.
Порнография это святое.
Андрей Дашков, Войны Некромантов
Вышел новый роман замечательного харьковского писателя
Андрея Дашкова. Роман этот был уже давно
вывешен (кусками)
на сайте
Второй Блин. Еще
много Дашкова есть в библиотеке
Мошкова. Что интересно, какие-то тексты
Дашкова (из числа безобразно плохих)
кто-то пытался номинировать в
конкурс Тенета, но на номинацию наложили вето -- случай в
тенетовской практике, пожалуй, небывалый, поскольку типичный
текст в Тенетах (а) абсолютно нечитабелен и (б) ничем абсолютно
не отличается от почти любого другого текста в Тенетах.
Дашков, и правда, читабелен и с отличиями; его не без оснований
сравнивают с хорошим (25 лет назад) писателем
Майклом Муркоком. Новый роман Дашкова повествует о зарождении некросферы
и некроэволюции в будущем из-за всяких там катаклизмов и
приключениях большого числа неприятных персонажей,
из которых два наименее неприятных -- это зомби
(технически говоря, только один из них зомби; другой -- лазарь).
Сюжет, впрочем, совершенно не важен (как и у Муркока 25 лет назад,
кстати), а интересны по ходу возникающие экзистенциальные и языковые
структуры (тоже как у Муркока). Если разрезать Войны Некромантов
на куски по две страницы длиной и перемешать, ничего не изменится.
Это можно воспринимать или как недостаток, или как достоинство.
По ходу сюжета, один из человеческих компонентов лазаря, монах, добывает крайне секретную книгу, содержащую магические секреты. Он продает эти секреты лунитам, живущим в горах Кавказа, и они, пользуясь секретами, убивают монаха жертвенным ножом и превращают в лазаря. Другой персонаж, зомби, случайно находит эту книгу в лабиринте и уносит с собой.
Лукьяненко был когда-то культовый автор. Я это помню сам. Года 3 назад кто-то сунул его роман "Осенние Визиты" целиком в Юзнет (relcom.arts.epic), снабдив это таким пояснением, что дескать вот вам книга, которая вас типа спасет навсегда и лучше ничего типа никогда не было написано, и не будет. Так оно и вышло.
Сейчас это странно вспоминать. Дело в том, что Осенние Визиты сами по себе были и остаются книгой, способной кого угодно убедить в гениальности гражданина Лукьяненко. Но он, бедный, живет от своих текстов, и от этого он пишет очень много. Причем, в отличие от отца нашего Ф.М. Достоевского, которого очень красиво имитирует В.Г. Сорокин, чем больше он пишет (то есть Лукьяненко), тем хуже он тоже пишет одновременно. А коллективно эти книги служат только деконструкции творческого метода товарища Лукьяненко и больше ничему они, увы, служат. И находки, которые казались очень глубокими и именно что вдохновенными свыше в Осенних Визитах, находят себе самое наиболее дурацкое и пошлое объяснение если почитать чего он бедный за последние два года написал. Так что лучше не читать. Но будучи (в весьма меньшей степени чем Эмманюэль Арсан) культистом писателя Лукьяненко, я все равно эти книги читаю. Покупаю, читаю и потом матерно ругаюсь. Лукьяненко (в отличие от БГ) сам по себе хороший человек, и убивать его я бы пожалуй не стал. БГ вот точно нужно убить. Еще может произойдет революция, он поступит как все работать на овощебазу и станет писать лучше. Но вообще Лукьяненко конечно лучше бы тоже убить.
Ужасная его книга про сеть, которой название я даже не хочу вспоминать, не такая уж и плохая сравнительно книга, получила куда более гнусное и графоманское продолжение -- Фальшивые Зеркала. В продолжении, в соответствии с популярной среди практиционеров RPG идеологией мунчкинизма, протагонист оказывается всемогущим, и все проблемы решаются посредством того, что он такой всемогущий. Конфликта никакого собственно нет, то есть он есть немного, поскольку сначала этот самый протагонист не знает про свою натуру. Еще у него развилась жестокая Интернет-аддикция. Вышел прямо какой-то американский нравоучительный роман New-Age кастанедоезный про self-help. Костоеда, бля.
Локально оно впрочем вполне симпатично -- убедительные такие хакеры, добрая жена, хорошие активисты сети, интересные компьютерные игры. Целиком все это похоже на Незнайку в Солнечном Городе, особенно если бы Незнайка с умом воспользовался волшебной палочкой, и, скажем, не ослов в стиляг превращал, а себя и своих друзей -- в Знайку. Только слащавее.
Еще в романе Фальшивые Зеркала есть один хороший эпизод
-- Я не читаю газет.
Лукьяненко, надо сказать, как и всякий научно-фантастический человек, есть человек отчасти аутичный. Именно поэтому его представления о политике (будучи крайне сами по себе противоречивы) хотя бы по касательной соотносятся с тем, что реально происходит. Вообще-то наша писательская (и вообще интеллигентская) общественность, в целом, конечно, находится где-то посередине между правым и левым. Под правым здесь следует понимать Новодворскую, а под левым -- Сергея Адамовича Ковалева. То есть умственная жизнь нашей интеллигенции -- это такой бесконечный делириум тременс, где непрeрывным фоном прокручиваются намертво склеенные концами обрывки мыслей о Гулаге, экспорте нефти и газа при коммунистах и райской западной жизни. Про это писал еще давно великий человек И.Р. Шафаревич, которого я очень уважаю, в своей книге Русофобия, в которой все правда написано. По части того, что касается прикладной политики, Лукьяненко, кажется, такой же козел, как и все остальные. Зато когда речь заходит о штуках, про которые конкретно ничего не объясняет Евгений Киселев из НТВ, у Лукьяненко сходит крыша, и он становится радикалом почище Баркашова.
Отступают дни серебряные, ясные
С удивленно-радостой вселенною
То ли утро наступило долгожданное
То ли свадьба совершилась неизбежная
И Цари Царей вытягивают сети
И находят непреложные ответы
Все так просто. Удивительно как просто
Угостите меня видом Холокоста
Завоеван мир -- ненужный, злой и серый
Пусть костром его раскрасят в наши краски
Разрушение не знает чувства меры
Пусть бушует небывалое ненастье.
И Цари Царей вытягивают сети
Дальние дороги в новом свете
И смеются радостно -- все лица к солнцу
Угостите меня видом Холокоста
Облака рассвета нежным покрывалом
Окружают горные вершины
Гаснут звезды, их уже почти не стало
И последняя звезда -- Хиросима
И Цари Царей вытягивают сети
Так непостижимо грезит лето
Главное, что это не вернется
Угостите меня видом Холокоста.
Текст Сантима (Банда Четырех) взят с вкладыша к альбому "Любовь -- это власть"
Миша Вербицкий